Эту медаль Абрютин сам заказал, но не поскупился, сделали из серебра и с позолотой.
Кивнув молодоженам (кланяться-то тоже не полагается), мы пошли из храма. Абрютин собирался в управление, а я домой, на обед.
— Сколько я должен? — поинтересовался Василий Яковлевич.
— Нисколько, — покачал я головой. — Я эти сережки для Леночки покупал, ладно, что не подарил. Пришел — а у нее в ушах точно такие же.
— Так все равно — потратился, — хмыкнул Абрютин.
— Ты тоже потратился, — ответил я. — Медаль заказал, с меня ни копейки не взял. А сережки дешевые.
Соврал я Василю Яковлевичу. Сережки, хотя и сравнительно недорогие, но обошлись они мне в двадцать рублей. Плюс еще тридцать.
Все дело в том, что эти сережки мы выбирали вместе с Леной, моей невестой. Матушка и тетушка нас вчера выпустили погулять вдвоем, а я и посетовал — дескать, собираюсь на свадьбу фельдфебеля, а что подарить его невесте — ума не приложу. Насчет подарка для жениха решили, но будет несправедливо, если невесту обделить. Тут Леночка и изрекла — мол, покупай что-то золотое и блестящее, не ошибешься. Понравятся серьги — станет носить. Не понравятся — может их подарить или продать. Для женщины — пусть она дворянка или крестьянка, важно иметь какие-то ценности, пусть и небольшие.
Так что, пошли мы с невестой в ювелирную лавку. А там… Пятьдесят рублей из моего бумажника — фырк, и вылетело. Коль скоро купил сережки для чужой невесты, так надо что-то и для своей подобрать, верно? Тем более, если она рядом стоит. Выбирай, любимая!
Лена, разумеется, возражала, но я ей твердо сказал — мол, когда поженимся, тогда и станешь спорить, отказываться от украшений, беречь семейный бюджет, а пока — выбирай. Собирай, потихонечку, свои украшения. Вот, как наша дочка замуж соберется выходить, тогда ей и подаришь…
Подействовало. Леночка похмыкала и выбрала себе сережки. Это уже у нее которые? У нее у самой что-то было, я уже две пары дарил. Куда ей столько?
Нюшка, приняв у меня шинель, каким-то странным — хриплым голоском сказала:
— Обед сей момент подам.
Та-ак! Что это у нас стряслось?
— Ну-ка, покажи личико, — сказал я, взяв девчонку за плечи и поворачивая к себе. Глазенки распухшие, зареванные. — Аня, кто обидел?
— Никто, — замотала девчонка головой.
— Ань, говори. Я же все равно узнаю. Мальчишки какие-то или соседи?
Кто обидел? Да я с этого козла за свою Нюшку семь шкур спущу и ламбаду в сугробе плясать заставлю.
— Иван Александрович, никто не обидел, правду говорю. Мальчишек я и сама обижу, ежели что… Вы лучше к столу садитесь. И руки не забудьте помыть. А не то на меня все время ворчите, а сами грязными руками есть собираетесь.
Вот ведь, мартышка, ревет, а шпильку вставляет.
Пройдя вместе с кухаркой на кухню, вымыл руки, вытер их полотенцем, а потом уселся на табурет — длинный, как маленькая скамейка. Ухватив Нюшку, посадил ее рядом. Обняв за плечи, строго сказал:
— Садись, и рассказывай, что стряслось.
Неожиданно, Анька уткнулась мне в плечо и заревела навзрыд.
Я даже и растерялся. Утешать женщин приходилось, но как успокоить плачущую девчонку?
— Анечка, ты мне толком скажи — что стряслось? Обидел кто или дома неладно?
— У батьки деньги пропали! — рыдала Нюшка.
Батька у кухарки, насколько я помню, был управляющим склада купца Высотского, принимал у мужиков всякую железную хрень, вроде гвоздей, скоб и прочего, что изготавливали деревенские кузнецы на своих кузницах.
— Батька деньги потерял или их у него украли? — поинтересовался я. Потерял — это одно, а коли украли, совсем другое. — Если украли, надобно жалобу писать. Да и без жалобы, я сейчас к исправнику схожу, городовых возьму и всех, кто на складе, на уши поставлю.
Елки-палки, а где я сейчас городовых возьму? Абрютин же говорил, что остался только он сам с помощником, да пара дежурных. Все остальные на свадьбу к Фролу умотали.
— А кого на уши-то ставить? — всхлипнула Нюшка. — У батьки утром на складе народа много было, на кого думать? Господин Высотский батьке вчера деньги дал, чтобы с мужиками за железо рассчитался. Они нынче вечером за расчетом придут, а денег-то и нет.
— Но ведь кто-то к нему на склад заходил, значит, он и будет подозреваемым, — твердо сказал я.
Но твердость-то эта чисто для Нюшки. Если на самом деле через склад прошло много людей, хрен ты кого отыщешь. Видеокамеры бы поставили, что ли… М-да. Видеокамеры.
А если Игнат напишет жалобу, то что толку? Да и жалобу должен не он писать, а купец второй гильдии Высотский. Деньги-то его. Напишет купец жалобу, то кто станет первым подозреваемым? Правильно, управляющий складом.
— Отец купцу о пропаже сказал? — поинтересовался я.
— Как не сказал? Сразу же и сказал. А господин Высотский ему ответил — дескать, где хочешь, там и ищи. С мужиками он, так и быть, рассчитается, чтобы не позориться, а вот дальше Игнат сам думай. Срок тебе все про все неделя. Не вернешь деньги — уволю.
— Сколько надо?
— Двести рублей.
Двести рублей — деньги немалые. Это три моих месячных зарплаты, если не включать в них разъездные с квартирными. А кто-то на такие деньги год живет, да еще и доволен. Но что поделать, придется выручать. Деньги-то у меня есть.
— Дам я тебе деньги, отдашь отцу, — сказал я. Подумав, добавил: — Батька твой станет их возвращать по мере возможности. Расписку я брать с него не стану, сроков устанавливать не буду. Вернет через год — ладно. Через десять -тоже ничего. А не сумеет вернуть, так и хрен с ними, с деньгами.
— Не станет батька ваши деньги брать, — вздохнула Нюшка. — Я ему уже свои предлагала, отказался. Мол, сам виноват, сам отвечать стану. Гордый он очень. Уволит господин Высотский — так тому и быть. Мол, пойду на лесосплав работать, давно туда зовут, десятником взять готовы, а там и мастером, и платят по тридцать рублей в месяц, стану потихоньку деньги купцу возвращать. А куда батьке на лесосплав на старости лет? Пусть он сам-то не будет бревна таскать, но все равно, сыро и холодно на реке.
Ишь ты, на старости лет! Сколько Нюшкиному отцу — тридцать три или тридцать четыре? Так он чуть постарше меня из того времени. Да, а откуда у девчонки-то двести рублей? Ну, не мое дело.
— Ну, смотрите сами, — не стал я спорить. — Ежели что — придумаем, куда твоего отца пристроить.
[1] Вероятно, медали «За покорение Чечни и Дагестана в 1857,1858 и 1859», «За покорение Западного Кавказа 1859—1864» и «За усмирение Польского мятежа 1863—1864». Цвет ленты не странный, как посчитал ГГ, это цвет старого российского флага.
[2] Надо полагать, что пристав Ухтомский либо присутствовал на коронации императора Александра III, либо был отправлен охранять поезд императора.
Глава втораяНе в деньгах счастье
Дом купца второй гильдии Высотского отличался от прочих тем, что был полностью сложен из камня. Все купцы и торгующие мещане строили первый этаж из камня, а второй из дерева, а этот, вишь, размахнулся. Правда, не сам, а его бабка, оставшаяся вдовой в двадцать пять лет, замуж потом не вышедшая, зато державшая в крепких руках куплю-продажу железоскобяных изделий по Шексне и даже Волге.
Внук, пусть и не сумел достичь тех высот, на которых властвовала его бабуля, тем не менее был не из последних купцов города и уезда. Как я знал — собирался перейти из второй гильдии в первую, но мешали какие-то формальности.
Появления в доме судебного следователя вызвало тихую панику. Нет-нет, я свою должность не называл, упомянул только фамилию и имя с отчеством. Ишь, а здесь ее знают. Приятно быть знаменитым!
Ко мне метнулся вначале один слуга, потом второй, а потом выскочила и супруга купца — женщина лет сорока, одетая по-простонародному — в сарафан, белую кофту и валенки. Впрочем, по дому ходят и в валенках, так теплее.
— Батюшка, а что он такого сделал-то? Что натворил-то? — запричитала женщина, словно бабушка, к которой пришла сотрудница инспекции по делам несовершеннолетних из-за непутевого внука.
— Да ничего он не натворил, — улыбнулся я. — Мне просто нужно поговорить с господином Высотским. Он дома?
— Дома он, дома, — часто-часто закивала хозяйка. — Только спит он. Иван Ильич завсегда после обеда спит.
— Спит? — удивился я.
— Так встает-то Иван Ильич рано, еще петухи не поют, поэтому, после обеда он всегда спать ложиться, — пояснила супруга. — А как поспит, перекусит, так до полуночи трудится.
Ох ты, а я и забыл, что у некоторых купцов бывает «тихий час». А мог бы и предвидеть, что старый русский обычай себя не изжил. Просто с этим пока не сталкивался. У нашего брата послеобеденный сон не в обычае, а с остальными я не общаюсь. А коли общаюсь, то в другой обстановке, где «тихий час» не предусмотрен тюремными правилами.
— Что ж, тогда не стану его беспокоить, — вздохнул я. — Передайте хозяину, что к нему Чернавский заходил. Где его вечером можно застать?
— Нет-нет батюшка, — замотала головой хозяйка. — Иван Ильич уже разбудился, сейчас выйдет. А вы, батюшка, шинелку-то скиньте, да в залу проходите.
Зала, то есть, гостиная, была простой. Изразцовая печь, длинный стол, стулья. И, разумеется, в углу образа. Никаких вам аляповатых картин или старых литографий, оставшихся от дедов-прадедов. А, нет, что там такое есть на стене, в рамочке.
Перекрестившись на образа, прошел к стене прочитать, что там такое? А в рамке была заключена грамота за подписью самого императора Александра I, в которой государь благодарил купеческую вдову Марью Иванову Высотскую за прием, оказанный ею во время пребывания Его Величества в Череповце.
А, точно. Слышал я череповецкую легенду о том, что государь-император, направляясь в Таганрог, заезжал в город Череповец, ночевал у купца Красильникова, а потом подарил супруге кольцо с бриллиантом[1]. Даже стишок сложили:
В нашем городе уездном,
Император был проездом.
А за что купеческую вдову благодарят? Интересно, сам император расписывался или использовали факсимиле? Александр Павлович часто катался по стране, останавливался в разных домах. Это сколько же грамот нужно было понаписать? Но зато потомкам есть чем похвастать.