— Тихо, двинешься, вскрикнешь, дёрнешься, мозги вышибу, — прошипел я, направив на горе-разведчика дуло пистолета ТТ.
— Что тебе надо? С ума сошёл? — прошептал он. — Откуда у тебя оружие?
— Эхо войны, — усмехнулся я. — Сделай пять шагов назад и веди себя спокойно. Мне жертвы не нужны, я приехал сюда просто поговорить. Но видать: товарищ Семичастный передумал?
— Так занят он, — попытался улыбнуться мой нежданный и негаданный противник, сделав пять шагов.
Я же в этот момент медленно вылез из домика для голубей и, не отводя дула пистолета в сторону, прошипел:
— Если Владимир Ефимович занят, то передай ему, что завтра я его буду ждать в два часа дня на Устьинской пристани, недалеко от парка Зарядье.
— Чего? — опешил он.
— Я говорю недалеко от гостиницы «Россия», — буркнул я, обозвав себя старым склеротиком. — И пусть Владимир Ефимович приезжает без целой роты автоматчиков. А то поползут по Москве нехорошие слухи о личной трусости и нерадивости подчинённых председателя КГБ.
— Так у нас и нет автоматов, — снова попытался пошутить бравый парень из госбезопасности.
— Шагай на край крыши, — рыкнул я.
— Ты чего задумал, парень?
— Шагай, не дёргайся и мозги твои не вылетят на воздух, — прошипел я, кивнув головой в сторону двухэтажного барака. — И предупреждаю, что у меня чёрный пояс по японскому каратэ. Поэтому без глупостей.
— Знаю. Я, кстати, смотрел твоё кино, классный фильм, — пробухтел парень и уже не пригибаясь, пошёл на то место, где он полминуты назад курил сигарету.
И вдруг он резко ранул вперёд и, спрыгнув с крыши на землю, заорал:
— Он здесь! Здесь наш режиссёр! Все сюда!
— Спокойно, товарищи из КГБ, — сказал я, выйдя на самый край этой деревянной кладовки. — Сегодня прямо здесь будет совершён акт международной политической провокации, — объявил я ещё пятерым бравым парням, которые выскочили из старого барака. — Обратите внимание на верхние этажи советской гостиницы «Украина», которые нависают над нами. Сейчас эмиссар американской разведки, Генри Киссинджер, вывесит оттуда многометровый портрет президента США Линдона Джонсона. Вон он, сволочь! — рявкнул я и выстрели холостым патроном по гостинице.
И пока бравые парни, растерянно хлопая глазами, пялились на 34-этажное здание, я резко развернулся и рванул по крышам старых кладовок и гаражей. Сердце бешено колотилось, смех от той нелепости, что я наплёл парням, разрывал меня на части. «Политическая провокация, — гоготал я про себя, — Генри Киссинджер, метровый портрет Линдона Джонсона! Бред! И ведь сейчас побегут в гостиницу разбираться. Вот что значит, когда в стране шпиономания гипертрофированных размеров». На этих мысля, я легко перескочил метровый просвет между двух соседних крыш. И когда мне оставался совершить последний прыжок в кузов автомобиля, я резко притормозил и выглянул на проезжую часть. Полуторка стояла чуть впереди на целый метр.
«Твою ж дивизию! Не долечу!» — выругался я про себя и, сделав пять шагов назад, разбежался и прыгнул что было силы. Однако при приземлении я больно ударился голенью ноги об борт машины.
— Твою ж дивизию! — выкрикнул я, прячась в старых матрас, тюках и тряпках.
И наш грузовой автомобиль тут же дал по газам. А следом за машиной, которой управлял актёр из «Кавказской пленницы» поехал на такси Левон Кочарян. Он высунулся в окно и снимал, держа в руках кинокамеру канвас-автомат, что была изначально придумана для подобной оперативной работы.
Вечером на квартире гостеприимного Левона Суреновича собралось шумное праздничное застолье. Приехали Владимир Высоцкий с Татьяной Иваненко, Валерий Золотухин с Ниной Шацкой, Сава Крамаров привёз какую-то симпатичную подругу, Олег Видов прибыл с Викторией Лепко. А Нонна, которая весь день спокойно разгуливала по московским магазинам, пригласила на ужин Наталью Селезнёву и сестёр Вертинских. Однако Анастасия не вечеринку не пришла. Марианна сказала, что у неё сейчас бурный роман с Никитой Михалковым и тот её буквально ко всему ревнует, тем более ко мне. Кроме того в гости заглянул Лев Прыгунов, которого пригласил не то Видов, не то Высоцкий, не то Крамаров.
— Друзья мои, давайте наполним бокалы этим прекрасным армянским гранатовым вином и выпьем за будущее нашего советского кино! — произнёс хозяин квартиры Левон Кочарян. — Кстати, сегодня мы с Феллини сняли замечательную фильму. После проявки покажу. Ха-ха-ха!
— Сделал дело, выпей смело! — захохотал Золотухин.
— А не сделала, просто пей, — проворчал я, предпочитая гранатовому вину, обычный гранатовый сок.
И честно говоря, мне сейчас было не до веселья. Гематома на правой голени распухла до размеров детского кулачка, а ещё для завтрашнего многое решающего разговора с товарищем Семичастным не хватало данных. И пока гости радостно чокались бокалами, я думал о том, что смогу поведать председателю КГБ? Что в 90-е победит организованная преступность и страна погрузиться в дикий капитализм бандитского типа? И что эта оргпреступность расцветёт буйным цветом в 80-е, а зародится под тёплым крылышком Николая Щёлокова в 70-е? Что кроме слов я смогу реально предъявить?
— Как сегодня всё прошло? — шепнул Высоцкий.
— Красиво сыграли, артистично, — улыбнулся я. — Только нога правая побаливает. Но она, я надеюсь, до свадьбы с Нонной заживёт.
— Кстати, Феллини, а что тебе понадобится завтра? — так же тихо спросил Лёва Кочарян.
— Нужен будет катер, а ещё лучше прогулочный трамвайчик, — хохотнул я. — Негоже на встречу с председателем КГБ идти на катере. Не солидно.
— Трамвайчик? — затрясся от смеха Левон Суренович. — С тобой, Феллини, не соскучишься. Будет тебе речной трамвайчик. А Семичастный-то сам придёт?
— Теперь сто процентов, иначе его подчинённые уважать перестанут, — кивнул я, отхлебнув ещё гранатового сока.
А тем временем Владимир Высоцкий объявил премьеру песни. Он покосился в мою сторону и хриплым голосом пророкотал, что с подачи одного хорошего человека родилась замечательная песня, которая называется «Моя цыганская».
В сон мне — желтые огни,
И хриплю во сне я:
— Повремени, повремени, —
Утро мудренее!
Но и утром всё не так,
Нет того веселья:
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья…
И пока Высоцкий пел, мне подумалось, что хоть будущее и многовариантно, но почему-то мы, люди, совершаем одни и те же поступки. Даже слова в песне пушится те же самые. Словно нам кто-то прочертил и разметил весь будущий жизненный путь. И прём мы по нему как трамвай по рельсам. А если не прём, если не ползём упрямо по этой кем-то размеченной дорожке, то камнем падаем вниз, деградируем и вырождаемся. И по дорожке такой идти тяжело, а не идти совсем плохо.
Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно.
Вдоль дороги все не так,
А в конце — подавно.
И ни церковь, ни кабак —
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята!
Владимир Высоцкий выбил тревожную трель из своей немного расстроенной гитары и все гости разразились громкими и продолжительными аплодисментами. Из-за этих аплодисментов я не услышал, когда кто-то позвонил в дверь квартиры Левона Кочаряна. Зато обратила внимание на звонок его супруга, Инна Крижевская. И когда все чокались и поздравляли Владимира Семёновича с творческой удачей, Инна шепнула мне на ухо, что пришёл какой-то странный паренёк и требует вызвать именно меня.
— Как тебе, Феллини, моя песня⁈ — гудел Высоцкий, когда я выбирался из-за стола.
— Ещё пару десятков таких песенных произведений, и народ тебе воздвигнет памятник нерукотворный, к которому не зарастёт народная тропа, — усмехнулся я. — После смерти, конечно.
— Типун тебе на язык! — гоготнул будущий кумир миллионов. — Я жить собираюсь долго, чего и всем присутствующим здесь желаю!
— Правильно, так давайте за это выпьем! — предложил Золотухин. — Потому что жить хорошо!
— А хорошо жить, ещё лучше, — под хохот всей дружной компании буркнул я.
После чего я вышел коридор и чуть не присел прямо на ступеньки, так как передо мной стоял Иннокентий, Кеша, ещё один гость из будущего. Однако, как он утверждал, гостем он был бракованным, то есть здесь в прошлом его хватало всего на сорок дней.
— Привет, — по-простому кивнул он. — Завтра к Семичастному поедем вместе. Мне есть, что ему рассказать.
— И что же? — недоверчиво проворчал я.
— Правду, — как-то по-детски улыбнулся он. — Про спецпроект КГБ и так далее. Ничего нет сильнее, чем правда.
Глава 21
Удивительное дело, но когда вечерника из квартиры Левона Кочаряна медленно переместилась в сад «Эрмитаж», который находился в шаговой доступности от Большого каретного переулка, то там шёл самый настоящий танцевальный вечер. На открытой летней эстраде играл целый джазовый ансамбль: контрабас, электрогитара, фортепьяно, секция духовых инструментов и, конечно же, ударная установка. И исполняли эти ребята ту музыку, из-за которой ещё десять лет назад можно было схлопотать реальный срок. Так как рупор официальной пропаганды гласил, что сегодня он играешь джаз, а завтра Родину продаст.
Кстати, к этому бездарному стишку можно было придумать и продолжение. Например, сегодня есть он бутерброд, а завтра Родину спасёт. Или, сегодня он играет твист, а завтра будет тракторист. Или так, сегодня он порвал штаны, чтоб завтра не было войны. И наконец, сегодня он играл в футбол, а завтра будет в литрабол. А если говорить серьёзно, то джаз, твист, шейк и рок-н-ролл, от которых шарахались большие начальники до 1953, теперь звучали из каждой советской кинокартины и огромной очереди на продажу Родины что-то было не видать. Ибо музыка, как выражение человеческих эмоций и чувств, по определению аполитична, словно ветер, дождь, снег или град.
— Слушай, Феллини, а что это был за человек там, в подъезде? — спросил меня Левон Кочарян, когда некоторые наши друзья побежали на танцпол.