наиболее естественному для нее состоянию полной наготы.
— Почему ты грустная?
— Мне непривычно. По идее, я сейчас должна сидеть в твоем банке и перекладывать бумажки. А вместо этого — расслабляюсь… Между камином и бассейном…
— Ты неплохо смотришься между камином и бассейном.
— А ты смотришься странно, — тихо сказала Алиса. — Ты очень усталый, довольный и злой.
Знаев засмеялся.
— Усталый, довольный и злой — что может быть лучше?! Поздравь меня. Я получил разрешение на строительство.
— Будешь делать магазин? «Готовься к войне»? Продавать сапоги и телогрейки?
— Да.
Алиса посмотрела внимательно, печально.
— Я бы никогда не пошла в магазин с таким названием.
— Почему?
Она пожала плечами:
— Страшно.
— Ерунда, — беспечно возразил банкир. — Давай отпразднуем. Пообедаем. Закажем что-нибудь интересное. Устриц…
— Ты обещал вернуться до того, как я проснусь. Сейчас почти три часа. Я уже пообедала.
Банкиру хотелось раздеться донага и принять прохладный душ, но он не сдвинулся с места.
— Что с тобой? — спросил он.
— Не знаю, — прошептала его подруга. — Здесь у тебя очень тихо. И чисто. Словно тут никто не живет. Мне было не по себе. Эти потолки… Я вздохну — эхо пять минут летает… Такой большой дом — и такой пустой.
— Прости, что я заставил тебя скучать.
— Я не сказала, что мне было скучно.
Знаев два-три мгновения понаблюдал за лицом девушки — она ловко отвела взгляд — и сообщил:
— Мне не нравится твое состояние.
— Ничего не поделаешь.
— Наверное, я должен был позвонить тебе.
— Наверное, да. Жаров, например, звонил. Два раза.
Рассказать ей или нет? — подумал банкир. Не стану рассказывать, приберегу. Ссора сейчас все равно невозможна. Сегодня я не способен на ссору. Сегодня я готов со всем соглашаться, во всем каяться, я послушен буду, кроток и нежен.
Он щелкнул пальцами.
— К черту Жарова. Не хочу ничего слышать про Жарова. Я хочу сегодня что-нибудь купить. Поедем вечером в «Гелос». На антикварный аукцион. Купим все самое старое и самое дорогое. Ты будешь выбирать и торговаться. Тебе понравится…
Алиса усмехнулась:
— Предлагаешь мне тратить твои деньги? — Да.
— А кто я такая, чтобы тратить твои деньги?
— Моя подруга.
— Подруга, — сказала рыжая. — Конечно. Боевая подруга. Ты готовишься к войне. И тебе нужна боевая подруга.
— Я не сказал, что ты «боевая подруга». И я не предлагаю тебе готовиться к войне.
— Ты готов это предложить всем.
— При чем здесь война? — миролюбиво спросил Знаев. — Есть ты и я, остальное меня сейчас не интересует.
— Ладно, — Алиса тряхнула головой. — И все-таки зря ты мне не позвонил…
Понятно, сказал себе банкир. Посидела три часа одна, в тишине, поразмышляла — и решила погрузиться в меланхолию. А заодно испытать любовника на прочность. Проверить свою власть. Кстати, если б не любовник, девушка с золотыми волосами торчала бы сейчас в офисе, перед компьютером. И лишние мысли не лезли бы в ее хорошенькую головку. Труд — это панацея, господа; он спасает от всего, и от лишних мыслей тоже.
— Алиса, — попросил он, — не грусти. Давай потом вместе погрустим. Вечером. Сейчас не время грустить.
— Предлагаешь грустить по расписанию?
Банкир возбудился и воскликнул:
— Ага! Я ждал, когда прозвучит это слово. Меня много раз упрекали, что я живу по расписанию. Всякие медленные… Нет, дорогая, я не живу по расписанию. Последний раз я составлял расписание в двадцать два года. Теперь все превратилось в инстинкт. Днем надо действовать. А для грусти есть вечера. Представь, что мы пещерные люди. Ты голодна. Ты говоришь мне: «Иди, убей мамонта, принеси еду». А я отвечаю: «Отстань, я в депрессии, мне грустить охота…»
Рыжая плотнее запахнула халат. Некоторым из нас уединение противопоказано. Нельзя было оставлять ее одну, понял банкир.
— Мы не пещерные люди, — аккуратно возразила его подруга.
— Пещерные. Еще какие. Кстати, ты не обидишься, если я сниму одежду и полчаса похожу по дому голым? Как типичный пещерный человек?
— Не обижусь. Но лучше не надо. Ты смешной, когда голый. Ты худой и волосатый.
— Все пещерные люди худые и волосатые!
Он поднял над головой воображаемое копье и издал воинственный клич.
— Мысли пещерно, женщина! Это помогает. Пойдем со мной. Искупаемся. Потом я сделаю тебе массаж. Сегодня я весь твой. Сегодня я замочил самого большого мамонта в своей жизни. Не совсем замочил, он еще дышит, шевелится… Надо еще один камень кинуть. Последний. Между глаз попасть. И все! Победа! Мяса хватит на всю жизнь.
— На всю твою войну.
— Хватит о войне, — сказал он. — Война там, за порогом пещеры. А мы с тобой внутри, и мы будем жить мирно. Война может идти где угодно, но только не между нами.
С этими словами он прыгнул, подхватил ее на руки и подбросил. Он был худой, но сильный, он шесть лет тягал штангу, если бы ел, как положено тяжелоатлетам, по килограмму мяса в сутки — имел бы безразмерные бицепсы.
— Перестань, — попросила она.
— И не подумаю. Война, дорогая моя девочка, — это боль и насилие. Ты любишь боль и насилие?
— Нет.
— Вот и не говори мне о войне. Предоставь эти разговоры самцам. Кстати, что ты думаешь про садомазо?
— Ничего хорошего.
Она явно очень удивилась, и Знаев мысленно ухмыльнулся. Я ее отвлеку. Переключу. Что за сплин такой, когда за окном светит солнце? И птицы поют? Через полчаса она будет смеяться и шутить.
— Когда-то я знал одну женщину, — сказал он, расхаживая по комнате и продолжая удерживать подругу силой предплечий. — Мы… э-э… встречались. Мне было двадцать семь, ей — за сорок.
— Ничего себе.
— Да. Кстати, ни грамма целлюлита. И шестой номер груди. Неглупая, изобретательная мадам. Дважды разведена, взрослый сын… Однажды она предложила мне ее связать. То есть мы занимались… э-э… друг другом, использовали все традиционные способы… я весь такой молодой и ненасытный, она вся такая умелая… и вдруг она говорит: «Свяжи меня!»
— И ты связал.
— Ну, выдернул, да, ремень из штанов, скрутил запястья. И продолжил. Ничего не понял. Она, как я потом догадался, хотела большего. Больше ремней, веревок… цепей, может быть… Или сигаретой ее надо было прижечь… Я потом, через несколько лет, в Интернете наткнулся, — оказывается, существуют специальные способы связывания. Особые узлы. Я видел схемы, рисунки. Целая наука. Отдельная субкультура. Моя мадам хотела, чтоб я сделал ей больно. Поиграл в насилие. А я не умею играть в насилие. Тем более — в постели…
— И поэтому вы расстались.
— Не поэтому. Расстались, и все. Она мне надоела, и я перестал ей звонить.
— Ты испугался, что тебе понравится связывать и мучить.
— Думаешь, я скрытый садист?
— Возможно.
— Никогда об этом не думал.
— А ты подумай, — сказала рыжая (она явно не собирается шутить и смеяться, обескураженно понял Знаев). — Ты огнепоклонник Ты молишься войне. Вся твоя жизнь — насилие над собой. Ежедневное. И очень жестокое. Ты сам себя надрессировал, зажал в рамки. Ты — насильник, а объект твоего насилия — ты сам… Что это за звук?
— Звонок. Главные ворота. Пойдем посмотрим…
С черно-белого экрана на банкира смотрела искаженная физиономия Солодюка.
— Вот и он, — поморщившись, сказал Знаев. — Узнаешь?
— Нет.
— Это из-за него я собирался сломать твою финансовую карьеру… Побудь в спальне. Я должен с ним поговорить. Я быстро.
Вышел на крыльцо, сунул руки в карманы — помещик посреди персонального поместья — и смотрел, как подкатывает, рыча, черный внедорожник с лобовым стеклом, едва не наполовину заклеенным разнообразными пропусками, из которых самый серьезный — исполненный, естественно, в цветах национального флага — разрешал «круглосуточный проезд на территорию Дома отдыха ветеранов правоохранительных органов Московской области». Можно было не сомневаться, что ксива изготовлена на цветном принтере после десяти минут ковыряния в носу.
Солодюк что-то коротко сказал оснащенному черными очками шоферу, меньше всего похожему на ветерана органов, и неловко вылез. Достал с заднего сиденья портфель, приблизился для рукопожатия. От него пахло спиртным, табаком, потом и резким молодежным одеколоном из серии «вылей на себя и передай другому».
Вот, сказал себе Знаев, этот человек когда-то считался моим товарищем. Не другом, но близким знакомым. И деловым партнером. Почти три года вместе заколачивали копейку. Полное доверие, откровенные беседы, совместные проекты. Общие планы и взгляды. Я рассчитывал на него, он — на меня. Бывало, что я от него зависел. Бывало даже, что я ему завидовал: он умел проделывать совершенно недоступные мне трюки. Например, за ночь придумать названия для пятидесяти фирм, найти мастера-гравера, договориться с ним и к утру принести пятьдесят круглых резиновых печатей несуществующих организаций. А сейчас, спустя десять лет, я понимаю, что у нас нет ничего общего, и одновременно не понимаю, что могло быть общего раньше. Ну да, конечно: я из него вырос, перешел на другой уровень, освоил новые территории, а он не смог, остановился в развитии, не хватило терпения, смелости, энергии. Но чтоб до такой степени?! Чтоб чувствовать теперь не печаль и жалость, а изумление и отвращение? Не к нему — к себе тогдашнему? Как можно было сотрудничать с обладателем этих вот пушистых белых ресниц, жирной шеи и белых, неприятно все время шевелящихся пальцев? Сколько он заработал за свою карьеру? Гораздо больше миллиона. И до сих пор, в свои без малого сорок, таскает золотой браслет.
— Птички поют, — угрюмо сказал Солодюк, оглядываясь.
— Могут себе позволить, — ответил банкир. — Пошли в дом.
— Разуваться надо?
Знаев почему-то предположил, что, если бывший партнер снимет туфли, в комнатах запахнет ногами, и отрицательно качнул головой. Гость переложил кейс из руки в руку. Банкир решил все-таки проявить дружелюбие, хотя бы дежурное, и хлопнул его по плечу.