— Чего?
— Ну, с Питером.
— Я… я не понимаю, что ты хочешь сказать.
Она снова закатила глаза и вдобавок ещё поцокала языком.
— Это не из-за тебя у него начался припадок. Он бы сам по себе случился. Невозможно толкнуть человека так, чтобы вызвать эпилептический припадок. Особенно такому тюфяку, как ты.
Тут наконец мне стало понятно, почему Станно сегодня утром так странно выглядел. И почему я так легко сбил его с ног.
— Но твоя мама… — начал было я.
— Она переволновалась, — сказала Сара. — Питер — её любимчик. А с тех пор как у него началась эпилепсия, она вообще… оберегает его ото всего на свете.
Я по-прежнему не знал, что сказать. Какая-то часть меня хотела прокричать, что так нечестно, чтобы один этот случай разрушил всю мою жизнь. Другая считала, что важнее хранить хладнокровие. А ещё одна была готова взорваться, как хорошенько взболтанная бутылка фанты, оттого что я разговаривал с Сарой, оттого что она бежала за мной по улице в этих своих смешных тапках.
— Послушай, — сказала она уже помягче и почти без сарказма. — Мне сейчас неудобно разговаривать. Давай завтра встретимся. Я хочу тебе кое-что рассказать.
— Меня выгнали из школы, — сказал я.
— Ох. — Она побледнела. — Я не знала. Ты имеешь в виду, отстранили от занятий?
— Нет, исключили навсегда. И теперь я пойду в Милтон-парк, туда, где одни придурки.
Она на пару секунд задумалась. Я в это время размышлял о том, как же она красива в этой своей куртке поверх пижамы и в тапочках-кроликах.
— Ну, я могу выйти к тебе из школы во время обеда. Давай в пол первого в «Старбаксе»?
— Э-э… давай. У меня не то чтобы слишком много дел.
И она ушла, ярко промелькнув несколько раз в пятнах оранжевого света под фонарями.
Я так и не понял, что это такое было и что могло означать. Но моё положение вдруг показалось мне не таким уж и безнадёжным. И на ум пришла поговорка про то, что ночь темнее всего перед самым рассветом. Но потом я вспомнил, что бывает и ложный рассвет — его называют зодиакальным светом, — когда кажется, что солнце вот-вот взойдёт, но оно не восходит, а ночь становится только ещё темнее.
Когда я пришёл домой, все уже спали. Но на кухонном столе меня ждал сэндвич с сыром и ветчиной. Тарелка, на которой он лежал, была аккуратно накрыта прозрачной плёнкой, чтобы сэндвич не пересох, как задница ящера. Плёнка завелась у нас в доме недавно. После того как у отца встали на место мозги. Рядом с тарелкой лежала записка почерком Дженни:
Сунь на три минуты в бутербродницу.
В основном благодаря Дженни отцовские мозги и встали на место. До неё мы жили кое-как, а теперь у нас всё как надо. Или, точнее, было как надо — до тех пор пока я всё не испортил.
Заморачиваться и греть сэндвич я не стал, но в горле у меня стоял комок, и глотать было трудно.
21
Когда утром я спустился на кухню, все трое — отец, Кенни и Дженни — уже сидели за столом. Я сразу понял, что они говорили про меня, потому что при моём появлении разговор умолк.
Молчание нарушил Кенни:
— Отец с Дженни хотят найти для тебя школу, не такую отстойную, как Милтон-парк. Такую, где тебя не будут избивать, обзывать плохими словами и отнимать деньги на обед.
— Вот так красота, Кенни, — сказал я, позабыв, что он не понимает сарказма.
— Куда ты вчера вечером ходил? — спросил отец.
— Просто гулял.
— Нам с тобой надо серьёзно поговорить, — сказал он. — Решить кое-что.
— Тебе надо будет сдавать экзамены на аттестат… — начала Дженни.
Я кивнул, но единственной моей мыслью при этом было: а смысл?
— Дженни сегодня поищет разные варианты со школами, — сказал отец. — Может, получится устроить тебя куда-нибудь, где не так плохо…
— Где тебе не проломят башку, — вставил жизнерадостный Кенни.
— …Где ты сможешь подготовиться к экзаменам, — продолжал отец. — Должна где-то быть такая школа.
— Спасибо вам, — сказал я, глядя на отца с Дженни. — И простите, что я так всех напряг.
Дженни положила ладонь мне на руку и пожала её.
Это было похоже на то, как, когда у тебя тяжело заболел кот, ты несёшь его к ветеринару, и он делает ему усыпляющий укол, и ты прижимаешь его к себе, пока он совсем не умрёт.
Когда все оделись по-уличному, Дженни вдруг спохватилась:
— Ой, чуть не забыла. У нас что-то для тебя есть.
Я понятия не имел, что это могло быть такое.
— Только держи себя в руках, — сказал отец.
— ЭТО ТЕЛЕФОН, — выпалил Кенни. — Мне сказали тебе не говорить, но теперь можно, потому что тебе его сейчас дадут.
Дженни вручила мне коробочку.
— Он подержанный, и на нём предоплатный тариф. От моей сестры, она купила себе другой. А на этот мы положили десять фунтов. Аккуратнее с интернетом, а то они все мигом вылетят.
Я совсем растерялся и молчал.
— Это пятый айфон, — сказал Кенни. — Но ты можешь говорить, что пятый-эс, потому что на вид они всё равно одинаковые.
— С ума сойти, — только и смог выговорить я.
Потом по очереди обнял Дженни и отца. Обняв после них Кенни, я сказал ему:
— Жаль, что с Грачиком так вышло. Я знаю, ты любил дурачка. Сейчас ему наверняка лучше, чем было у нас.
— Ага, знаю, — отозвался Кенни. — Там, где он сейчас, ему лучше.
Хорошо, подумал я, что Кенни так легко смирился с утратой.
Вскоре после этого все разошлись по своим делам, и я остался один. Если, конечно, не считать Тины. Кенни она любила гораздо сильнее, чем меня, но теперь, когда никого больше в доме не осталось, назначила меня своим лучшим другом и примостилась у меня на коленях.
Я тем временем разбирался с новым телефоном. Это было довольно увлекательно. Но разобравшись наконец, я понял, что позвонить или отправить эсэмэску мне абсолютно некому. Поэтому я включил телик и посмотрел тухлое дневное ток-шоу, в котором две тётки орали друг на дружку, споря о том, кто был отцом их детей. Потом показали передачу про людей, которые пытались продать свой старый хлам. В следующей люди путешествовали по миру, чтобы, наоборот, накупить побольше старого хлама. Мне даже стало любопытно, почему персонажи двух передач так и не встретились друг с другом. Наверно, боялись, что при встрече произойдёт страшный взрыв, как при столкновении материи и антиматерии.
Я оцепенел, сидя перед работающим теликом с маленькой тёплой Тиной на коленях. И при этом прекрасно себя чувствовал. Мне было уютно. И спокойно.
А потом я подумал, что так и проведу остаток своих дней — буду, получая сначала пособие, а потом пенсию, целыми днями пялиться в телик и надеяться, что в моей жизни хоть что-нибудь произойдёт.
Я так бы до вечера и просидел на диване, если бы Тина не стала скрестись в дверь и проситься на прогулку. Я посмотрел на висевшие на кухонной стене часы. Почти половина двенадцатого.
Чёрт!
Сара.
А я до сих пор в трусах и майке, в которой спал ночью.
Я бросился наверх. Мне хотелось хорошо выглядеть. Пару лет назад это было бы невозможно. Тогда половина вещей у меня были драные, и все они — не очень чистые, потому что наш отец тогда был слегка не в себе.
Одежды у меня и сейчас не очень много, но зато она вся без дыр и не воняет.
В шкафу довольно быстро нашлась подходящая рубашка и подходящие джинсы. Джинсы на самом деле были не мои, а Кенни. Он выше меня, но потоньше, так что в талии штаны оказались мне в самый раз, а снизу я их подогнул. Куртка у меня была только одна, я её носил в школу, и сейчас мне её надевать не захотелось. Поэтому, несмотря на то что на улице было холодно, я вышел из дома только в джинсах и рубашке.
Хотя нет, была при мне ещё одна вещь. Она вместе с другими особенно ценными для меня предметами хранилась в обувной коробке под кроватью. В этой коробке лежал сломанный перочинный ножик, который я обожал когда-то в детстве и с которым изображал из себя Тарзана. Фотография, на которой была мама со мной на руках, а рядом Кенни, ухмыляющийся в камеру так, что казалось, будто он ухмыляется не только лицом, а как бы всем телом. Ну и всякое такое в том же роде. В том числе золотые часы «Ролекс». Поддельные. Хотя, может, и настоящие. Мы с Кенни нашли их в Беконном пруду на окраине городка. Они были тяжёлые, как банка с консервированным супом, их металл казался тёплым на ощупь, почти что живым. Раньше они принадлежали покойнику, а теперь были моими. Вот я и надел их на руку.
22
Я был на месте в двенадцать двадцать пять. До назначенного времени оставалось ещё пять минут, и я не очень понимал, как их правильнее провести. Подождать у стойки, чтобы, когда появится Сара, что-нибудь заказать для нас обоих? Или взять себе кофе и сесть дожидаться за столик? И что вообще лучше заказать? Я не большой любитель кофе, и у меня слишком мало денег, чтобы тратить их понапрасну. Выходя из дома, я взял из банки-копилки десятку на случай, если понадобится вдобавок к напитку купить Саре сэндвич или что-то ещё. Но сейчас подумал, что вдруг десяти фунтов не хватит. Я посмотрел на грифельную доску с ценами, но с перепугу не смог разобрать цифр. Но увидел, что на ней перечислено около двадцати сортов кофе.
— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросила девушка из-за стойки.
У неё был иностранный акцент, но только непонятно какой. Не французский и не немецкий. Просто иностранный. Она была симпатичная и мило мне улыбалась, отчего я ещё больше засмущался.
— Я… это самое… встречаюсь со знакомой. В смысле, жду. Когда она придёт.
— Она уже пришла.
Я ошарашенно огляделся, хотя прекрасно знал, что она должна прийти. Сара оказалась ближе, чем я ожидал. Наклонив голову, я мог бы коснуться её лбом. Стоп, нет, это звучит так, будто я хотел её боднуть, но на самом деле я и не думал бодаться. Она была не как вчера, совсем не растрёпанная и в школьной форме. Форма придавала ей суровости, как если бы это была не форма, а доспехи.
— Ух, — сказал я, и эт