— Успею, — беззаботно отмахнулся я. — До них еще полтора месяца.
Батюшка в очередном письме сообщил, что списался с руководством Московского университета, уже обо всем договорился. На всякий случай Чернавский-старший запросил на физико-математическом факультете столичного универа выписку о количестве часов, что я прослушал, будучи студентом-математиком. Кажется, есть возможность сдавать экстерном не двадцать экзаменов, а поменьше — не то пятнадцать, не то десять. Но это будет зависеть от того, засчитает ли Московский университет те предметы, которые я уже сдал в Петербургском, или нет. Поэтому, родители, на семейном совете (в мое отсутствие!) решили, что в Златоглавую я отправлюсь не один, а с матушкой. У той в столице имеется родня, должная подсказать и помочь, что и как. В Петербурге она за месяц успеет свить семейное гнездышко, а потом сыну ринется помогать.
Какая связь родни с экзаменами, не знаю, но отказываться не стану (да и возможности отказаться нет, раз за меня все решили), хотя и предпочел бы остановиться в гостинице. Еще по прежней жизни терпеть не мог останавливаться у родственников. А еще больше не любил, если кто-то из родни норовил встать ко мне на постой. Моя прошлая теща, например, частенько пыталась навязать нам с Ленкой какого-нибудь троюродного племянника или знакомую своей подруги. Дескать — вас не объедят, но деньги сэкономят. И развлечете их. Я однажды предложил ей самой взять родственников, чтобы Вадик их развлекал — обиделась. Мол, у нее квартира маленькая, а Вадик очень болезненный мальчик.
Нет уж, нет уж. И мне гостей не нужно, и сам ни к кому не поеду. В гостинице ты сам себе хозяин, а в гостях придется подчинятся тому режиму, что заведен у родственников. Но ведь придется. Надеюсь, московские родственники не устроят меня ночевать на полу.
Мысленно похвалил батюшку. У него сейчас дел по горло, в должность вступает, а он не забывает о проблемах своего отпрыска. А мог бы, между прочем, заняться обустройством криминалистической лаборатории. Или кабинета? Ну, как не назовут, все ладно. Но Чернавский-старший в должности всего неделю, времени еще не было заниматься дактилоскопией или антропометрией.
Вначале удивился, прочитав, что экзамены начнутся с первого мая. А куда майские праздники делись? Ага, никуда они не делись, их еще нет. Зато май и июнь, это время, когда профессора и приват-доценты свободны от студентов. Лекций немного, сессия еще не началась, будет время принять экзамены у «экстернатчика». И половину моей платы за обучение и за экзамены батюшка уже отправил.
— Скорей бы ты на экзамены уезжал, — вздохнул исправник. — Ей богу, согласен с Федышинским — убрать бы тебя куда-нибудь. Может, нам с Михаилом Терентьевичем челобитную Александру Ивановичу отправить? Дескать — боярин светлый, бьем мы тебе челом — забери Христа ради своего сынишку, пристрой его в палаты каменные, в столицу, куда повыше. Пусть он сидит, штаны протирает и чины получает, а то нет нашей моченьки его дурную инициативность терпеть.
— Так и скажи — дурак с инициативой опаснее обычного дурака! — сказал я, сделав вид, что обиделся.
Но Василий Яковлевич не повелся.
— Эх, — еще раз вздохнул Абрютин. — Как же без тебя хорошо жилось!
— Заскучаешь ты без меня, — заметил я.
— Поскучаю, не без этого. Зато сколько у меня радости будет, если ты на повышение пойдешь! И за тебя порадуюсь, заодно и сам стану жить, как обычный исправник. Авось, со временем взятки научусь брать. Разбогатею, каменный дом поставлю. Потом, разумеется, меня под суд отдадут, так ведь не сразу? А если на суде скажу, что взятки брал в состоянии душевного смятения, из-за знакомства с судебным следователем Чернавским, так даже и помилуют.
— Мечтай-мечтай… Если напишите челобитную, я тебе отомщу, — пообещал я.
— И как это? — заинтересовался Абрютин.
— Придумаю, не переживай, — хмыкнул я. — Отомщу, и мстя моя будет суровой! Уговорю батюшку тебя на повышение отправить. Помню, что ты отказывался, но можно и приказать.
— Верю, — кивнул исправник. — От такого как ты, можно всего ожидать. Даже того, что кота заведешь и назовешь его Васькой. И станешь ему трендеть — ай-ай-ай, плохая зверюшка, вся в Абрютина.
— Кота и вдруг Васькой? — хмыкнул я. — Ты что, издеваешься? Это же для него понижение. Васькой можно человеков звать, вроде тебя, а котов — только по имени и отчеству. В крайнем случае — Базилевс, как императоров.
— Кот Базилевс… — фыркнул исправник.
Вижу, понравилось.
Василий Яковлевич был кошатником, как и его супруга. Вишь, не зря мы с Абрютиным, несмотря на разницу в возрасте и служебному положению (он повыше меня будет, как ни крути) так быстро нашли общий язык.
Исправник уверял, что до свадьбы к котам и кошкам относился равнодушно, утилитарно — коты должны мышей ловить, а не мурлыкать, но из-за жены «перековался». Невеста, ставшая женой несколько минут назад, при выходе из церкви принялась наглаживать какого-то бродячего котика. А молодой муж — поручик Абрютин, умилился, посмотрев на такое зрелище и сам полюбил кошек и котиков.
Вера Львовна (которую я с недавних пор именовал Верой) пожаловалась, что Муська любит хозяина больше, чем ее. Мол — как явится Василий со службы, начинаются такие нежности, аж противно! Супруг не с ней вначале здоровается, а с кошкой. Мол — меня только в щечку чмокнет, а Муську с рук не спускает. А по возвращению Василия Яковлевича из командировок, кошка устраивает ему «выревку», а потом дуется целый вечер. Я на ушко объяснил супруге исправника, что все дело в имени. Василий, он для кошки, вроде и свой. Но и сама хозяйка, как-никак Львовна… Но львы, они, хоть и из семейства кошачьих, но цари всех зверей, поэтому Муська хозяйку любит, но остерегается.
Надворный советник усмехнулся, встал со своего места и открыл дверь в приемную. Прямо с порога крикнул:
— Илья, а чай где?
— Так ваше высокоблагородие, вы же команды не давали, — испуганно отозвался канцелярист.
— А самому догадаться трудно? Видел же, что ко мне господин следователь пришел, давно бы уже самовар поставил.
— Все поставлено, даже чай заварен, жду.
— Тогда тащи.
Илья принес поднос, на котором стояли два стакана чая, блюдечко с резаным лимоном и вазочка с сушками.
Дождавшись, когда служитель выйдет, исправник потянул к себе стакан и сказал:
— Верочка спрашивала — умеет ли у тебя новая кухарка пироги печь? Мол, если нет, так пусть к ней приходит, научит.
— Умеет, — уверенно кивнул я, хотя и не знал — умеет ли Нюшка печь пироги? Во время Поста пирогов она не пекла, а сейчас как-то и не до них. Стряпает, убирается, а в остальное время то учится, то рассказы мои записывает. Вся в делах.
Я отхлебнул чай — слабоват он нынче, и опять принялся капать исправнику на мозги.
— Василий, свет Яковлевич. Скажи, что мы теряем, если попытаемся изловить «клюквенников»[1]? Попытаемся, от нас не убудет.
— Иван, так с чего ты взял, что они обитают в нашем уезде? — недоумевал Абрютин.
— Василий, так с твоих же слов! — обрадовался я. — Ты сам же мне говорил, что волк не станет скотину рядом с логовом жрать. Тебе по должности положено умным быть.
— Когда я такое говорил? — нахмурился исправник, начиная вспоминать. Вспомнив, что это он изрекал, когда мы гадали — был ли статский советник Борноволков убит крестьянами из деревни Ботово, коли его труп найден недалеко от деревни, или кем-то другим, развел руками: — Иван, так тут случай другой. Одно дело, скажем, нападать на прохожих, совсем другое из церквей красть. Если нападать, так сразу жителей за шкирку возьмут. Нет, это не то.
— Почему же не то? — не согласился я. — Самое то, дальше некуда. — Отставив стакан, ухватился за ориентировки и потряс бумажками:
— Ну вот, сам посмотри — я поднял материалы о кражах и грабежах из церквей за последние три года. Белозерский уезд — кража из Георгиевской церкви прямо в городе. Валдайский — совсем недавняя, в самом Валдае, а год назад из села Едрово из храма иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» священные сосуды украли, а сторожу голову проломили; Старорусский уезд — тоже отметились, и в Новоладожском. В Устюженском уезде — два случая, в Кирилловском — аж четыре! Ну, все-то перечислять не стану, смысла не вижу. Везде побывали, кроме нашего. Не странно ли?
Самый последний случай я не упомянул. Вчера, в сводке происшествий по губернии указывалось, что ограблена церковь в деревне Надпорожье Белозерского уезда. Там тоже злоумышленники были на санях, и в храм явились в некий «пересменок» — накануне утренней службы, когда сторож открыл врата церкви. Сторожу проломили затылок кистенем, а сами бандиты, прихватив все, что представляет хоть какую-то ценность, скрылись. Не побрезговали даже прихватить вязаные рукавицы сторожа.
Надпорожье располагается на границе Белозерского и Череповецкого уездов, но заниматься раскрытием преступления станет коллега Абрютина. И я тут ничего не могу поделать, потому что все материалы будут пока в Белозерске. Решит тамошний исправник передать дело судебному следователю, тогда другое дело.
— Совпадение, не более того. Случайность, — хмыкнул Абрютин.
— Василий, ну сам-то подумай. Предположим, грабанули у нас в Коротове храм…
— Типун тебе на язык, — перебил меня исправник.
— Ага, пусть моему языку хуже будет, — не стал я спорить. Коротово — это уже наша «епархия». — Но, я это гипотетически… Грабанули, пусть даже никого не ранили, а только кражу совершили, так ты ведь после этого всю уездную полицию на уши поставишь. И конная стража начнет землю рыть, и городовые. А еще все дворники и сельские старосты, верно?
— Верно, — кивнул Абрютин. — В том смысле, что грабанули, как ты сказал, в Валдайском уезде и к нам удрали?
— Ага, к нам и свалили, кто их тут искать станет? Ты о краже узнаешь дня через три, а то и через неделю. За это время злодеи успеют на дно лечь.
— Свалили… На дно лечь… — поморщился исправник. — Иван, ты такие слова используешь, что я иной раз не верю, что ты гимназию заканчивал, а потом в университете учился. Говоришь, словно босяк из бурлаков.