Иван ОченковГосударево дело
Глава 1
– В Семь Тысяч Сто Двадцать Седьмое лето Господне[1] ходил Великий государь, Царь и Великий князь Иван Федорович в поход на нечестивых датчан, Христа забывших, и, по диавольскому наущению, творивших разбой, непотребство и всякое разорение чинивших православным.
С Божьей помощью войско христолюбивого государя супостата одолело, и воеводство датское на острове Эзель, именуемого так же «Саарема», разорило и разграбило. А Великий государь брату своему королю Кристиану, написал, что если тот хочет жить с ним в братской любви и полном согласии, то пусть не ходит больше войной на Русское царство и тогда, де, будет меж нами мир.
А коли он этого кроткого увещевания не послушает, и в богомерзкой гордыне опять с войной пойдет, то пусть на себя одного пеняет, а хулы Небесам возносить не смеет, ибо доселе оружие Наше было счастливо, а если с Нами Бог, то кто же на ны?
– Что, так и написали? – хмыкнул я, дослушав чтение Клима Рюмина.
– Слово в слово, – подтвердил думный дьяк.
– Н-да, изящный стиль, что тут скажешь!
Глава Посольского приказа в ответ только пожал плечами, дескать, не нами заведено, не нам и переиначивать. К тому же, по совести говоря, он прошедшим походом и сам доволен. Как-никак именно он в плену сидел, хоть и виноват в этом был покойный Карл Юхан Юленшерна, а вовсе не датский король, неосторожно предоставивший убежище шведскому изгнаннику. Убедившись, что возражений больше нет, Рюмин продолжил:
– Одолев супостата, Великий государь возвратился в Москву привезя с собой царицу Катерину, царевича Дмитрия Ивановича и царевну Евгению, коих король датский по дьявольскому наущению через море не пропускал, отчего государь наш в превеликой печали был, лишь на единого Господа уповая.
То, что мне читает думный дьяк – ни что иное, как «Куранты» – первая русская газета. Ну, до настоящего средства массовой информации этому куцему листку с отпечатанным на нём текстом ещё далеко, но, как говорится, лиха беда – начало! А вот кто я такой… Когда-то давно, звали меня Иван Никитин и был я самым обычным человеком, пока не умер… Странно звучит, правда?
В общем, легенда о переселении душ оказалась не такой уж и выдумкой и моя душа, или, если угодно, сознание очутилось в теле захудалого немецкого принца, которого, совсем некстати, собирались предать суду за злостную приверженность ереси и без излишних сантиментов сжечь, чтобы другим было неповадно.
Я, разумеется, бежал, скрывался, странствовал, и кончилось всё тем, что меня с отрядом таких же отчаянных парней занесло на раздираемую Смутой Русь. Ну, а там именно меня и выбрали на Соборе 1613 года царем, а вовсе не Мишу Романова, как в том варианте истории, который я, хоть и не очень хорошо, знал.
Очень приятно, Царь!
– Отец, какой необычный в этом дворце Тронный зал! – подбежал ко мне сын.
Да, сын. В промежутках между битвами, походами и кутежами, я ухитрился жениться и завести двоих детей, это я сейчас только про законных. Есть еще и другие, грешен. Зовут его – Карл Густав. Женушка постаралась. Вообще-то она самая настоящая принцесса и дочь короля. Пока я воевал на чужбине, она воспитывала детей, управляла моим княжеством – Мекленбургом. Иногда у меня складывалось впечатление, что Катарина Шведская (так её зовут) прекрасно обходилась бы без меня и дальше, так что необходимость переезда в Москву её не особо обрадовала. Ну да ничего, скоро у моего сынишки будет ещё и русское имя. Дмитрий.
– А ты много видел тронных залов? – улыбнувшись, спрашиваю у своего наследника.
– В Стокгольме, в Берлине, в Гюстрове, в Шверине, – начинает перечислять он, деловито загибая пальцы. – Теперь вот в Москве.
Говорим мы, естественно, на немецком. Точнее Мекленбургско-Померанском диалекте, на котором разговаривают в нашем герцогстве. Русского языка новоявленный царевич, к сожалению, не знает. Катарина не озаботилась, а я далеко был. Но нельзя сказать, чтобы образованием юного принца совсем не занимались. Помимо немецкого, он свободно говорит на шведском, несколько хуже на польском, достаточно хорошо понимает латынь и немного французский. А ведь ему всего семь лет!
А вот Марта дочку русскому языку научила… интересно, зачем? Марта это камеристка моей матери – герцогини Брауншвейг-Вольфенбюттельской Клары Марии. А еще мать моей старшей дочери – Марии Агнессы. Правда, в ту пору, когда мы познакомились, она еще была простой горожанкой и не помышляла о том, что станет матерью принцессы. Да, я признал свою дочь, хотя это вряд ли понравилось моей супруге и её шведской родне. Но это в прошлом. Марта вышла замуж и, по слухам, счастлива, а я лишь иногда вспоминаю ту озорную девчонку, вместе с которой мы пережили столько приключений.[2]
– Я смотрю, ты много повидал, мой мальчик?
– Да, отец. И я ни разу не видел, что бы стены в тронном зале были такими закопчёнными!
Я в ответ только хмыкаю. Буквально только что я имел разговор с женой по такому же поводу и, надо сказать, он был не из приятных. Помещения в женской половине дворца будущей царице не понравились категорически. Тесные, с низкими потолками, плохо освещенные через маленькие оконца. И это только краткий список претензий, который выкатила мне шведская принцесса. Причем, будучи дамой многоопытной, она с лёгкостью всё обставила так, что чувствовал себя кругом виноватым, а она была невинной жертвой, которую обманом заманили в убогую хижину, где ей с детьми негде преклонить голову.
Надо сказать, к таким наездам я совершенно не привык. Женщины, время от времени появлявшиеся в моей жизни, пока я странствовал, ничего подобного себе не позволяли. Приближенные также, если имеют ко мне претензии, то выставляют их крайне завуалировано, начиная свою речь с пространных цитат из Священного писания, а также отсылок к мудрости древних. Дескать, мы от Святого Владимира эдаких непотребств не видывали и дальше не надобно, хотя на всё, царь-батюшка, твоя воля!
– Это от Смуты память осталась, Ваше Высочество – приходит мне на помощь Рюмин. – Не един и не два раза весь Кремль горел, будто свечка.
– Но ведь это было семь лет назад, – проявляет осведомленность мой наследник. – Неужели нельзя было всё исправить?
Если раньше и были какие-то сомнения, с чьего голоса поет эта маленькая птичка, то теперь они отпали окончательно. Конечно, разлюбезная моя Катарина Карловна времени зря не теряла и всё что считала необходимым, в голову нашему сыну внедрила. Но тут мы еще посмотрим кто кого!
– Карл Густав, ты видел моих солдат?
– Да, отец.
– У меня был выбор, восстанавливать дворец или армию. Я выбрал армию, и отвоевал с ней назад Смоленск, вернул Новгород и отбил новое вторжение Владислава Ваза. А если бы я начал с ремонта этих покоев, в них бы сейчас пировал наш родственник и смеялся над моим глупым решением. А что скажешь ты?
– Конечно, войско важнее! – горячо отвечал сын, как и всякий мальчишка предпочитавший игру в солдатиков куклам.
– Завтра я покажу тебе Оружейную палату, в которой мастера делают доспехи и вооружение. Потом мы пойдем в литейный двор, посмотрим, как льют пушки. Зайдем в казначейство и ты увидишь, как чеканят монеты. И тогда ты скажешь мне, что важнее для государства?
– Я понял вас, отец.
– И запомни ещё одну вещь, малыш. Она пригодится тебе, когда ты сам станешь править. Сколько бы у тебя не было ресурсов, на всё их не хватит! И государево дело, сиречь, искусство управлять в том и заключается, что нужно уметь отличать главное от второстепенного.
– Я запомню ваши слова, отец!
– А теперь беги к матери.
Мальчик послушно кивнул и отправился на женскую половину дворца. Пока его место там. Скоро по моему приказу соберутся его сверстники со всех краев нашего царства и станут ему товарищами в играх, учебе, а потом и в жизни. Большинство, конечно, будет из самых знатных и влиятельных московских родов, но не только.
– Смышлёный, – немного подобострастно похвалил моего сына Клим.
– Весь в мать! – криво усмехнулся я, разом отбив у дипломата желание льстить.
– Крестить-то когда царевича станем? – уже обычным тоном спросил Рюмин, с полуслова понявший намек.
– А вот как Филарет патриархом станет, так первым делом и окрестим. Пусть пока хоть немного язык наш выучит, да основы веры греческой.
– Имя вот только, – помялся глава посольского приказа.
– А как ещё предлагаешь наречь царевича, если он в день поминовения Дмитрия Солунского[3] родился? Понятно, что самозваного Дмитрия Ивановича ещё многие помнят, но куда деваться?
– Оно так, – не стал спорить тот.
А герцогиня Мекленбургская в это время знакомилась со своими будущими придворными дамами. То есть с женами и дочерями членов Боярской Думы. Нет, у неё, конечно же, была подобающая её высокому положению свита из шведских и мекленбургских дворянок, но теперь ей полагалось иметь ещё и русских приближенных. Всё-таки русской государыне обходиться одними немцами было не комильфо. Царицей она, правда, ещё не была. По крайней мере, формально. Для этого дочери шведского короля нужно было принять православие, а вот этого ей не очень-то и хотелось.
Стоящие рядком боярыни и со своими дочерями во все глаза пялились на заморскую чуду-юду. Именно так они успели уже окрестить про себя свою новую повелительницу. Что же, Катарине Шведской было уже тридцать семь лет, и пора юности и свежести давно её миновала. Но, как ни крути, она была дочерью и сестрой королей!
Дело было ещё и в том, что по русским меркам одета была государыня совершенно неподобающе. Нет, её тяжёлое бархатное платье, обильно украшенное золотым шитьем, было более чем роскошно. Но вот беда, его корсаж плотно обтягивал фигуру, выгодно подчеркивая стройность стана герцогини, на фоне бесформенных летников, ферязей и душегрей толпящихся перед ней русских женщин. А прическа? Тщательно уложенные волосы были прикрыты лишь золотой сеткой и тончайшей кружевной вуалью, отчего всякий встречный поперечный мог их видеть. Для замужней бабы, по мнению её новых подданных, это было совершенно недопустимо!