В конце концов я увидел, как на четвёртой остановке её куртка выходит из автобуса. Разумеется, с нею внутри.
Как теперь поступить? Заговорить с ней прямо сейчас я не мог. Я отчаянно запыхался и обдал бы её горячим воздухом не хуже сушилки для рук в общественном туалете.
Поэтому я решил немного пройти за ней следом, чтобы отдышаться. У неё в ушах по-прежнему играла музыка, заглушая звуки внешнего мира. На ходу она помахивала сумкой, и это получалось у неё очень… красиво.
Да, красиво.
Я был готов целый день смотреть, как она помахивает своей сумкой в каком-то волшебном ритме. В ритме свинга. Очень красивого свинга.
Наконец мне удалось выровнять дыхание. Она шла метрах в двадцати впереди. Пора. Надо догнать её прямо сейчас. Вот и фунт стерлингов у меня наготове.
Я посмотрел на монету.
Ну и как я притворюсь, будто из-за такой ерунды всю дорогу за ней гнался? Не говорить же, в самом деле, что я бежал за её автобусом, как собака за почтовым фургоном.
Я положил фунт обратно в карман.
Нет, лучше я скажу: «Сара, может, зайдём куда-нибудь, съедим по бургеру?» Хотя, скорее всего, бургеры она не ест. Ну, тогда «по пицце»? Нет, пицца тоже не то. А что вообще едят девчонки? Уж точно не то, к чему принято подавать картошку фри. Наверное, жаворонков. И лебедей. Нет, только не лебедей. Съесть лебедя — это всё равно что съесть дельфина. Ни в коем случае нельзя заставлять её есть лебедей и дельфинов. Тогда остаётся кофе. Это самое надёжное.
Я поднял глаза. Она исчезла. Растаяла в воздухе, как ангел. Хотя стоп, разве ангелы тают в воздухе? Я их точно не путаю с феями? Вот чаще ходил бы в церковь, больше бы знал про ангелов. Но про фей я в церкви вряд ли бы узнал много нового. Не уверен даже, что они вообще упоминаются в Библии. С другой стороны, рождественскую ёлку ими украшают. Или всё-таки не ими, а ангелами?
Я встряхнул головой. Так и сбрендить недолго. Сара, конечно, ни в каком воздухе не растаяла, а просто вошла в один из выстроившихся вдоль улицы домов.
Дома эти были вполне обычные. Больше, чем в нашем районе, но далеко не роскошные. Я испытал что-то вроде разочарования. И не то чтобы я думал, что она живёт во дворце. Или в волшебном замке. Но мне казалось, что её дом должен был сильнее походить на рисунок из старинной книги.
Я двинулся по улице, рассматривая дома и гадая, в каком она скрылась. Думаю, что выглядел я при этом довольно подозрительно. И не только потому, что пялился на дома, а ещё из-за того, что, не желая привлекать к себе лишнего внимания, перемещался перебежками между фонарными столбами, как какой-нибудь горе-шпион или секретный агент.
В какой-то момент в большое окно одного из домов я увидел, как в глубине комнаты открылась дверь, в ней появились чёрная куртка и свингующая сумка, а потом Сара плюхнулась на диван и взяла что-то, что я принял за пульт от телика.
Так я узнал, где она живёт.
Чуть дальше по улице у тротуара был припаркован белый микроавтобус. Я дошёл до него и за ним спрятался. То есть нет, не спрятался, а остановился отдохнуть. Или ладно, всё-таки спрятался. Просто чтобы спокойно собраться с мыслями.
Вспомнил. Кофе. Я постучу в дверь. Она откроет.
— О, привет, — скажу я. — Я тут подумал, может, сходим куда-нибудь попить кофе?
— Что, прямо сейчас? — спросит она.
— Ну а почему нет? — отзовусь я, как будто речь идёт о самом обычном для меня деле.
— Отлично. Пошли.
А что, если она спросит, откуда я знаю, где она живёт?
Я могу ответить, что мне сказала её подруга. Правда, я не знаком ни с кем из её подруг. Но это не важно. Разберёмся по ходу дела.
Я посмотрелся в заднее стекло микроавтобуса, чтобы понять, что у меня на голове. Но оно было такое грязное, что я ничего не увидел. Только надпись пальцем по грязи: «ВЫМОЙ МЕНЯ».
Тогда я посмотрелся в боковое зеркало. На голове у меня был кошмар. Я кое-как пригладил волосы, но они снова растопырились во все стороны.
Это стало последней каплей. Я вдруг понял, как глупа моя затея и насколько безнадёжно моё положение. Я никогда не понравлюсь Саре Станхоуп, она никогда никуда со мной не пойдёт — даже просто попить кофе. С тем же успехом можно было пригласить на кофе ангела или фею, если бы они существовали на самом деле.
Единственное, что мне теперь светило, — это долгий путь домой. Но в каком-то смысле я ещё неплохо отделался. Например, не попался на глаза Саре.
Я вышел из-за микроавтобуса и столкнулся с прохожим. Он отшатнулся от меня, а я принялся было извиняться.
Но тут увидел, кто передо мной.
Пару секунд он озадаченно на меня смотрел, а потом его лицо будто окаменело.
— Ты чего тут делаешь, педик? — спросил Пит Станхоуп.
11
До этой минуты я твёрдо знал, кем мы с Питом Стэнхоупом приходимся друг другу. Он с его компанией были львами, а я со своей — разбегающимися от них зебрами и газелями. Это, конечно, полная фигня, но мы хотя бы понимали, что они — хищники, а мы — добыча. И это придавало нам немножко сил.
Но сейчас я попался на том, что прятался у его дома и шпионил за его сестрой. От этого я почувствовал себя слабым и виноватым. И стал заикаться, чего не случалось со мной уже много лет.
— Н-н-н-ничего.
Я заикался, когда был маленьким. Наверно, это было как-то связано с тем, что от нас ушла мама. Помню, как в третьем или четвёртом классе, отвечая на уроке, я спотыкался на слове «мисс». «М-м-м-м-м- м-м-м-м-м-м-м-м…» — подолгу мычал я, и весь класс смеялся надо мной, а мисс Уэнтворт в конце концов теряла терпение и выходила из себя. Но потом я от заикания избавился. Сам не знаю как. Но ведь бывает же, что плохие вещи проходят сами собой.
А потом вдруг возвращаются.
— Тогда пр-р-р-р-роваливай, — передразнил меня Станно, сделал шаг и толкнул меня в грудь. От неожиданности я потерял равновесие и полетел на проезжую часть. Хорошо, не было машин, а то бы меня переехало насмерть.
Иногда я мечтал сойтись со Станно в честной драке, один на один, так чтобы нам не мешали его болваны. Но сейчас я был растерян, а не зол, и драться не мог.
Я приподнялся на локте, думая только о том, как бы поскорее улизнуть, как побитая собака.
Он, вместо того чтобы пару раз наподдать мне ногой, просто молча смотрел на меня сверху вниз. Потом глаза у него расширились, он улыбнулся, но улыбка мгновенно сменилась гримасой отвращения.
— Это ты из-за неё, да? — спросил он.
— Что?
— Из-за девчонки. Ты…
— Нет!
— Не «нет», а «да». Ты же… как это… преследуешь её!
— Нет!
Но залившиеся краской щёки выдали меня с потрохами.
— А то я не вижу! — сказал он. — Ты же, урод, небось подглядывал за ней? Хотел подобраться к окну спальни? Вот же грязный извращенец!
Станно несколько раз пнул меня. Я стерпел, закрыв руками голову.
Когда ему надоело пинать, он сплюнул на меня и пошёл прочь.
12
Когда я добрался до дома, уже стемнело. На обратном пути настроение у меня с самого начала было паршивое, а к тому времени, как я подошёл к нашему заднему крыльцу, ночная чернота заливала меня, как вода — трюм тонущего корабля.
Свет из окон слепил глаза. Пахло готовкой, в гостиной работал телевизор. Отец смеялся над юмористическим шоу. Много лет после маминого ухода он вообще не смеялся, а теперь, казалось, хохотал без перерыва. Будто скопил в себе долгие годы смеха, а потом решил потратить накопленное.
Но я сдуру решил, что отец смеётся надо мной.
— Это ты, Ники? — крикнул он. — Если да, то на чай ты опоздал.
— Купил бы мне долбаный телефон, я бы не опаздывал, — огрызнулся я. Вместо «долбаный» я употребил настоящее слово, которое «долбаным» заменяют.
Только открыв рот, я понял, как сильно бесился из-за этого телефона. У всех моих приятелей были мобильные телефоны, и только у меня не было. Отец говорил, что я могу заработать на него по выходным, но в городке невозможно было устроиться никем, даже разносчиком газет. Газет больше никто не выписывал, все читали интернет.
В гостиной наступила тишина. Похоже, там выключили телик.
Потом оттуда появился отец и с отсутствующим лицом встал в дверях кухни. Под отсутствующим выражением скрывалась ярость. Я видел такие лица у завсегдатаев паба, когда они выходили наружу подраться.
В ярость его привело то, что я на него ругнулся. Никогда раньше я этого не делал. Мне было плохо, хотелось плакать, но вдобавок ещё разбирала злость. Не на отца, а на всё вообще. Отец просто подвернулся мне под руку.
— В этом доме таких слов не используют, — сказал он.
— Да ты-то сам как ругался, как напьёшься. И это у тебя было дерьмо, и то дерьмо.
— Перестань, Ники.
Но я уже разошёлся.
— И жрать было вечно нечего. Мы с Кенни два года на тостах без ничего прожили.
— Я старался как мог.
— Ага, но получалось одно дерьмо.
Отец отступил на шаг и отвёл назад руку, словно замахиваясь для удара. Уворачиваться я не стал. Хватит с меня, науворачивался. Но тут появилась Тина и подняла лай — она всегда так делает, когда начинается буча.
— Давай, бей. Ты это хорошо умеешь, — сказал я. — Дерьмовые отцы без этого не могут.
Но он не стал меня бить. Да и, скорее всего, не собирался. Даже в худшие свои времена он почти не давал воли рукам.
— Почему все кричат? — спросил выросший у него за спиной Кенни. — Тина этого не любит. Она от криков огорчается. И Грачик тоже. Ему, чтобы поправиться, нужен покой.
Грачик. Я совершенно о нём забыл. Мне захотелось узнать, как он. Но расспросить про него или пойти проведать значило бы уступить. А я уступать не собирался.
— Заткнись, Кенни, — сказал я. — Мне глубоко наплевать на твою кретинскую птицу.
Я протиснулся между отцом и Кенни и пошёл на второй этаж. Тина как заводная лаяла мне вслед. Наверху я с такой силой захлопнул за собой дверь спальни, что задрожал весь дом. В спальне я рухнул на кровать, зарылся лицом в подушку и лежал, как мёртвое тело. Мне, собственно, и хотелось быть мёртвым телом, потому что мёртвое тело ничего не чувствует.