— Аня? — позвал я кухарку. Та гремит на кухне дровами, посудой и ухватом, значит, не услышала, пришлось пойти самому. — Ань, — повторил я. — Ты не обратила внимания — в шарике волосы старушечьи, седые или нет?
— Да я и не рассматривала, — пожала плечами девчонка, отвлекаясь от дела. — А что?
— Если старушечьи, так может, соседка наша быкует? — предположил я.
— Быкует? — не поняла Анька.
— Быкует — значит козлится, — пояснил я. — Марья Ивановна ни с того, ни с сего здороваться перестала, отворачивается, словно я перед ней виноват, хотя сама у нас как-то дрова воровала.
— А, так это она ворует? — оживилась Нюшка. — А я-то думала — какая зараза дрова крадет? Заметила, что убывают. Поймать бы, да это ночью надо сидеть.
— Ага, она самая, — кивнул я. — Я ее как-то во дворе застал, бабка уже вязанку приготовила. Мол — у вас дров много, а у нее мало.
— И что вы сделали? — заинтересовалась девчонка.
— Что тут сделаешь? — пожал я плечами. — Вязанка небольшая, под суд за такое не отдашь. Дрова отобрал, да и отправил с богом.
— Надо было поленом по хребту дать, — уверенно заявила кухарка. — Чтобы знала в следующий раз, что чужое брать нехорошо. Ну, впредь красть не станет.
— Ань, да ты что? Бить старуху из-за охапки дров?
— Не бить, а уму-разуму поучить, — менторским тоном сказала Нюшка. — Сегодня охапка, завтра охапка, так, глядишь, всю поленницу утащит. Но дело-то не только — сколько украла, а в том, что нельзя брать чужого. А поленом можно не до смерти бить, а так, чтобы почувствовала! Если до старости дожила, не понимает, можно и поучить. Первый раз по хребту, а на второй раз, если поймают, можно и по башке! У нас, в деревне, всегда так делают. Если кто-то ворует, поначалу не больно бьют, для внушения. Во-второй раз попался — тут можно и от души. А в третий…
Что в третий, девчонка не договорила, но и так ясно. Нравы, однако. Во мне немедленно проснулся судебный следователь. Что это за самосуды проходят в деревне, где и всего-то пятнадцать мужиков? Надо у исправника поднять рапорта за прошлые годы.
— Анна, кого еще в вашей деревне убили? — строго спросил я. — Про конокрада знаю, а еще кого ухайдакали?
— Да никого не убили, не ухайдакали, — фыркнула Нюшка. — Я ж говорю — можно убить, если чужое берут. Обычно, умному человеку одного вразумления хватает. Но в нашей деревне не помню, чтобы воровали. Если, раньше, при царе Горохе? А вообще, Иван Александрович, идите-ка вы к себе, латынь учите, у меня в печи горшок с гречкой, а пламя большое — не услежу, убежит, останемся оба без завтрака.
Дожил, что называется, до светлых дней. Собственная прислуга выставляет с кухни. Но на кухне она в своем праве. Даже мой батюшка, уж на что он покруче меня и в должности, и в чине, да и в опыте общения с прислугой, с кухаркой не решается спорить.
Нюшка принесла тарелку с дымящейся гречневой кашей и ломоть хлеба. Вот ей, в отличие от хозяйки, не предлагал составить мне компанию. Простите, есть разница между дворянкой, пусть и сдававшей жилье с пансионом и крестьянской девкой. Социальное неравенство никто не отменял. Хотя, по правде-то, слегка смущало, что сам завтракаю здесь, а прислуга на кухне.
Каша вкусная, простил девчонке все, даже неуважение к хозяину.
— Спасибо, очень вкусно, — поблагодарил Нюшку.
— Ой, скажете тоже, — зарделась маленькая кухарка. — Вы чай будете пить или кофия натрескались?
— Не кофия, а кофе, — поправил я Нюшку. — И не натрескался, а налопался.
— Лопают телята, а вы трескаете, как не в себя. Небось, натрескаетесь своего кофи… кофе, а потом весь день в уборную бегаете.
Выпороть бы ее, так нечем, подходящего ремня нет. На Нюшку нужно что-то такое… сверхпрочное. Ремень бы из крокодиловой кожи. К тому же, сам виноват, что поставил прислугу вровень с собой. А ведь мог бы предвидеть, что с подростками нельзя допускать панибратских отношений. Как-никак, некоторый педагогический опыт имеется.
— Ладно, тащи чай, — распорядился я.
Нюшка ушла, а я призадумался — что же такое меня смущает? Было ведь что-то такое, этакое, когда мы разговаривали о краже дров… Девчонка сказала, но я отвлекся и мы принялись беседовать о кражах и наказаниях.
Так, попытаюсь «отмотать» разговор назад. Стоп. Дошло.
— Аня, а почему ты сказала, что Марья Ивановна больше не станет красть?
Маленькая кухарка, выставив на стол чашку и вазочку с сушками, посмотрела на меня честным взглядом. Примерно так смотрит в глаза хозяина нашкодивший кот. Но коту-то поверить можно, ему бы поверил, а вот девчонке нет.
— Анна⁈
— Н-ну, я в полешко пороха засыпала.
— Пороха⁈ — офигел я.
— Иван Александрович, вы чай-то пейте, а не то остынет, — заботливо посоветовала девчонка. — Может, вам еще свежего хлебца принести с вареньем? Наталья Никифоровна говорит, что вы так любите.
— Анна, ты мне зубы не заговаривай, — сурово сказал я. — А если бы у Марьи Ивановны печь разнесло? Этак бы и ее убило, пожар мог бы быть?
— Иван Александрович, нешто, я совсем дура? Я же не бомбу делала, — возмутилась Нюшка. — Зима на дворе, печь разворотит, даже если пожара не будет — возни много. Не каждый печник согласится зимой печку класть, а если и сложит, так она сохнуть долго будет — дня три, а то и дольше. Сразу-то печку топить нельзя.Это, почитай, неделю бабке дома не жить. Я и всего-то еловое полено взяла — маленькое, чтобы само в руки просилось, и кора у него легко отстает. Потом пороха сыпанула, кору на место поставила, ниточкой примотала. Я-то это полешко запомнила, не возьму, а воровка, если не сейчас, так завтра утащит. А там, в печке, ниточка прогорит, а потом порох вспыхнет. Страшного ничего не произойдет, печка на месте останется, но полыхнет здорово! Воровка в следующий раз подумает — а нужно ли наши поленья красть?
— А порох ты где взяла? — обреченно поинтересовался я.
— Фи, порох, — махнула ручонкой Нюшка. — Да у нас через деревню каждую весну и осень охотники бродят. Попросишь — мол, дяденька, дайте горсточку, нечто откажут? Правда, говоришь, что порохом огород поливать хорошо, особенно капусту. Верят.
Интересно, а нынче нет ли каких-нибудь курсов юных террористов? Неужели сама додумалась? Хорошо, что тол пока не изобрели. Иначе, взорвала бы нафиг бабку.
— Ну ни хрена себе… — в задумчивости протянул я. Спохватившись, спросил: — Аня, так ты еще и бомбы умеешь делать?
— Н-ну, какие бомбы, — зажеманилась барышня. — Это я так, оговорилась.
Ишь, оговорилась она. Сделав вид, что мне ни капли неинтересно, хмыкнул:
— Да ну, откуда ты про бомбы-то можешь знать? Врешь, небось…
— Чего вру-то? — фыркнула девчонка. — А про бомбы нам учитель рассказывал. Правда, он про бочонки с порохом говорил, но какая разница? Берешь полешко или чурочку, раскалываешь пополам, корытце в половинках выдалбливаешь, пороха сыплешь, плотненько соединяешь. Можно и клеем, но лучше тоненькими гвоздиками сколотить. Да, еще желобочек надо прорезать, в который фитиль вставляешь. Полешко в печку кидаешь, фитиль займется, а там — бабах! Половина печки разворотит, стекла повышибает.
Кого же я в дом-то привел? Служитель закона хренов!
— Аня, а ты на ком-нибудь экспериментировала? В том смысле — бомбы свои применяла?
Девчонка нахмурилась, но я настаивал:
— Я ведь все равно узнаю, если захочу. Думаешь — сложно проверить, у кого в ближних деревнях печь разнесло? Городовых озадачу, узнают. Так что, выкладывай.
Нюшка вздохнула, по-прежнему поглядывая исподлобья. Но было заметно, что рассказать ей хочется.
— Если сама расскажешь — никому не скажу. Слово даю.
— Ладно, так и быть, — вздохнула девчонка. — Лавочник у нас есть. Не в Борках, в Лазутках — там, где тетя Галя жила. Тетя Галя, как без мужика осталась, да вся в долгах, к лавочнику ходила, чтобы в муку в долг попросить. А тот ей — в долг я тебе дам, если ты… Ну, понимаете, если что. Добро, если бы он ей за муку да за масло подол предложил задрать, а он ведь — в долг дам…
— А ты чего?
— А чего я? Дело-то еще в прошлую зиму было, я как раз батьке жену стала присматривать. А тетя Галя — и добрая, и работящая. Ну и как баба она еще хоть куда.И сын у нее всего один, а не семеро по лавкам. Сразу-то замуж нельзя выходить, надобно хотя бы полгода выждать. Да и батьку еще нужно было с ней познакомить. Вдруг бы не понравилась? Но присматривать за ней надо, чтобы не увели. Я тете Гале два рубля принесла, сказала — мол, встретила в городе незнакомого мужика, тот и велел ей отдать. Дескать — Степану, мужу ее покойному, задолжал, но оказии не было.
— И что с лавочником?
— Так что с ним случится? Но когда в лавке печь взорвалась, все стекла вышибло, товар попортился, не до тети Гали стало.
Глава четвертаяДымковская игрушка
Позавтракав, прикинул, что можно уже отправляться на службу. Но тут из кухни вышла Нюшка.
— Иван Александрович, гляньте, какую я игрушку забавную нашла, — сказала девчонка, протягивая мне расписную игрушку.
Взяв в руки, полюбовался находкой — барыня, в красном платье, золотой шляпке и в белом переднике, расписанном оранжевыми кругами. А на руках эта барыня, словно младенца держала золотого же — под цвет шляпки, поросенка.
— Забавно, — согласился я, возвращая игрушку девчонке.
— Я-то ее хотела Петьке отдать, пусть играет. Но вы как-то говорили, что если человек нашел что-то ценное, то следует либо отдать хозяину, либо отнести в полицию. Я вас и хочу спросить — где мне хозяина искать?
Ну Нюшка, ну зараза! Но я такое действительно говорил. Правда, подразумевал ценную вещь — бумажник с деньгами, бриллиантовое кольцо или, не к ночи будь помянут, золотой портсигар с драгоценными камнями. Игрушку, в принципе, тоже следовало бы отдать хозяину или хозяйке. Может, плачет сейчас какая-нибудь девчушка, переживает из-за своей дымковской игрушки?
А почему решил, что это дымковская? Так где еще раскрашивают игрушки в такие яркие цвета, кроме Дымкова?