Хокусай?
Убить Билла?
считай, ничего не знаем
не больше, чем о России
не больше, чем японцы о
своей Японии…
– Да, похоже, – соглашается она.
Середина ночи.
Три часа. Или четыре.
Готы и спартаки спят
эмо и яппи
кельты менты
касплейщики мерчендайзеры
вся эта ху. та уже спит…
– Я просила тебя! Ты же знаешь я не люблю…
– Прости.
Целует её в шею.
Они шлёпают по воде
лёд под ней ещё крепок.
Иногда мне кажется
что я… мы… как бы в картине Брейгеля
И охотники?
Селезнёв не отвечает.
Наподдаёт перепончатой лапой воду
вспышка брызг в темноте, подсвеченной горящими окнами
кто-то всё же не спит – возможно девушка-эмо, сочиняет
стихотворение «Как страшно жить».
И это правда
– Что там ещё? Ты видишь?
Уткина прижимается к Селезнёву.
– Не знаю, но надо валить и быстро. Прольётся
кровь.
Наверное много крови.
Лёд озера пуст. Тихо
как бывает только в это время ночи.
Мононоке? Аякаши?
Мы видим на «нечётном» берегу Фрая. Он сосредоточен. Оборачивается и что-то говорит вполголоса в темноту. Не видно, к кому он обращается, но можно догадаться, что там Шейк
и Тефтель.
Недовольные нотки в голосе с армянским акцентом: где-то там и Карл. – Вон они, – показывает взглядом Фрай.
«Они» ступают на лёд со стороны «Авокадо» и «Ролана». Муген и Дзин, у каждого по катане и вакидзаси, как и положено. Фуу хмурится. А-а, вот и мехамусуме, с ушками. Кажется, и Кеншин здесь. Они всё прибывают. Хорошо сложенные и одетые
в чистое. В кимоно, в европейской одежде, сестрички Морчиано
в мини в кружевах и с бантами.
– Е [бип] колотить! – хорохорится Шейк. – Да их там… Ох японский ты городовой твою так…
– Заткнись, Шейк.
Видны уже все трое. У Тефтеля в лапках по бензопиле. У Шейка помповый дробовик. Выглядят они, надо сказать, на редкость нелепо – как Отряд Широнинской Библиотеки у М.Елизарова. – Швейк? Ты назвал меня Швейком? – балагурит белый бумажный стакан с торчащей из башки соломиной.
Кто-то ещё возится в кустах, подбадривая себя хохмочками
с матерком. Не кто-то, а ещё двадцать-тридцать «воинов», один несуразней другого.
Медленно сходятся.
Из рядов «япошек» выходит вперед Самурай Пахнущий Подсолнухами.
Мать честная! Прикинь, Фрай, азияты [бип] жмуров вперед выставили! Штрафбат е [бип] в [бип]. Я ща…
Он вскидывает дробовик, но катана рассекает Шейка наискось. Веер крови, чёрной в темноте, заливает лёд. Тефтель, размахивая жужжащими бензопилами, устремляется на выручку рухнувшему товарищу. Выстрелы. Звучат бипы и крики: «Вода! Молодость! Голод! Сила!» «Басё это наше всё!»
Ледовая чаша быстро наполняется кровью. Вскоре рубятся уже по щиколотку в крови. «Невский, твою растак!» – вскакивает половина Шейка, увлекая за собой моток окровавленных кишок. Чья-то катана – дзынь – разрубает пилу Тефтеля, он неловко валится на безголовый труп Брака. Сая, поскользнувшись на мозгах Карла, падает навзничь. Спиной на заточку богомола Зорака. Крови уже по колено.
Девушка-эмо расплющила нос о стекло. Ничего не видно почти. Только тени мечутся по льду Чистых Прудов, сверкнёт меч, громыхнёт гранатомет. Там убивают друг друга.
Самураи умеют умирать красиво.
Ребята из ATHF умеют умирать смешно, как Кенни. Это ещё круче.
Внезапно лёд разламывается. Кучамала с воплями проваливается под воду.
Через час уже снова тихо. С рассветом уже почти ничего нет. Два милиционера и дворник-киргиз склонились над чёрной лужицей на тротуаре. С подсохшим красным ободком.
Селезень и Утка осторожно ступают на лёд.
На Хоккайдо
падает
снег.
Басё –
это наше всё.
Чистые Пруды.
Мы часто ходим туды.
T_T
Утром было нелегко
Вечер неслышно подошёл
Мы стояли смотрели на небо
Кто-то запускал ракеты
Было сухо но вчера был дождь
Я смотрел на новый чёрный Рено
С капота через крышу на багажник
пятнышками грязи тянулись следы кота
мы смеялись и я жалел
что в моём мобильнике нет камеры.
В мае мы переехали.
Дополнения Игоря Лёвшина
Сочинения Вепря Петрова
КОГДА НОЧЬ
В ДЫМКЕ ЛУННОГО СВЕТА
ПО ЛЕЗВИЮ МОЕГО НОЖА
ПРОГУЛИВАЕТСЯ АНГЕЛ
а он
шёл домой
я попросил его сигарету
но он не курил
тогда я спросил его
знает ли он что в темноте
кровь чёрного цвета
я спросил его на что похож страх
он ответил мне полужестом
я не хотел чтобы он жил
чёрное брызнуло в пыль
но я не испачкал себя
я долго смотрел вниз
на его узкую спину
КОГДА ПЫЛЬ СВЕТЛА
НОЧЬЮ ТЕПЛОЙ КАК МОЛОКО
АНГЕЛ
ПРОГУЛИВАЕТСЯ
ПО ЛЕЗВИЮ МОЕГО НОЖА
странно…
это секунды: пять десять но я помню каждую
мелочь в тот день расстреляв его я полоснул очередью
по окнам ларьков и задел пожилую женщину и мальчика с
сен
бернаром
он осел на асфальт
протекая косматым брюхом
нас взяли уже на выезде из
города
они расстреляли меня в упор из акаэма
я праздновал боль в кругу друзей
я сочинил сонет к смерти
но в пылу агонии забыл всё.
там
есть такое место
с трёх сторон оно окружено водой там
женщины плещутся
в тронутой ряской воде их мужчины
курят
на днищах перевернутых лодок и там
совсем нет ветра
там никогда не было ветра
он невозможен там и
вода кругом
неподвижна
И от города не так
далеко
Я хочу чтобы вы закопали меня там
земля там мягкая
Стреляй братан Стреляй ну
ты видишь я тороплюсь
туда…
Ты не хочешь любить меня за мои стихи ты хочешь
любить меня жестоким
так знай:
вчера я убил поэта
вот то о чем ты не узнаешь из газет:
он был нежен в смерти.
Всю ночь он рассказывал кровью о
любви к тебе
всю ночь я жёг его
рукописи
ты знаешь: в жизни он был жирен
когда он стал твёрд как камень
я взял молоток и зубило
обычное представляешь зубило
к рассвету я высек из него
статую тебя
спящую тебя
Смотрел ли ты в глаза пистолету вальтер?
Здоровался ли ты за руку с лезвием ножа?
Распускался ль цветок CS в твоих
лёгких? Нет-нет.
Молчи.
Не двигайся.
Не исключено, что ты ничтожен.
Пробуй себя в поэзии.
и опять дождь
я стою у парапета
над коричневатой гладью
реки
небо играет
всеми оттенками серого
все уже разошлись
я один
шарю баграми метафор
по тинистому дну речи…
ночью машины сходят с ума от музыки собственных
моторов я остановил машину мы мчались по голым
как б. дь на простыне улицам мы въехали в парк где
пользуясь их темнотой
вошкаются деревья друг с другом
я вывел его из его распалившейся машины
в бассейн
прохлады
он знал
он
готовился не один год
к празднику моего выстрела
я взорвал его мозг
в ту же ночь я убил мента
на нём был бронежилет
пуля разорвала пах
я спешил
надо было уходить
я боялся что забуду стихи
сочинённые в ту изъё…ую серебром погонь
ночь.
Тёплый уютный ветер (Тэ У Вэ) сносит блекло-оранжевую шелуху последних листьев. Зацепившись за дворники, они собрались в кучку на лобовом стекле моей машины.
Те У Вэ гоняет по асфальту рекламные листки «работа. дорого».
Тэ У Вэ хлопает жестяной обшивкой старой голубятни. Голубятня обитаема и свежевыкрашенна голубой эмульсионкой. Но обитателей не видно. И голубиная почта спит.
К старенькому вязу прислонился хорошенький хардтейл с дисковыми тормозами.
Дворник-казах курит на скамеечке. Утро выдалось трудным. Тэ У Вэ нагнал много шелухи последних листьев. Стожки жухлых пережитков лета ждут своего транспорта на краешке тротуара.
Всё это – солдаты невидимой войны.
Война. Театр страха. Эротика команд.
Оранжевая революция листьев. Предательство котов.
Я формирую отряды невидимой войны. Я веду их на невидимый бой. Они идут.
Я проверяю готовность гаражей-ракушек на моём правом фланге. Они готовы.
Под голубыми знамёнами неба двинулись армады облаков-геев.
Пушки моих мыслей заряжены патриотической вонью. Танки моих желаний с воем либеральных СМИ обрушиваются на бастионы спальных кварталов Бирюлёва и Бибирева, Свиблова и Чертанова.
Я выведу батальоны Тойот на просторы МКАД. Это будет Цусима! 75 лошадей моей шестёрки забьют своими копытами зверьё газелей, которые сдохнут в смраде выхлопов фуррр.
И кавалерия бродячих собак порвёт ночь пронзительным криком полукрыс-полулюдей, скрывающихся в подвалах бессознательного. Кара-мурза наших снов прогремит взрывом, заглушив лязг гусениц Новодворской моей печали. И всё стихнет вдруг. И тёплый дождь смоет следы. И вновь: летучие гандоны наших сексуальных фантазий метнутся в стройные колонны сверхчеловеков в чёрном, мар