аздничный сарафан хозяйки? Вытья будет много, а куда потом сарафан девать? Кому он нужен? Лучше всего за долги корову забрать, но вытья будет еще больше и вся деревня сбежится, народ еще и за колья схватится. Но даже представить наилучший вариант — забрал пристав корову, куда он с ней? Вести в город за двадцать, а то и за пятьдесят верст?
Спасибо батюшке, что не упек меня в судебные приставы.
Откуда же вертится — Павел Знаменский[1]? Нет, не вспомню.
— Еще бульончика принести? — заботливо спросила хозяйка, заметив, что чашка опустела.
— Можно, а еще хлеба кусочек, но лучше — кусок.
Аппетит вернулся, значит — жить буду.
— Девчонки откуда узнали, что я заболел? — подумал вслух.
Наталья Никифоровна, успевшая отнести пустую чашку и вернуться со стаканом в подстаканнике, усмехнулась:
— Иван Александрович, кто из нас следователь? Держи-ка стакан, но пей осторожно — горячо.
Прихлебывая мелкими глотками обжигающий чай, пришел к выводу, что тайны никакой нет. Окружной суд — контора небольшая, все на виду и то, что следователь Чернавский заболел, узнали все и сразу. Титулярный советник Виноградов, вернувшись со службы (или на обед зашел), поделился новостью с домочадцами, а Татьяна сразу же поскакала к подружке. Потом девчонки решили организовать спасательную экспедицию, смородину у тетки отжали.
Так просто, что даже неинтересно.
Выпитый чай потребовал выхода. Покряхтев, принялся вставать с постели.
— Куда это ты собрался? — поинтересовалась хозяйка, словно, и на самом деле не понимала — куда мне надо.
Нащупывая тапочки, сделал неопределенный жест в сторону двери.
— И куда вспотевший пойдешь? Я тебе бадейку принесу, на нее и сходишь. Раньше у меня горшок был, так квартиранты расколотили.
— Щаз, — хмыкнул я.
— Вынесу потом, что такого?
В ответ я что-то прорычал. Еще не хватало, чтобы женщины за мной горшки выносили.
Слегка «штормило», но сумел дойти, вернулся, осознавая, что снова начало колотить. Залез под одеяло, укрылся с головой. Знобит, елки-палки.
— Я тебе говорила, иди на бадейку, — укоризненно сказала Наталья Никифоровна.
— Еще чего, — пробурчал я и огрызнулся. — В последний раз на горшок ходил лет двадцать назад. Нет, двадцать пять.
— Сколько? — переспросила хозяйка. — Иван Александрович, ты, точно бредишь.
Озноб потихонечку отошел, я высунул из-под одеяла вначале нос, потом всю голову. Не стал спорить с хозяйкой:
— Ага, брежу, или бредю, фиг с ним.
— Слушайте, Иван Александрович, давно вас спросить хотела, — перешла Наталья Никитична на официальный тон. — Что у вас за словечки такие? То фиг, то пофиг, а то и нафиг?
— Это у меня от недостатка воспитания и внутренней культуры, — нахально ответил я.
— Оно и видно, — покачала головой хозяйка. — Я все смотрю и думаю — какой-то вы странный, не такой. Французского языка в гимназии не учили, ошибки иной раз нелепые делаете, да и словечки… Словно бы наши, но непривычные.
— А что за словечки? — заинтересовался я. Кажется, стараюсь фильтровать базар.
— Про соседа на днях сказал, который с похмелья маялся. Мол — трубы у мужика горят, с бодуна. Выражаешься странно — все по барабану, мне фиолетово. Еще — кукушка отлетела, крышу снесло. Я тоже от тебя подцепила — недавно соседку спросила — Мария Ивановна, ты что, с дуба рухнула?
Ишь, Штирлиц хренов, чтобы тебя расколоть, и Мюллер не понадобился. Вдовая коллежская асессорша справилась. Пора чистосердечное признание делать. Сейчас как возьму, да и сделаю своей квартирной хозяйке официальное заявление. Дескать — не судите строго, я гость из будущего. Нет, не оценит. Вместо этого полюбопытствовал:
— А у соседки крышу снесло или она с дуба рухнула?
— Рухнула, а то и вовсе крыша поехала, — кивнула хозяйка, потом возмущенно вскинулась: — Иван Александрович, да что б тебя…
— Так что с соседкой-то?
— Заявила, что на моем огороде ей аршин земли принадлежит.
— Аршин земли?
Кажется, это семьдесят сантиметров с чем-то? С чего разводить склоку?
— Аршин, — подтвердила Наталья Никифоровна и пояснила: — Землю и дом этот мы у ее брата купили, когда в Череповец переехали. А соседка говорит — мол, надо новое межевание провести. Дескать, когда после смерти отца они с братом землю делили, то неправильно намерили. Я и говорю — Мария Ивановна, ты с дуба рухнула? Пятнадцать лет прошло, о чем думала? Да и отец у тебя, когда умер? Лет двадцать пять назад? Она, поначалу офонарела — тьфу ты, опять ведь твое! — потом говорит — в суд пойду. Я говорю –иди. Если докажешь, что твоя правда, то забирай. Я из-за куска земли ссориться не хочу, но и добром не отдам. У меня на этом аршине крыжовник растет, целый куст.
— Пусть в суд идет, — кивнул я, потом добавил. — Там скажут — иди, уважаемая Мария Ивановна лесом. Все сроки давности вышли, надо было с братом двадцать пять лет назад разбираться.
— Мне Пашка Знаменский то же самое сказал, — обрадовалась Наталья Никифоровна. — Когда приходил, так справлялась. Говорит — не волнуйся, тетя Наталья, закон на твоей стороне. Мол, он нынче законы знает.
Я не великий знаток гражданского права Российской империи, но здесь могу выступить в роли юрисконсульта. Коллеги недавно рассказывали — два брата-помещика спорили о наследстве, только не об одном аршине, о трех десятинах[2]. Наследство они получили пять лет назад, теперь младший братец засомневался — не обманул ли его старший? Истцу, на основании «Свода законов гражданских и межевых», отказали. Такие споры — о наследстве, о межевании, следует решать в течение двух лет. Исключения имеются, но только в том случае, если истец воевал или находился в плену. Болезнь или пребывание за границей уважительной причиной не являются. Мог бы адвоката нанять, чтобы тот хлопотал.
— А со словечками непонятными просто, — вернулся я к теме разговора, чтобы расставить все точки над и, которая с точкой. — Нахватываешься слов-паразитов и сам не помнишь — где подцепил. Вон, хозяюшка, ты и сама меня удивила.
— Чем?
Я хмыкнул:
— А кто сказал, что неудобно с колокольни по-маленькому ходить?
— Ой, — зарделась хозяйка. — Это у квартирантов научилась. Мальчишки чего только не скажут. Уж и ругала их, чтобы не говорили — колокольня же, святое место, сама не заметила, как подцепила.
— Вот видишь, теперь и ты плохому меня научила, — засмеялся я. Но смеяться трудно — голова тяжелая. Откинувшись на подушку, сказал: — У нас по-другому говорят: мол, неудобно штаны через голову надевать или шубу в трусы заправлять.
— Ишь, штаны через голову, ни разу не слышала, — с одобрением кивнула Наталья Никифоровна. — Надо запомнить. Все лучше, чем с колокольни… А шубу-то куда заправлять?
Опять лажанулся.
— Трусы — это французские подштанники, только короткие, по колено, — выкрутился я.
— Правильно мой батюшка говорит — никакого проку от университетов нет. Сплошные нигилисты и сквернословы оттуда выходят,
Наталья Никифоровна поднялась, поправила подушку, потрогала мой лоб и сказала:
— По хозяйству дела остались.
Но выходить не торопилась. Кажется, хотела о чем-то спросить, но стеснялась.
— Наталья, свет Никифоровна, что вас тревожит?
Квартирная хозяйка опять уселась на стул.
— Иван Александрович, ты на исповеди, когда в последний раз был?
— На исповеди? — переспросил я. Призадумавшись, ответил. — В последний раз — не то с неделю назад, не то две.
Сам-то, может и не пошел, но сослуживцы рядом стояли и даже Его Превосходительство. Они пошли, а следом и я отправился.
— И что ты батюшке говорил? — спросила Наталья Никифоровна.
— Наталья, а как же тайна исповеди? — заюлил я.
— Ваня, я не у батюшки тайну выпытываю, а у тебя. Ты мне просто скажи — говорил на исповеди о нас с тобой или нет?
— Э-э… — проблеял я, потом решился сказать правду. — Не говорил.
Как сказать женщине, которая искренне верит во все таинства, что я вижу в священнике не олицетворение религии, а человека? Допускаю, что мои тайны останутся при батюшке, но что-то мешает мне ими поделиться. На исповеди бормотал что-то о гордыне, о том, что завидую своему ближнему, еще о чем-то.
— Нужно было сказать? — упавшим голосом спросил я.
— Так дело твое, — усмехнулась Наталья Никифоровна. — Грех этот на тебе останется, если, конечно, потом не покаешься.
— Хм… А сама-то уже покаялась? — заинтересовался я.
Квартирная хозяйка сделала неопределенный жест рукой — помахала в воздухе пальчиками.
— Значит, и вы сударыня не каялись?
— Покаялась как-то, потом долго жалела, — туманно ответила Наталья.
Встав с места и, перед тем, как выйти из комнаты, снова поцеловала меня. Наверное, температуру проверяла.
[1] Если бы наш герой был постарше лет на десять, знал бы, что троица Знаменский-Томин-Кибрит, герои сериала «Следствие ведут знатоки», были любимцами всей страны в течение многих лет.
[2] Десятина — 1,1 га
Глава втораяСмерть конокрада
В девятнадцатом веке болеть и скучно, и некомфортно. Наталья Никифоровна зорко следит, чтобы квартирант соблюдал постельный режим, ворчит, если видит, как я читаю. Дескать — если болеешь, то и читать вредно. Откуда она такое взяла? И сама, кстати, считала, что больного лишний раз беспокоить нельзя.
Не читать, а просто лежать, то можно свихнуться от скуки. Но и чтение надоедает. В окно смотреть? Ничего интересного. Спасибо девушкам, что скрашивали мою обыденность, навещая два раза в день — перед уроками забегали на пять минут, после занятий — на двадцать.
Хотелось остаться с Леной наедине, поговорить, стихотворение какое-нибудь ей прочитать, так нет. Татьяна пасется рядом, хотя могла бы и догадаться, что квартирная хозяйка тоже скучает. Сходила бы, развлекла Наталью Никифоровну.
Впрочем, нет худа без добра. Леночка Бравлина мне ужасно нравилась, но если бы мы остались наедине, то я просто не знал, о чем с ней поговорить? Уж слишком мы разные — и по воспитанию, и по образованию, и по жизненным интересам.