Энтони МакгоуэнГрач
Сердечно благодарим издательство Barrington Stoke Ltd (Эдинбург, Великобритания) за возможность издать эту книгу.
Филу Эрлу — другу и вдохновителю
1
День выпал непростой. Подмёрзшие поля поблёскивали инеем, радуя его чёрный глаз. Но иней означал, что теперь, чтобы добраться до личинок и червяков, придётся потрудиться — сначала раздолбить клювом и расковырять когтями мёрзлую корку.
Но его всё равно переполняла радость.
Он радовался тому, что вокруг — родная стая, шумное сборище грачей и галок, его братьев, сестёр и друзей.
Радовался, что ему открыты все эти поля и леса, всё это бескрайнее небо.
Радовался молодости и тому, что за пол года, прошедших с того дня, как он, расправив чёрные крылья, впервые выпорхнул из родного гнезда, ему почти не бывало ни больно, ни голодно.
Галдя и каркая, грачи с галками выписывали круги над пашней. Начинало темнеть; ещё немного, и они, сбившись в растрёпанное облако, полетят устраиваться на ночлег.
Днём грачи и галки поигрались с ястребом-перепелятником. Дружной оравой они загнали его в заросли ив и молодых дубков и долго не выпускали, обсмеивая пронзительными глумливыми голосами. Самец ястреба-перепелятника был мельче грачей, приблизительно одного размера с галками. Крылья и спинка у него были тёмно-дымчатые, на расчерченной чёрными полосками кремовой грудке сияла оранжевая, цвета осеннего заката, подпалина.
Каким бы он ни был красавцем, стая его ненавидела и не давала носа высунуть из зарослей. Но скоро игра птицам наскучила, и они вернулись к привычному занятию — бесконечным поискам пропитания.
Как ни странно, какое-то время спустя перепелятник показался снова. Он уселся на голой вершине ясеня и сверху наблюдал за стаей, которая теперь не обращала на него внимания.
Тем временем по полю скользнула неясная грозная тень. Но молодой грач её не заметил. Просто, ковыряясь в земле, вдруг почувствовал, что стая готова сняться и улететь.
На сей раз обошлось без обычной ленивой неразберихи, когда вожаки давно уже взлетели, а самые нерасторопные птицы продолжают выискивать червяков. Птиц словно встряхнуло мощным электрическим разрядом. Поднялся пронзительный перепуганный гвалт.
Подхваченный общим страхом, грач расправил крылья и взмыл в воздух. Один взмах, второй… Земля была в трёх метрах внизу, спасительные кроны деревьев — в нескольких секундах лёта.
Но тут на него обрушился невообразимой силы удар. Грачу показалось, что у него плавятся кости, а плоть обращается в пар. Сквозь эту тупую всесокрушающую боль его раскалёнными иглами пронзала другая, ещё более острая.
Сбитый в полёте, грач грудью и клювом врезался в мёрзлую землю.
Один за другим последовали ещё два мучительно болезненных удара. И он понял, что попался. Что пережил великое превращение — из охотника в добычу, из пожирателя в пищу. Он чувствовал, как когти всё глубже вонзаются ему в спину, как крючковатый клюв терзает его плоть, как по кусочку выклёвывает мясо — его, грача, собственное мясо.
Но грачи так просто не сдаются. Он отчаянно бил крыльями, пытаясь стряхнуть с себя хищника. Выворачивал шею, чтобы исхитриться и ударить его своим мощным клювом, но попадал в пустоту.
Зато успел рассмотреть, что его закогтил не весело раскрашенный самец перепелятника, а бледнобурая самка. Она была заметно больше и сильнее самца и охотилась на голубей и сорок, а не зябликов и скворцов, как самец. Но на грачей и она нападала редко.
Но вот сейчас напала и отпускать добычу не собиралась.
Ещё один удар крючковатым клювом — как мазок тонкой кистью по холсту, на котором она вырисовывала смерть.
Грач так неистово бился и вырывался, что самка ястреба на секунду выпустила его, чтобы ухватить поудобнее, чтобы вонзить свои смертоносные когти в место помягче — в шею у самого черепа, чтобы оттуда достать ими до мозга, или в узкий промежуток между рёбрами, поближе к бешено бьющемуся сердцу.
Этого короткого мига хватило грачу, чтобы извернуться и оказаться лицом к лицу с хищницей. Теперь ему стало видно, куда ударить. Но его клюв только скользнул по перьям пониже её горла.
Она же вонзила когти обеих лап глубоко ему в грудь и шатром раскинула над ним крылья, словно хотела скрыть от посторонних глаз его страшный конец. Потому что да, она сейчас станет есть его живьём. А он будет смотреть, как она рвёт короткие пёрышки у него из груди, как выдирает полоски тёмного мяса и, запрокинув голову, глотает…
НЕТ!
Он решил драться до последнего. Отбивался что было сил. Когти у него не такие острые, как у неё, зато твёрдые как сталь. Он ими знатно её подрал. А потом изловчился и с размаху клюнул самку ястреба в лоб, да так сильно, что та отпрянула и захлопала крыльями. Но два её когтя прочно засели в груди у грача. Она хрипло вскрикнула и дважды клюнула его, метя в глаза.
Грач понимал, что остался последний шанс. Что на новую попытку уже не хватит сил. Он опять пустил в ход клюв и когти — и вырвался из ястребиных лап. Бешено хлопая крыльями, взлетел.
Истерзанный и обессилевший, он скользил совсем невысоко над мёрзлым полем. Но зато он был свободен. Он был жив.
Но самка перепелятника всё-таки настигла его и спикировала с высоты. Он хотел жить, но и она тоже хотела. А для того чтобы жить, она должна была убивать.
Самка ястреба и грач рухнули на землю. Она с размаху ударила его клювом в грудь и выдрала клок перьев. Грач чуть слышно каркнул от боли — на большее у него не осталось сил.
Его парализовали ужас и боль. В глазах потемнело, но сквозь тьму ему чудился свет. Он начал подниматься ввысь и, воспарив выше деревьев, представил, как навечно сольётся с золотом заката.
Тут вдруг раздался звук. Тот, заслышав который, стая обычно торопливо снималась с места. Тот, что сулил опасность, а отнюдь не надежду.
Звук истошного собачьего лая.
2
Отец хотел выспаться после ночной смены, поэтому мы с Кенни увели Тину гулять, чтобы она не лаяла в доме и не будила его. Тина была не из тех учёных собак, которые умеют делать всякие трюки, — если не считать трюком поедание носков. Но она любила нас с Кенни — его особенно, — потому что мы спасли ей жизнь, когда её покалечили и бросили умирать.
Больше всего она любила гулять по полям за церковью. Церковь стояла на холме, и её было отовсюду видно, потому что на много миль вокруг были только плоские поля и крошечные перелески. Отец рассказывал, что, когда он был маленьким, они с мальчишками подбирали у древних могил на склоне холма человеческие кости и гонялись друг за другом, размахивая ими, как дубинками. Плоские могилы позади церкви напоминали здоровенные каменные гробы, некоторые были с разбитыми крышками. Отец с приятелями забирались в них на спор и лежали там прямо на костях.
Мы не то чтобы очень верили его рассказам, но в темноте церковное кладбище и вправду нагоняло страх, поэтому мы всегда старались вернуться с прогулки засветло, чтобы не попасться призракам и чтобы не пришлось убегать от лезущих из-под земли скелетов и вампиров.
Когда мы отошли от дороги, я спустил Тину с поводка. Она принялась носиться как угорелая и писать куда ни попадя, как будто перед этим терпела не меньше недели.
— Сколько тебе надо заплатить, чтобы ты залез в могилу? — спросил Кенни.
— Надолго?
— На всю ночь. А не как в ванну — туда и сразу обратно.
Кенни терпеть не мог мыться и выскакивал из ванны, не успев толком намокнуть.
— Не знаю, — сказал я.
— За миллион фунтов залез бы?
— Наверно, — ответил я. — Миллион нам бы не помешал. Отец больше не работал бы по ночам, мы бы купили машину, слетали к маме…
Мама ушла от нас, когда мы с Кенни были маленькими. Кенни, хотя и отстаёт в развитии, иногда удивительно здорово соображает — наверно, потому что в голове у него ерунды меньше, чем у остальных. Но когда он был маленьким, маме с ним приходилось туго, а из отца помощник был ещё тот. Много лет она неизвестно где пропадала, а недавно мы её отыскали. Это как-то странно, но хорошо. Она живёт в Канаде и зовёт нас к себе на каникулы.
— А за полмиллиона согласился бы? — продолжил допрос Кенни.
— Ага.
Кенни задумался. У него с собой была палка, ею он рубил бошки растениям, сдуру подворачивавшимся ему под руку.
— А за десятку?
— Нет.
Кенни довольно кивнул. Ему нравится определённость. Он хотел точно знать, сколько денег я попрошу за то, чтобы заночевать в холодной могиле среди старых костей.
— За двадцать тысяч?
— Ну-у-у… Может быть.
— За две тысячи?
— Нет.
— За семь тысяч?
— Только если королева принесёт их мне на серебряном подносе.
Кенни засмеялся. По его лицу было видно, что он представил себе, как королева подъезжает к нашему дому на «роллс-ройсе» и вручает мне пачку денег.
— А ты-то сам? — спросил я. — За миллион полез бы в могилу?
Кенни замотал головой, будто отгонял осу:
— НИ В ЖИЗНИ!
— А за сколько всё-таки залез бы?
— НИ ЗА СКОЛЬКО!
Этого-то я и ждал.
— Ага, попался! — воскликнул я. — Ты сейчас сказал, что готов ночевать в могиле ни за сколько. То есть даром. А в Библии написано, что, если что-то говоришь — это всё равно что обещаешь. А обещания надо выполнять.
Кенни жутко перепугался. Он всегда держал обещания и скорее бы дал сломать себе руку, чем не сделал того, что обещал. Но долго корчить серьёзную физиономию я не смог, и мы оба рассмеялись. Кенни напрыгнул на меня, Тина залилась лаем, и мы бегом бросились из-под тенистых деревьев на ровное чистое поле.