— Признайся, это ты сейчас придумал? — подозрительно уставилась на меня редакторша.
— Это Пушкин сочинил в 19-ом веке, — захохотал я. — Всё, не буду больше отнимать ваше драгоценное время! И в понедельник вечером, в крайнем случае, во вторник утром сценарий и коробка конфет будут на этом самом столе, — я ткнул пальцем в столешницу, заваленную бумагой.
И пока Фрижета Гургеновна не прицепилась ещё к чему-нибудь, например, к отсутствию фото и кинопроб, пулей вылетел из кабинета. «Пустяки, — подумал я, — во вторник в студии отсниму все игровые эпизоды, а наполню „документалку“ закадровым текстом и видеорядом, сделанным в нашем ленинградском планетарии. И на поверку всё оказывается проще простого, если подойти к делу с фантазией».
— Кстати, о фантазии, — пробубнил я, покосившись на циферблат наручных часов. — Кажется, товарищ Быков уже должен быть на своём рабочем месте? Пора брать нашего «Перепелицу» за рога и вытаскивать из знаменитой «русской хандры», порождённой скукой, унынием и бездельем. Обломов нашёлся, ёкарный бабай.
— Я же уже сказал, что не буду сниматься в роли твоего профессора, неинтересно. Что тебе ещё нужно? — недовольно проворочал Леонид Фёдорович, увидев мою наглую и довольную физиономию в своём киношном мирке, который впрочем от кабинета Фрижеты Гургеновны мало чем отличался. Здесь была всё та же казённая мебель, те же папки с бумагами, пишущая машинка, стол, лампа и диван, где мне уже доводилось пару раз поспать.
— Разве для друзей нужен повод? — улыбнулся я, развалившись на диване. — Шёл мимо, дай думаю, зайду, поздороваюсь. Слышал, БэДэТэшники предлагают на «Петровском» сыграть в футбол, как всегда на ящик коньяка, — ляпнул я первое, что пришло в голову. — Матч в честь открытия театрального сезона. Правда, Илья Николаевич сомневается, принимать вызов или нет. Играть-то некому. — На этих словах я взял какую-то папку со стола и успел прочитать название — «В бой идут одни старики», однако Леонид Быков тут же её выхватил из моих рук. — Играть некому, — повторил я ещё раз. — Ты, да я, да мы с тобой. Остальные все инвалиды киношного труда — ноги крюком. С трёх метров ни пас отдать, ни по воротам попасть.
— Что значит, вызов не принимать? — процедил каждое слово «Максим Перепелица», который в футбол играть любил и делал это на приличном уровне. — Да я сейчас сам пройдусь по коридорам и соберу команду. Играть, обязательно играть! И дело не в коньяке, дело в принципе. Кто из БэДэТэ звонил?
— Да как всегда, Кирилл Лавров, не живётся ему спокойно в театре, — соврал я. — Ладно, у меня сейчас репетиция, — сказал я и, встав с дивана, сладко потянулся. — Если хочешь, чтобы я тоже побегал по полю, и чтобы три-четыре, а может быть и пять мячей один за другим вколотил в ворота театральной сборной, то знаешь, где меня искать. И знаешь мои условия.
— Какие ещё условия?
— Коньяк я не пью, деньгами не беру, а вот профессор для моего документально-игрового кино нужен, — произнёс я и, протянув ладонь Быкову, спросил, — по рукам? Во вторник всего один съёмочный день, а потом на киностудию полетят мешки писем и телеграмм, где юные зрители буду требовать продолжения познавательного киножурнала. А значит, у Ильи Николаевича можно будет выторговать что-то и для души.
— Например? — недоверчиво пролепетал Леонид Фёдорович.
— Например: «В бой идут одни старики», — кивнул я на заветную папочку. — Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне.
— Хитришь ты что-то, Феллини, — пробубнил Быков. — Ладненько, поверю тебе ещё раз, — тяжело вздохнул он и пожал мою крепкую руку.
«Вот и ладушки, вот и молодец, — усмехнулся я про себя, выйдя из кабинета. — Хватит киснуть. Пора с обломовщиной кончать. А что касается несуществующего футбола, то играть всё равно никто не согласиться. Я наших кинодеятелей знаю, как облупленных. Им бы пиво под водочку попить, да за симпатичными старлетками приударить. Старлетка старлеточка — тёмные ночи, я люблю тебя девочка очень».
— Дядя Йося, это что за металлолом? — спросил я своего дальнего родственника, когда вернулся в кинопавильон №2, который временно превратился в нашу репетиционную базу.
— Микрофоны со стойками, — проворчал он, держа в руках какие-то две сомнительные железяки.
— Самопал, — хмыкнул Толя Васильев. — И потом к чему мы их будем цеплять? Под них же ещё и усилитель нужен.
— Запомни: дают — бери, бьют — беги, — рыкнул дядя Йося. — Найду я этот ваш усилитель, к вечеру, может быть. Как дела вообще?
— В смысле музыки? — усмехнулся я. — Или вас, товарищ Шурухт, интересует наша личная жизнь? Так вот официально заявляю, что с любовницами у нас полный голяк. Мы, в отличие от некоторых, блюдём моральный облик строителя коммунизма.
— Хватит Ваньку валять, — буркнул он. — Я тут слышал, что вы что-то новенькое пели?
— Есть такое, — кивнул я с серьёзным видом. — Хотим разнообразить репертуар народным творчеством. Или, проще говоря, частушками на самые актуальные социальные темы.
На этих словах я взял свою акустическую гитару, прокашлялся и, ударив по струнам, заорал нечеловеческим голосом:
Ах ты, милый, дорогой
Не ходил бы ты к другой.
А не то придёшь домой,
И получишь кочергой!
Опа, опа, мыло и мочало.
Опа, опа, начинай сначала!
— Как, сильная вещица? — спросил я, выдохнув.
— Я бы сказал — куда тебе идти, — прошипел мой родственник по материнской линии. — Да тут молодые люди, боюсь их раньше времени испортить.
— Рад, что растление малолетних не входит в ваши творческие планы, гражданин Шурухт, — произнёс я, отвесив низкий поклон. — И на том мерси. А семейная неверность — это дело житейское, тема для анекдотов. Из-за кризиса среднего возраста: седина в голову, бес в ребро, и к ужину меня, дорогая, сегодня можешь не ждать.
— Паяц, — отмахнулся от меня дядя Йося. — Клоун. И чтоб сегодня отыграли лучше, чем вчера, — погрозил он пальцем мне и хихикающим в кулак музыкантам, прежде чем с гордо поднятой головой покинуть кинопавильон.
— Кстати, какая у тебя вторая новая песня? — спросил Толя Васильев, когда мы снова вернулись к репетиции.
— Тут вот какое дело, — крякнул я, проведя по струнам гитары. — Человечество долгие годы ломает голову над переменчивостью удачи и успеха.
— И песня об этом? — усмехнулся барабанщик Сергей Лавровский.
— О чём же ещё вопрошать нам, творческим людям? — кивнул я и заиграл проигрыш на мотив композиции «Call Me», которую вначале 80-х пела американка Дебби Харри, солистка группы «Blondie». И журнал «Rolling Stone» включил её в 500 величайших песен всех времён и народов. И если музыкальную тему я скапитализдил у американской рок-дивы, то припев и некоторые слова позаимствовал из песни, с которой начиналась советская кинокомедия «Спортлото-82».
За удачей мы спешим,
Но к ней не известен путь.
Вдруг она растает как дым
И просто удачу вспугнуть.
И обижаться на жизнь смешно,
Помни всегда одно:
Не хнычь, не плачь, когда не везёт порой.
В стране удач мы будем ещё с тобой.
Не хнычь, не плачь, когда не везёт порой.
В стране удач мы будем ещё с тобой.
С тобой!
Может ты попал в беду?
Фортуна бывает слепа.
Только верь в свою звезду,
И тебе улыбнётся судьба.
И обижаться на жизнь смешно,
Помни всегда одно:
Не хнычь, не плачь, когда не везёт порой…
Кстати, в кинокомедии эта песня значилась как «Страна удач», и музыку к ней написал Александр Зацепин, аккуратно зацепив целый припев из «Call Me». А исполнил «Страну удач» Михаил Боярский, наш всеми любимый Д’Артаньян. Я же, когда этой ночью писал слова песни, то представлял в роли вокалиста свою любимую Нонну Новосядлову. В конце концов, она ничуть не уступает Дебби Харри ни по внешности, ни по вокалу.
За удачей мчимся вдаль,
Что нам синица в руках?
В небе реет наш журавль,
Он там — высоко в облаках.
И обижаться на жизнь смешно,
Помни всегда одно:
Не хнычь, не плачь, когда не везёт порой.
В стране удач мы будем ещё с тобой.
Не хнычь, не плачь, когда не везёт порой.
В стране удач мы будем ещё с тобой.
С тобой!
— Как-то так, — выдохнул я, доиграв последние аккорды. — В оригинале конечно припев песни в два раза короче. Но в таком виде он звучит как-то куцо. Вот я и пропел текст куплета дважды.
— Что значит в оригинале? — насторожился барабанщик Лавровский.
— Это значит, что в первом оригинальном варианте, — рыкнул я, мысленно обругав себя балбесом. — Не суть. Как вам вещь?
— Сложно сказать, — пробубнил Васильев. — Музыка — хорошая, заводная, и слова — правильные. А что это за стиль такой? — он воспроизвёл проигрыш на своей электрогитаре, напомнив мне старый добрый хард-рок. — Поймёт ли такую музыку народ? Звучит как-то тяжеловато.
— Да наши люди на танцах с катушек слетят, — хмыкнул клавишник Лёва Вильдавский и тоже наиграл мотив «Call Me» на электрооргане. — Хотя согласен, деревня нас не поймёт. Я тут был в гостях у родни, там селяне до сих пор ещё под гармошку пляшут. А ещё плачут от песни «Каким ты был, таким ты и остался», ха-ха. Вот и весь деревенский рок-н-ролл.
— Для деревни у нас есть «Синий-синий иней лег на провода», — проворчал я. — И вообще, пусть критики разбираются в музыкальных стилях и направлениях. Наше дело играть и радовать советскую молодёжь. Поэтому давайте репетировать, и хватит лясы точить.
«Ну, надо же, Анатолию Васильеву, создателю легендарных „Поющих гитар“ не зашла „Call Me“, то есть „Страна удач“? — думал я, бегая по коридорам киностудии с двумя „полудохлыми усилителями“, которых дядя Йося подобрал на какой-то барахолке. — Кто бы мог подумать, что для него попсовый „Битлз“ — это икона музыкального стиля! Теперь ясно, почему „Поющие гитары“, которых я помнил по своему голоногому детству, мне так и не запали в душу. Пели чересчур слащаво, слишком сильно косили под „битлов“, что мне всегда были безразличны. А ведь кроме „The Beatles“ в Англии прямо сейчас образовались „The Who“, „The Kinks“ и „The Rolling Stones“, которые своими жёсткими яростными гитарными риффами уже начали писать новую историю рок-музыки. Вот и нам нельзя стоять на месте, нельзя тормозить. И раз я попал из будущего в это время, то сделать советский рок не хуже английского, мне вполне по силам».