На открытом месте мы все трое замерли как вкопанные при виде непонятной, ожесточённой заварушки: невдалеке перед нами с пронзительным криком трепыхался ком перьев.
Первой опомнилась Тина и с лаем припустила по мёрзлому полю.
— Это птицы дерутся! — воскликнул Кенни. — Лови Тину, а то она…
Я бросился вдогонку за ошалевшей от счастья Тиной. Она постоянно пыталась ловить птиц в саду, но явно сама не верила, что из этого что-то выйдет. А тут ей выпал такой шанс!
Присмотревшись, я понял, в чём там дело: ястреб напал на ворона. Между ними завязался поединок, которому Тина сейчас положит конец.
— Тина, стоять! — крикнул я. — Ко мне, девочка моя! Сюда, тупая псина!
Но всё без толку. До цели ей оставалось совсем немного.
Ястреб, судя по всему, уже почти что взял верх, но при виде Тины рассерженно вскрикнул, взмахнул крыльями и взмыл в воздух. Тина не могла так просто упустить добычу и подпрыгнула, чтобы схватить ястреба на лету. Рослой собаке ещё можно было бы на что-то рассчитывать, но у Тины, коротконогого джек-рассел-терьера, шансов не было никаких. И тем не менее она щёлкнула зубами всего в нескольких миллиметрах от длинного ястребиного хвоста.
Прыгнула Тина красиво, а вот приземлилась не очень. Сделав пол-оборота в воздухе, она бухнулась на задницу. Это было уморительно смешно и к тому же спасло жизнь потрёпанному в драке ворону. Приземлись Тина на четыре лапы, он бы точно достался ей на обед. А так я успел схватить собаку за ошейник и прицепить поводок.
Тина истошно лаяла и бросалась на ворона. Когда к нам подбежал Кенни, я отдал ему поводок, а сам наклонился рассмотреть распростёртую на земле птицу.
Поначалу я решил, что ворон — всё. Он лежал совсем неподвижно, только перья ерошились от ветра.
— Живой? — спросил Кенни, сдерживая рвущуюся Тину.
— Не знаю.
— Возьми его и посмотри.
Брать ворона в руки не хотелось. Мне стало зябко от одной мысли, что вот я дотронусь до него, а он мёртвый. Вдобавок я вспомнил, что на мёртвых животных бывает полно блох и вшей, и у меня сразу же везде зачесалось. А вдруг он возьмёт и очухается — и долбанёт меня своим здоровенным клювом…
— На, — сказал Кенни. — Подержи Тину.
Он сунул мне поводок и потянулся к ворону. На фоне чёрных перьев его руки казались невозможно белыми.
— Тёплый, — проговорил Кенни. — И у него кровь течёт.
— Забей, он мёртвый, — сказал я. — Давай его тут и похороним.
Но прежде чем я успел договорить, физиономия Кенни расплылась в улыбке.
— Не-а! Он дышит!
И тут я тоже увидел, как еле заметно поднимается и опадает его грудь.
— Я отнесу его домой, — сказал Кенни. — Будем заботиться о нём, пока не выздоровеет. Как о Снаффи.
Снаффи был барсучонком, которого мы год назад подобрали в лесу и выходили. Я не сумею объяснить, каким образом, но он, считай, спас нашу семью. Отец тогда совсем расклеился, а Кенни как-то уж больно напрягался из-за нашей мамы, и вообще на нас навалилась какая-то безнадёга. Но появилась зверушка, которой была нужна наша забота, и всё более-менее пошло на лад.
Я взглянул на Кенни. Он держал в руках ворона, его лицо светилось надеждой и любовью.
— Ага, — сказал я. — Здорово придумал. Отец подскажет, что с ним делать.
Я снял с шеи шарф и закутал в него раненую птицу.
Вблизи она уже не казалась совсем чёрной. В закатных лучах перья переливались разными оттенками фиолетового, как бензинная плёнка на луже. А в том месте, откуда рос клюв, сквозь редкий пушок проглядывала сероватая кожа.
— Кенни, глянь. — Я показал на основание клюва. — У него тут лысина намечается. Почти как у отца на кумполе.
— Ага, вижу, — сказал Кенни. — Значит, этот ворон — старый?
— Не уверен. По-моему, это вообще не ворон, а грач. Причём молодой. Потому что у грачей с возрастом седеет физиономия.
— Значит, это детёныш? — спросил Кенни.
— Не совсем. Скорее подросток. Типа нас с тобой.
Кенни сравнение понравилось.
— Ага. — Он радостно улыбнулся. — Типа нас. — А потом, уже с серьёзным лицом, продолжил: — Он же не умрёт, скажи? Я не хочу, чтобы он умирал…
— Я думаю, Кенни, он очухается, — сказал я, хотя совсем не был в этом уверен.
3
Кенни нёс грача домой так, будто был одним из волхвов, идущих с дарами к младенцу Иисусу. Грач, завёрнутый в мой шарф, не подавал признаков жизни. Даже Тина прониклась важностью происходящего и, вместо того чтобы с тявканьем носиться туда-сюда, мирно семенила сбоку и даже не останавливалась обнюхивать фонарные столбы.
Меня поразило, как мало — для такой большой птицы — весил грач. Можно было бы сказать, что он был лёгким как пёрышко, но это не то. Когда берёшь даже такую маленькую собачонку, как Тина, чувствуешь в руках что-то плотное и увесистое, потому что она сделана из мяса и костей. А с этим грачом — я будто взял в руки сон или мысль.
Когда мы пришли домой, отец всё ещё спал.
— Отнесём его в сарай, — сказал я.
Кенни покачал головой:
— Не, там холодно. Может, потом, когда поправится…
— Отец нам задаст, — сказал я.
Но Кенни уже всё придумал.
— У нас цела коробка, в которой жил Снаффи? — спросил он.
Кенни любит, когда одни вещи связаны с другими. Так ему легче понимать мир.
— Вряд ли, — ответил я. — Но я поищу такую же.
Такая же картонная коробка нашлась под лестницей. Кенни положил в неё грача, по-прежнему завёрнутого в мой шарф. Он лежал неподвижно, но следил за нами своими чёрными глазками.
— Его, наверно, надо покормить? — сказал Кенни.
— Ага. И тебя тоже. Давай, иди в сад поищи червяков, а я пока сделаю тост с фасолью.
— Хорошо, — сказал он. — Но масло слишком толсто не мажь. Я не люблю, когда масляно. Люблю, когда фасольно.
С тостом я закончил возиться как раз к его возвращению.
— Я только одного червяка нашёл, — сказал Кенни. — Уже темно, и ничего не видно.
То, что он мне предъявил, не было червяком. Это была половинка червяка.
— Остальное не вытащилось из земли, — объяснил он. — Но это не страшно. Учительница говорила, что, если червяка разорвать пополам, половинки потом вырастут в целых червяков. Получается, что так даже лучше. Грачик поужинает, а червяк отрастит себе новый хвост.
— Грачик? — переспросил я.
— Его так зовут.
— Звучит по-дурацки.
— Ну и что? Если у него такое имя…
На это я не знал, что ответить.
Пока Кенни жевал тост, я попытался накормить Грачика. Половинка червяка всё ещё слегка извивалась, и это было довольно противно.
Грачик посмотрел на меня со дна коробки и в первый раз приподнял голову. Я поднёс полчервяка прямо к его мощному серому клюву. Грачик совсем немножко его приоткрыл.
Тут над коробкой нависла оранжевая от фасольного соуса физиономия Кенни.
— Сейчас съест! — воскликнул он.
Но Грачик закрыл клюв и уронил голову обратно на шарф.
Я взглянул на Кенни. У него в глазах стояли слёзы. Он всегда так: говорит то, что думает, а все чувства мгновенно отражаются у него на лице.
— Всё в порядке, Кенни, — сказал я. — Он просто устал. К тому же ему здорово досталось от гадского ястреба. Отец наверняка придумает, как ему помочь.
— Чего там отец снова должен придумать? — раздалось с порога. Отец смотрел на нас мутным спросонья взглядом. — Фига себе! — сказал он, заметив коробку на кухонном столе. — Что это у вас?
Я открыл было рот, но Кенни меня опередил и всё сам объяснил отцу:
— Грачика хотел съесть ястреб, но мы его спасли и будем ухаживать, пока он не поправится, а ты нам будешь помогать, и Дженни тоже будет.
Дженни была подругой отца. Она была хорошей и очень нравилась нам с Кенни.
— Дайте взгляну, — сказал отец.
Он осторожно взял грача в свои большие руки и расправил ему одно крыло. Грач ударил его клювом.
— Ай-яй, — усмехнулся отец. — Вижу, ты всё ещё жив.
В это время открылась дверь и в кухню, громко сказав «тук-тук», вошла Дженни. Она всегда так говорила перед тем как войти, потому что, как мне кажется, не хотела, чтобы мы подумали, будто она считает себя в доме хозяйкой. Но времени у нас она проводила довольно много. Она работала медсестрой в той же больнице, что и отец, и часто подвозила его на работу и с работы, потому что у нас своей машины не было.
С помощью антисептика и палочек с ватными шариками на конце Дженни прочистила и промыла раны на спине и груди Грачика.
— Ему, наверно, жутко больно, — сказал Кенни.
— Надо бы его показать ветеринару, — сказала Дженни. — Я обучена за людьми ухаживать, а не за птицами.
— Да, но это же деньги… — проговорил отец.
Мы все умолкли. Денег у нас было мало. Уж точно не столько, чтобы тратить их на диких грачей.
— Он поправится, — сказал Кенни. — Мы с Ники будем о нём заботиться.
После этого отец с Дженни уехали на работу. Мы с Кенни остались на кухне с Грачиком. Кенни, судя по всему, думал, что для того, чтобы спасти грачу жизнь, достаточно просто сидеть рядом и посылать ему волны любви.
Грачик забился в угол коробки. Мы порвали старую газету на кусочки и постелили их ему вместо моего шарфа. Он весь оцепенел, но газета под ним время от времени шуршала, и мы по этому шороху узнавали, что он жив. Видать, его поддерживала любовь Кенни.
В конце концов даже Кенни устал сидеть, уставившись на коробку, и мы пошли спать. Уходя, я убедился, что дверь в кухню плотно закрыта. А то Тина весь вечер пыталась проникнуть туда, и, если бы проникла, ничем хорошим бы это не кончилось.
4
Когда я на следующее утро встал, Кенни уже ковырялся в саду — искал червяков для Грачика. В дом он вернулся очень довольный.
— Двух нашёл! — объявил Кенни, протягивая перепачканную руку с червяками.
Мы склонились над Грачиковой коробкой. Грачик не шевелился и не издавал ни звука. Ну всё, решил я, ночью он умер. Что сказать Кенни? Что наша птица теперь на небесах? Что замкнулся круг жизни, как в «Короле-льве»? Беда в том, что Кенни жутко пугался, когда терял то, что любил. Я даже успел пожалеть, что мы спасли этого грача.