Эх, березка, березка, веселая подружка! Привык к ней Димка, родной она для него стала.
Идет Димка из школы, шлепает резиновыми сапогами по размытой ночным дождем дороге, песню про космонавтов напевает. Ту самую, в которой говорится, что на Марсе будут яблони цвести. А что? И будут! Сегодня Димка во все верит.
Радостно Димке. Пятерку по русскому получил.
Машина Димку обогнала. Помахал ей Димка вслед рукой. Давай, жми, шофер! Только смотри, вон там, у березки, осторожней. Рытвина там большая. Застрянешь еще, чего доброго.
Смотрит Димка: так и есть. Застряла машина, забуксовала. Подергалась взад-вперед. Замерла на месте.
Мотор заглох. Выскочил из кабины шофер-солдат, вокруг машины обошел, под колеса заглянул. Потом полез в кузов.
Спрыгнул на землю. А в руке — топор. К березке солдат направился.
У Димки сердечко так и захолонуло.
— Дяденька! — закричал. — Постой, дяденька, не руби березку!
Не слышит солдат. Топором замахнулся.
Припустил Димка что есть мочи, кричит на бегу:
— Дядя-а! Дяденька!..
Подбежал к солдату. Тот смотрит на Димку. Глаза у солдата сердитые. И лицо усталое.
— Ну, чего тебе? — говорит.
А Димка чуть не плачет:
— Дяденька, не трогай березку. Она же маленькая…
— Сам вижу, что маленькая, самому жалко, — говорит солдат. — Да видишь, машина буксует. Надо что-нибудь под колеса подложить.
А сам улыбается так, вроде провинился в чем.
Осмелел Димка.
— Давайте я в деревню за трактором сбегаю.
— Еще чего выдумал! Пока ты бегаешь, время уйдет. Я и так опаздываю.
— Тогда… — Димка оглянулся вокруг. — Тогда я камней натаскаю, рытвину завалим. Вон камни, недалеко. Их весной сюда привезли. Дорогу хотели ремонтировать… Да вы не беспокойтесь, я мигом.
Солдат не успел ничего ответить. Димка уже несся по обочине. Схватил два камня, вернулся. Глаза сияют.
— Куда бросать? — спрашивает.
Солдат махнул рукой и тоже пошел за камнями. Вдвоем они быстро натаскали целую кучу, навалили под задние колеса.
Вышла из рытвины машина.
Сидит солдат в кабине. Ничего, вроде доволен и не хмурится больше.
— Тебе далеко? — это он у Димки спрашивает.
— Да нет. Вон, на том взгорке, деревня. Вон, справа от дороги.
— Садись, что ли. Подвезу.
Уселся Димка рядом с шофером. Ходко бежит машина.
Крепко лежат на баранке сильные солдатские руки.
Въехали на взгорок. Вот и поворот на Мартыновское.
Остановил солдат машину. Димка спрыгнул на землю.
— До свидания, дяденька!
— До свидания, — сказал солдат. Помолчал.
Улыбнулся застенчиво. — Спасибо тебе, паренек.
Машина тронулась и покатила под гору. А Димка остался на обочине. Стоял. Раздумывал. Странный какой-то солдат. Сначала сердился, березку хотел срубить. Потом спасибо сказал.
А за что?..
ВЧЕРАШНЯЯ ЛЫЖНЯ
Затвердевшая, синеватая двойная лыжня пересекает поле, наворачивает к ельнику и теряется, бесследно исчезает в нем. За частой гребенкой молодого ельника высятся мачтовые сосны, а рядом с ними, на полянах, раскинули свои пышные кроны кряжистые дубы.
Лейтенант Петраков идет по своей вчерашней лыжне, а глаза его неотрывно смотрят на соседнюю, что тонкой стрелой пролегла рядом. Аккуратная, не размашистая лыжня. Видно, проторили ее не мужские ноги.
Елочки обступают лейтенанта со всех сторон, доверчиво трогают его ветвями, точно просят остановиться, полюбоваться ими. И право, есть на что поглядеть. Каждая елочка — будто снегурочка в снежном пуховом наряде.
Дальше, дальше… Вот орешник согнулся под тяжестью снежной шапки. Чистой бронзой отливают стройные сосновые стволы Прижалась к березе озябшая рябина, ярко рдеют ее стылые гроздья.
Еще дальше… Виден пологий склон оврага, по нему неровной строчкой протянулся заячий след.
Вот здесь, у старой березы, они расстались. Здесь вчера наговорили они друг другу много горьких, обидных, запальчивых слов.
Отсюда ее лыжня свернула в сторону, на просеку, ведущую к окраине города.
Лейтенант остановился и долго смотрит на свою вчерашнюю лыжню, осиротевшую, одинокую.
Он будет приходить сюда каждый день. Будет ждать ее, чтобы сказать:
— Прости. Я был неправ.
Ведь она вернется, правда?
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Вера проводила его до проходной.
— Так ты обязательно приходи, — еще раз напомнила она. — Уж очень хочется, чтобы этот день был особенным, праздничным. Ведь в жизни раз бывает восемнадцать лет…
Знаешь, я хотела пригласить всех, всех своих подружек. Да только мама сердится. Опять, говорит, придется стулья у соседей занимать, да и шумно очень.
Николай твердо обещал прийти.
С тем и расстались.
Разговор этот происходил в прошлую субботу, неделю назад. Сегодня у Веры день рождения. А Николай, как на зло, назначен в наряд, дневальным по роте. Вот незадача-то! Сразу сказать командиру постеснялся, а теперь вот мучайся, переживай.
Солдаты готовились к увольнению в город: подшивали свежие подворотнички, гладили мундиры, чистили сапоги.
Николай с завистью смотрел на них, а на сердце у него кошки скребли.
Подошел рядовой Сотников, лучший друг Николая, шутливо толкнул его плечом:
— Чего надулся? О будущей теще, что ль, задумался!
— Иди ты… знаешь куда? — огрызнулся Николай.
— Знаю. В город. В кино. Вот они — два билета.
Николай вздохнул.
— Ну, правда, Коля, может, случилось что? — участливо, вполголоса опросил Сотников.
— У Веры сегодня день рождения. А я — сам видишь…
— Николай отвернулся, в горле у него перехватило.
— Да-а, — протянул Сотников. — Худо, брат. А она, значит, даже и не знает, что ты в наряде?
— Нет… Слушай, Петька, друг. Забеги к ней, предупреди, а?
— Вообще-то… это, конечно, можно, — как-то сразу потускнел Сотников. — А где она живет?
— На Заветной, 25. За радиозаводом.
Сотников прикинул в уме, покачал головой.
— Не успею. Не по пути мне. Да и далеко очень. Ты уж извини, пожалуйста. — Он виновато развел руками.
Николай зло чертыхнулся. «Тоже мне, друг называется, — в сердцах подумал он. — Ну, погоди, Петька…» Мимо проходил ефрейтор Кандыба. Николай — к нему.
— Слушай, друг…
Кандыба внимательно выслушал его, записал адрес, потом зачем-то посмотрел на часы, еще раз переспросил адрес и, наконец, вымолвил.
— Не можу, братику. Никак не можу. Дило есть.
Николай бросился к сержанту Семенову — он как раз наводил глянец на сапоги, потом к рядовому Топырину, к Завадскому, Рулеву… Все его участливо выслушивали, спрашивали адрес, и все ссылались на какие-нибудь неотложные дела, на чрезвычайную занятость в городе именно в сегодняшний вечер.
Раздосадованный, разочаровавшийся в лучших друзьях, Николай заступил на пост, отстоял свою смену и лег отдыхать. Ему не спалось. Тяжелые думы ворочались в его голове, было обидно за себя, за Веру, за друзей. Может быть, бывших друзей…
Ранним утром телефонный звонок вызвал его на КПП.
«Вера пришла» — с похолодевшим сердцем догадался Николай. Он бежал к КПП, с тревогой думая о том, что его сейчас ожидает.
Дежурный сержант выпустил его за ворота. За ними, у забора, стояла Вера. Глаза ее смеялись.
— Что же ты натворил, отчаянная твоя головушка!
У Николая упало сердце.
— Мама так и сказала, чтобы я отругала тебя. Разве так можно? Три раза за стульями к соседям бегали, за посудой.
— А что… что случилось?
— Да ничего не случилось, дурной ты мой. Просто гостей вчера у нас было много. Все твои друзья приехали.
Шесть человек. А ребята какие хорошие! Один даже цветы принес. И где только он достал их зимой?
Николай встрепенулся.
— Как где? Солдаты — они, знаешь, какие? Они все могут! Они, если надо, за друга в огонь и в воду. Это же солдаты, понимаешь?
— Понимаю, — тихо сказала Вера.
ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА
Ранним погожим утром бежал по лесу веселый и быстрый Ручей. Бежал, бурлил, пенился, говорливой трелью рассыпался на поворотах, подгонял сам себя:
— Скорей, скорей!
Скорей туда, на синий простор, на широкую равнину, где спокойно и величаво несет свои могучие воды Большая Река, где ветру приволье, где даль на полсвета раскинулась, а в небе, как белые лебеди, плывут и плывут облака…
Дятел стучал на старой осине. Гремел птичий хор.
Набухали, набирались силенок березовые почки. А по стволу совсем еще молодой березки, надломленной зимней вьюгой, словно слезы, катились капли сока.
Робкий Подснежник выглянул из-под вороха сухих прошлогодних листьев, огляделся вокруг: тепло ли, солнечно ли? Не пора ли распускать лепестки?
На всякий случай спросил:
— Пора?
— Пора! Пора! — прокричал ему Старый Грач, пролетая над лесом к деревне, где на ветлах уже хлопотали его родственники.
Приподнялся Подснежник на тоненькой ножке, выпрямился и расцвел.
А Ручей мчался все дальше и дальше, вперед и вперед.
Сильный и быстрый, он шумно плескался в узких берегах, бурлил в водопадах, рассыпался на миллионы мелких брызг, а в каждой из них сверкала семицветная радуга.
Скорей, скорей!
Выбежал Ручей на поляну. А посреди поляны, в низинке, стояла юная красавица Ива в новом нарядном платье с желтыми сережками по голубому полю. Ива была Плакучей.
Она плакала.
— О чем плачешь? — спросил Ручей на бегу.
— Как же мне не плакать? — вздохнула Ива. — У меня такое горе, такое горе. Еще вчера надела новое платье, а до сих пор не знаю, идет ли оно мне.
— Еще как идет! — радостно похвалил Ручей.
— Но я сама хочу убедиться в этом, — капризно сказала Ива — А зеркала у меня нет. Помоги мне, Ручеек. Ты такой умный, такой добрый. Пожалуйста, милый.
— Что ж. Это можно, — добродушно сказал Ручей.
Он остановился, разлился по всей поляне. Прошла минута, другая — успокоились волны, притихли говорливые струйки, улеглась рябь. Вода стала светлой и гладкой, как зеркало.