Reviere) и вольер для разведения домашней птицы и кроликов8. Площадки перед некоторыми бараками были засажены красным шалфеем, а по всему лагерю на одинаковом расстоянии друг от друга были посажены саженцы липы9.
Женщин разместили в тюрьме, и по прошествии трех месяцев газоны уже хорошо прижились, а покрытые песком дорожки у входных ворот заключенные украсили сложными конструкциями, напоминающими извращенный и жуткий сад камней. В вольер запустили экзотических птиц, в том числе павлинов и крикливого попугая10.
Постоянный шум озера Шведтзее, которое плескалось о берег, добавлял еще один сюрреалистический штрих к общей картине.
В своих более поздних показаниях Мария упоминает о том, как красив был Равенсбрюк в те первые дни. Пытаясь смягчить последующие ужасы лагеря, Мария отметила, что заключенные «работали только по будням; воскресенье был выходным, они могли целый день находиться на природе». Лагерь был очень живописным: луга, цветы и кусты вокруг каждого лагерного блока, тополя по обеим сторонам главной лагерной улицы. «Там был даже зоопарк, в котором жили обезьяны, утки и разные птицы»11.
Расположение нового лагеря также позволило получить достаточно места для строительства большого жилого комплекса для эсэсовцев. «Для проживания имелось двенадцать бараков, один из них служил кухней с хорошей ванной для заключенных. Мы, служащие, поначалу жили в первом бараке [хибаре], где также находился полицейский участок. Позже нас поселили рядом с баней для заключенных, пока наши жилые помещения не были готовы»12.
К концу 1940 года эти помещения были достроены и готовы к заселению. Намеренно расположенные в отдалении от мужских корпусов13, они могли вместить сто двенадцать надзирательниц14. На каждую квартиру приходилось по пять женщин, и у каждой была спальная и жилая зона с гардеробом и раковиной, а также доступ к общей ванной и компактной кухне. Верхние этажи были самыми желанными, так как выходили на озеро, а в подвале располагалась прачечная15. Чаще всего вечера после работы проходили в общих комнатах, расположенных в каждом жилом доме. В каждом доме также была швейная комната, где женщины в свободное время могли шить или вязать. Старшие надсмотрщицы жили одни или с детьми16.
Многие женщины, выходцы из скромных семей, считали, что это лучше, чем то, что у них было дома: удобно, независимо, современно, а для некоторых – и вовсе роскошно. Они упивались тем, что заключенные сами стирали, гладили и штопали их белье17. Для большинства из надсмотрщиц стирка была утомительной рутиной в семье, и поэтому Равенсбрюк оказался очень приятным местом работы. Мало кто из молодых женщин, искавших работу в сложной экономической обстановке того времени, мог похвастаться отдельной комнатой, регулярным досугом и привлекательной зарплатой.
Хотя трудно представить, что кто-то мог считать работу охранником в концлагере «нормальной», было очевидно, что многие из женщин именно так и считали. Равенсбрюк и окрестности в итоге стали тем, что Жаннет Туссен описывает как совершенно нормальное место для жизни и работы18.
Глава 11Повседневная жизнь
Конечно, иногда меня охватывали сомнения и тревога, но дружба и единство в нашем сообществе всегда сметали эти сомнения, словно туман, рассеивающийся под лучами солнца.
Повседневная жизнь быстро вошла в рабочий ритм и рутину. Женщинам-надсмотрщицам в Равенсбрюке выдали практичную и прочную униформу, а также трости, пистолеты и хлысты2. Поскольку территория лагеря была покрыта твердой грязью, лужами, тиной и множеством острых предметов, каждой выдали по паре высоких кожаных сапог. Это позволяло надсмотрщицам выглядеть уверенно и властно, шагая по лагерю. Кроме того, в сапогах можно было пинать узников ногами3.
Большая часть изначального личного состава лагеря была просто переведена из Лихтенбурга. Макс Кёгль продолжал исполнять роль коменданта, а Йоханна Лангефельд – роль обер-ауфзерин (главной надзирательницы). Мария была одной из тридцати женщин-надзирательниц и двенадцати эсэсовцев в первоначальном распределении4. Кёгль продолжал укреплять свою репутацию жестокого садиста5 и вновь разжег свою ненависть к заключенным свидетелям Иеговы. Их «особенно сильно истязали»6.
Сильная личность Кёгля и его личная жестокость оказали большое влияние на Марию в дни ее индоктринации в Лихтенбурге. Теперь Мария считалась одной из самых опытных охранниц и приобретала все большую роль в управлении новым лагерем.
По Равенсбрюку ходили слухи, что у Мандель был роман с Кёглем7, но более вероятно, что у нее была связь с другим офицером, Эдмундом Браунингом. Александра Штайер утверждает, что всем было известно, что Браунинг был любовником Мандель – она сопровождала его всегда и везде и никогда не позволяла оставаться один на один с каким-либо заключенным. Поначалу Браунинг всегда подчинялся Мандель, но к концу ее пребывания в Равенсбрюке их роли поменялись местами. Штайер делает вывод: «Браунинг нашел себе другую любовницу. Эта перемена оказала огромное влияние на заключенных, ставших жертвами ярости Мандель. В то время возросло количество и расстрелов, и наказаний»8.
Хотя главная женщина-надзирательница СС, Йоханна Лангефельд, отвечала за повседневную организацию работы лагеря, ей не разрешалось отдавать приказы эсэсовцам. Это зачастую порождало недовольство и конфликты9.
Лангефельд была настоящим парадоксом. Те, кто пережил ее лагеря, описывали ее как «не стопроцентную эсэсовку»10, и Лангефельд больше, чем другие высокопоставленные женщины-охранницы, казалось, была озабочена этическими последствиями своих действий. Маргарита Бубер-Нойман, которая тесно сотрудничала с Лангефельд, вспоминает: «Каждое утро она приходила в лагерь, молилась и умоляла Бога дать ей сил, чтобы остановить зло. Что за катастрофическое смятение»11.
Несмотря на эти внутренние (и внешние) сомнения, Лангефельд с радостью принимала плюсы своей должности. Она наслаждалась отдельной квартирой с прекрасным видом на Шведтзее, где поселила своего четырнадцатилетнего сына, учившегося в местной школе12.
Сильные и слабые стороны Лангефельд окажутся решающими для карьеры Марии Мандель. В конце концов, когда способности Лангефельд к жестокости и организации, необходимые в системе нацистских лагерей, оказались недостаточными, на сцену вышла Мандель.
Прочие коллеги Марии в Равенсбрюке были самыми разными: от молодых и неопытных девушек до закаленных ветеранов.
Среди надзирательниц были Марго Дрексель (также известная как Дрекслер), которая «хорошо ладила с Мандель»13 и была печально известна тем, что била женщин по ушам, и Эмма Циммер, тоже из Лихтенбурга, прославившаяся тем, что била заключенных своим кожаным портфелем14.
Другая надзирательница, Доротея Бинц, была известна среди эсэсовцев тем, что нежно любила маленькую собачку, которую постоянно гладила. Бывшая заключенная Зофия Цишек язвительно замечает:
– Бинц любила эту собаку, но ей нравилось бить людей; собака была собакой – она их любила. Но заключенный? Им такой любви не полагалось15.
Как и в Лихтенбурге, вновь нанятые женщины-надзирательницы постепенно вживались в должность в течение трехмесячного испытательного срока16. В конце концов Равенсбрюк стал местом, где молодая женщина могла пройти обучение на Aufseherin (надзирательницу). К концу войны почти четыре тысячи женщин или прошли обучение в Равенсбрюке, или работали там17, и Мария Мандель взяла на себя большую часть работы по обучению новобранцев в первые годы существования лагеря.
Гермина Браунштайнер, позже известная как «Ведьма Майданека», была в числе тех, кто проходил обучение летом 1939 года. В обязанности Мандель входило объяснять Браунштайнер, как следить за тем, чтобы заключенные выполняли свои трудовые обязанности, и вообще как выполнять функции надсмотрщицы.
– Мария Мандель была очень строгой, – говорит она. – Мое обучение у нее было не очень хорошим, и то, что я видела, тоже было неприятным. Я хочу сказать, что она часто била заключенных18.
К 1 сентября 1939 года, когда Третий рейх вторгся в Польшу и началась Вторая мировая война, распорядок работы и процедуры в Равенсбрюке уже были хорошо отлажены.
Глава 12Визит Гиммлера
4 января 1940 года стал знаменательным днем для женщин-надзирательниц в Равенсбрюке.
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер должен был приехать с инспекцией в новый лагерь. Это было лютое холодное зимнее утро: накануне прошел сильный снегопад, и температура упала до двадцати градусов ниже нуля по Цельсию1.
Заключенные уже усердно трудились, расчищая снег с тропинок или вырубая лед из замерзшего озера для кладовых. Нередко от таких усилий женщины падали в обморок и замерзали насмерть там, где лежали2.
Гиммлер, не обращая внимания на эти происшествия, вошел в лагерь, где его вышел поприветствовать Кёгль. Следуя за Йоханной Лангефельд, они прошли через парадные ворота, чтобы осмотреть шеренгу оживленных женщин-охранниц.
На имеющихся фотографиях, сделанных во время этого посещения, надзирательницы выстроились в ряд у одного из больших зданий лагеря, руки по бокам, все одеты в стандартную лагерную форму – юбку-брюки, куртку, фуражку и ботинки3. День выдался холодным – один из тех дней, когда стоит сухой январский холод и снег лежит плотным слоем под серым небом. Многие из женщин робко смотрят на фотографа и улыбаются, явно волнуясь. Другие вытягивают шеи в надежде увидеть Гиммлера. Кто-то негромко переговаривается с соседями; на лицах всех надзирателей читается предвкушение.