М. Зуев-ОрдынецГОВОРЯЩИЙ ЧУГУН
Вы знаете чугун?
— Вы знаете что такое чугун?
— Ну еще бы!
— А что из него делают тоже знаете?
— Конечно! Кухонные котлы, печные дверцы, машинные части, сковородки, утюги, ну еще… гири, что ли!
— Вот-вот! А поезжайте-ка на Каслинский завод и там вы убедитесь воочию, что из чугуна не только сковородки да утюги можно делать. Вам в Каслях такие штучки покажут — ахнете!
— Какие же это «штучки»?
— Поезжайте — увидите! Ахнете, говорят вам!..
Так говорили нам в Свердловске, в Златоусте, на Карабаше, в Кыштыме.
От Кыштыма до Каслей с небольшим тридцать километров. Погода подбивает на пешую прогулку. Рано утром, набрав во фляги свежей воды из кыштымского заводского фонтана, выступаем на Каслинский завод.
«Архипелаг» озер
Идти легко. Урала, его гор, крутых подъемов и спусков не чувствуется. Урал остался западнее. Он оборвался крутой стеной там, верстах в пятидесяти на запад, и отсюда линия его хребтов намечается на горизонте еле-еле, как старая вылинявшая декорация. А нас окружают зелено-бурые разметы лесов, да синие полотнища озер.
Мы в Зауральском озерном крае.
Здесь раскинулся поистине «архипелаг» озер, где сосредоточено их более двухсот и таких, как Иртяш — 60 квадратных километров, Силач 60, Большие Касли — 50, и мелких — Сунгуль, Киреты, Наноги. Здесь все переходы — от озер глубоких, холодных, прозрачных и светлых, до озер теплых, мутных и тинистых, озер-болот. Вся эта водная масса занимает площадь почти в 1000 квадратных километров.
С вершины небольшого холма, на котором мы остановились передохнуть, эти озера представляют поистине чарующую картину. Кажется — кто-то разбросал щедро, по зеленому ковру, пригоршни серебряных монет.
Древние путины
Здесь, перешейком между озерами Большие и Малые Наноги, пролегал в глубокой древности главный путь великих переселений народов. Здесь прошло с пыльными скрипучими возами гунны, за ними монголы, эти берега слышали гул и гомон древних кочующих орд.
А значительно позже, между другими озерами — Иртяш и Большие Касли — легла так называемая Уральская, она же Казанская большая дорога. В древней челобитной 1695 года читаем: «А меж озер Иртяш и Касли через Урал-Камеш проезжая большая дорога в Казань и на Уфу и на Кунгуры. Купеческие люд из русских городов ездят с товары по вся годы в Сибирские городы, а в Сибири ездят с товары в Русские городы…» Глухой край, преддверье Сибири, начал оживать. Появились новые люди и начали творить новые неслыханные дела.
Компанейщик Коробков
Туляк — «медная душа», тульский купец Коробков — сразу оценил всю выгодность здешнего расположения. Под боком Сибирь с ее бесчисленными кочевыми племенами, совсем рядом башкирцы, недалеко и до киргизских ордынцев, а никто из них не умеет руд копать и выплавлять из нее чугун и железо. А без чугуна и железа теперь даже и дикие ордынцы не проживут.
В 1747 году, на берегу озера Большие Касли, около древней монгольской путины, позже — государев тракт, задымил впервые Каслинский чугуноплавильный, железоделательный и литейный завод компанейщика Коробкова.
Первыми рабочими нового завода были крепостные крестьяне Коробкова, переселенные сюда из Калужской губернии. А затем потянулись на завод «вольнонаемными» крестьяне окрестных, главным образом раскольничьих сел.
Упрямые кержаки и в заводскую работу внесли свою косность, нетерпимость ко всему новому, замкнутость в своем тесном кругу. Не от кержаков ли и началось засекречивание способов изумительного каслинского литья, которое корнями своими, безусловно, уходит в эти отдаленные века?
Компанейщик Коробков был определенно не глуп. Он быстро и верно нашел своего потребителя-кочевника. Дать кочевнику не мудрую, но удобную и крепкую утварь — вот задача!
Завод начинает отливать из чугуна кувшны-кунганы и так называемые «азиатские чаши» — огромные котлы для варки мяса. И вскоре же Коробков становится азиатским Фордом для кочевников необъятной Азии.
В башкирских улусах, в бурятских и монгольских хотонах, в казахских ковыльных степях, в туркменских аулах и на кривых, узких улочках Бухары, Ташкента и Самарканда — впервые оценили изумительную работу безвестных каслинских литейщиков.
Башкирин, бурят, туркмен или узбек стучали в дно огромного котла и, говорили восхищенно одно только певучее слово:
— Касли!
Окружающие зеваки откровенно завидовали покупателю и, восторженно закатывая глаза, сладко цокали языком:
— Це-це! Касли! Джюда якши!..
Нельзя было не восхищаться. Огромный (человеку по пояс) чугунный котел был несокрушимо крепок и непостижимо легок, ибо был он тонок, словно выгнутый из листового железа, а звонок, как медный колокол.
Безусловно, художественное каслинской литье начинается от этих «азиатских чаш», ибо оно выросло, как естественная высшая ступень из фигурного и технического литья.
«Бежин луг»
Бесконечные обозы с каслинским литьем потянулись на многочисленные ярмарки: Ирбитскую, откуда оно растекалось по всей необъятной Сибири; Петропавловскую, куда съезжались кочевники Казакстана, а с Троицкой ярмарки каслинские кунганы и котлы через армянских и персидских купцов уходили в знойные дали Средней Азии и Ближнего Востока.
Ожила еще более древняя путина — крики ямщиков, ржанье коней, скрип тяжело загруженных телег!
Но все это в далеком прошлом. Древний путь народных переселений, затем «Государев Уральский тракт», стал глухим захолустным проселком. И пыль его, утоптанную ногами многих племен и целых наций, теперь топчем только мы трое.
Вечерело. На западе потухал розовый пепел зари. А завода все еще не видно.
Не сбились ли мы с пути?
В стороне от дороги, в нечастой березовой рощице, взметнулось багряным шелком пламя костра. Не сговариваясь, мы дружно повернули к роще.
Услыхав наши шаги, от огня поднялись испуганно двое ребят на вид лет десяти и двенадцати. Оба были одеты одинаково, как по форме, — в огромных сползающих на уши картузах с полуоторванным козырьками, в ватных, шитых нарост, пиджаках, оба держали в руках по кнуту.
— Чего огнем балуетесь, ребята? Зачем костер развели? — Младший вытер обиженно под носом и ответил неожиданно басом:
— Не видишь — в ночном мы. Коней стерегем. А вам чо надо?
Мы объяснили. Спросили про дорогу. Оказывается — идем верно.
А затем, как-то незаметно для самих себя, присели у костра. Хорошо прохладным и ароматным уральским вечером посидеть у теплинки.
Приятель мой вдруг рассмеялся:
— Костер. Ребята в ночном. Совсем «Бежин луг»! Нехватает только рассказов о солнечном затмении или о чем — нибудь другом необычайном!..
Гора Каравай
Счастливая дремотная лень одолела меня. Я прилег и, повидимому, быстро, но коротко заснул, ибо совершенно неожиданно услышал вопрос приятеля:
— А что это за гора торчит вон там?
— Смотря какая, — деловито ответил младший. — Эта вот Булдым, та — Вишенная, а еще Каравай.
И парнишка охотно начал рассказывать про удивительную Каравай-гору…
Глухая, уединенная гора эта замечательна тем, что на нее осенью, в начале сентября, собираются козлы со всех ближних и дальних окрестностей — с Кыштымской, Уфалейской, даже Златоустовской дачи. Сюда же, к Караваю, сходятся и съезжаются со всех сторон охотники. Начинается ловля козлов ямами, множество их загоняется с собаками. К ноябрю козлы расходятся, чтобы весною снова повторить эту непонятную сходку.
Глиняный козел
— Чем козлам этот Каравай мил, не пойму никак, — сказал приятель. — Да и какие же на Урале козлы, не слышал я что-то о них. Кабарга, джейраны?
— Архары! — засмеялся я[1]. — А может, каменные бараны, твои приятели?
— Какие на Урале у нас козлы? — спросил парнишка. — А эвон какие! Сзади тебя стоит. Гляди!
Мы удивленно вскочили на ноги.
— Ленька, не смей показывать! Морду побью! — закричал вдруг старший, до сих пор не проронивший ни слова.
Но мы уже увидели. Невдалеке от костра (как мы его раньше не заметили?) стоял козел, вылепленный из глины. Скульптор уменьшил его размеры против натуральной величины почти втрое. Но мы видели, как напряжена каждая жилка благородного животного. Козел почувствовал близкую опасность, увидел западню или услыхал собачий лай. Ноздри его трепещут от влажных запахов ночи, глаза устремлены в загадочную чащу леса. Казалось, мы видим, как вздрагивают задние ноги животного, готовые бросить стремительным прыжком его напряженное, собранное в комок тело. При некоторых недостатках неопытного еще скульптора, в работе чувствовался недюжинный талант.
— Кто это лепил? — спросили мы разом.
— Он, Васька! — указал младший парнишка на стоявшего в отдалении, в тени старшего своего товарища. — Он и не такое еще может.
— А ты, Вася, видел козла?
— На Каравае видел, — неохотно ответил Василий. — Вот так он и стоял. Меня почуял.
— А как же ты лепишь, расскажи? — попросил я.
Он подошел к нам. Опустил руки на свое творение.
Я заметил, при этом кончики его пальцев вздрогнули, как от электрического разряда. И тотчас же бессильно ответил:
— Я не знаю как. Когда я леплю — дурным делаюсь. Как богульнику нанюхался!..
Касли готовят смену
Мы вернулись к костру. Он потухал. Угли его то мутились серой пленкой золы, то вспыхивали алым жаром. Тонкое затишье ночи нарушали лишь невидимые в темноте лошади, — сыто фыркали, шумно отряхивались от росы, гремели боталами и цепными путами.
Вася вдруг бросил резко на костер сушину и, когда она разгорелась, сказал тоскливо: