Закутанный в темный драповый халат, он сидел в кресле, с бархатной шапочкой на голове, из под которой выбивались пряди седеющих волос.
Уже давно де-Листаль страдал болезнью желудка, развитие которой часто внушало опасения его друзьям. Но покорясь терпеливо своим страданиям, он успокоивал всех своим спокойствием и энергией, с которой он переносил мучения. Тем не менее, в последнее время он принужден был взять отпуск.
— Да, друг мой, говорил он Морису, я тем более сожалел о вашем отсутствии, что мне надо было переговорить с вами о деле для меня дорогом….
Мы уже сказали, что Морис понял о чем должен был идти разговор и против воли он почувствовал сильное волнение.
— Вы любите Берту?
И прежде чем Морис успел ответить, граф уже продолжал:
— Я думаю…. я знаю это. Графиня говорила мне вчера о привязанности, которую вы питаете к нашей дочери и уверяла вместе с тем, что и Берта, со своей стороны, имеет относительно вас такия–же чувства.
— И что–же?… взволнованным голосом спросил Морис.
— Ну, мой дорогой Морис, в принципе я не вижу никаких препятствий этому союзу. Скажу больше, я признаюсь, что это исполнение моего живейшаго желания, видеть Берту счастливой до моей смерти….
— Умереть…. вам! Что за печальныя мысли!
— О! поверьте я не обманываю себя нисколько, мое положение…. я в этом уверен, ухудшается с каждым днем и доктора не в состоянии ничего сделать против зла, подтачивающаго мою жизнь…. Первое сильное волнение может повести за собой кризис, который в несколько часов покончит со мной. Но не пугайтесь, я не из тех, которые боятся смерти….
— Но вы преувеличиваете опасность вашего положения…. Сами доктора….
— Я верю не докторам, а себе…. Впрочем, будьте покойны; я не имею ни малейшаго желания умирать…. и сделаю все, чтобы насколько возможно отсрочить эту развязку, которая будет мне очень неприятна…. продолжал улыбаясь де-Листаль.
— Я поеду в Париж и волей–неволей привезу какое–нибудь светило медицины….
— И он ничего не будет в состоянии сделать…. Но оставим это. Дело идет совсем о другом…. о вашей свадьбе.
— Я вас слушаю.
— Вы знаете, что моя дочь составляет для меня самое большое благо в свете…. Я не хочу делать никаких сравнений. В привязанности не может быть степеней, а могут быть только различные рода. Моя жена для меня настоящее, моя дочь связывает меня с прошедшим, она служит соединительным звеном между моей молодостью и старостью, которая приближается быстрыми шагами…. это вся моя жизнь с ея надеждами, радостями и огорчениями. Никто не имеет права ревновать нас к воспоминаниям об умерших…. Берта живое воспоминание о той, которую я потерял…. Вы должны понять, какую важность имеет для меня выбор того, кому я поручу составить счастие сироты….
Морис сделал движение.
— Я говорю сироты, потому что мои дни сочтены….
— Но разве г-жа Листаль не заменяет для нея лучшую из матерей?…
Граф помолчал с минуту; он провел рукою по лбу и сказал:
— Может быть!
Морис понял, что ему не следовало настаивать на этом разговоре, который, казалось, был тяжел для графа.
— Поверьте, сказал Морис, что я более чем кто либо чувствую ответственность, которую я на себя принимаю, прося у вас руки вашей дочери….
Граф взял Мориса за руку.
— Я вам верю, сказал он, мой старый друг, Даблэн, много говорил мне о благородстве вашего характера, я сам, с тех пор как знаю вас, чувствую к вам расположение, которое все более и более увеличивается. Я тщательно изучал вас, и знаю, никто более вас не достоин доверия честнаго человека.
— Дайте мне доказать вам, с жаром сказал Морис, что я достоин этого доверия. Моя привязанность к вашей дочери имеет ту–же цель как и ваша. Прежде всего я желаю видеть ее счастливой, я хочу образовать семейство, очаг котораго счастье никогда–бы не покидало; я люблю…. позвольте употребить это выражение, я люблю вашу дочь всеми силами моей совести и моего ума, я вижу в ней подругу о какой я мечтал, и я хочу чтоб нас могла разлучить только смерть.
— Она будет ваша…. но тем не менее, не ранее чем я сам поговорю с нею. Потому что мы не имеем права располагать ею.
— Я никогда не позволял себе, сказал Морис, обяснить мою любовь мадемуазель Берте…. и в тех разговорах, которыя я с ней имел, ни одно мое слово не походило на то, что называют обяснением в любви…. Но я имею повод надеяться, что ваша дочь чувствует ко мне некоторую привязанность, основанную на взаимном уважении.
— Мои слова поэтому имеют целью избавить вас от безпокойства…. так как сама моя жена сказала мне, что Берта не знала о ея вчерашнем поступке. Я спрошу дочь, это моя обязанность и могу вам сказать, что я заранее уверен в ея ответе.
Морис встал.
— Благодарю вас, граф, за вашу доброту, сказал он. Вся моя жизнь будет посвящена на то, чтобы составить счастие той, которую вы мне вверите и если, чего Боже сохрани, ваши опасения оправдаются, то, будьте уверены, что она найдет во мне любовь мужа и привязанность отца, котораго потеряла.
— Мы понимаем друг друга. Я вам даю слово, но это еще не все. Мне остается еще переговорить с вами о предмете чрезвычайно тяжелом…. Но это необходимо…. Теперь я обращаюсь к моему сыну, единственному человеку, которому я настолько доверяю, что могу открыть тайну, касающуюся чести нашего семейства…. семейства, которое теперь сделалось вашим.
Читатель не забыл подозрений Мориса, которыя он обяснял в приведенном нами письме.
Эта мысль снова возвратилась к молодому человеку. Неужели он услышит подтверждение своих подозрений?
— Садитесь сюда, рядом со мной, сказал граф, и слушайте.
Морис повиновался.
— Если–бы эта тайна принадлежала мне я просто попросил–бы у вас обещания молчать. Но так как она относится до чести нашего семейства, то дайте мне, ваше честное слово, что вы не откроете этой тайны никому, исключая как при тех обстоятельствах и в той форме, которыя я вам укажу.
— Я даю честное слово, сказал Морис, повиноваться вам, как самый послушный и заботящийся о чести семейства, сын.
— Хорошо, благодарю вас.
— Простите мне мои колебания, сказал он, наконец. Но бывают тяжелыя воспоминания, которыя давят вас и которыя тяжело поднимать…. тем не менее, это необходимо.
Полу закрыв глаза и опустив голову на грудь, граф начал свой разсказ тихим голосом.
— Я не единственное дитя моего отца и матери….
— Да, прервал Морис, я слышал о вашей сестре, которая умерла.
— Действительно, у меня была сестра гораздо моложе меня. Ее звали Бланш. Бедная малютка! я помню, когда она была еще ребенком, я носил ее на руках. Она любила меня, мы никогда не покидали друг друга. Вы не знали графа Листаль, моего отца. Под серьезною наружностью его скрывался непостоянный и в особенности капризный характер. Что касается до моей матери, то отец давно убил в ней всякую энергию. Она дрожала перед ним. Я сказал, что характер моего отца был капризный. Вы сами будете в состоянии судить прав–ли я. Его симпатии или антипатии не имели никакого основания. Он сам не мог–бы обяснить их; но ненависть, дружба или равнодушие твердо вкоренились без его ведома в его душе, он любил или ненавидел без всякой разумной причины, если он давал какое–нибудь обяснение, то оно было всегда основано на такой пустой причине, что приходилось сомневаться в его умственных способностях. Таким образом, с самаго дня рождения он почувствовал к Бланш отвращение, которое с годами только увеличивалось. Я-же, напротив того, был для него предметом настоящаго поклонения. Я был слаб, болезнен.
Моя сестра была сильна и здорова и граф говорил про нее: "Эта мужичка обойдется без посторонней помощи, ей не нужно никого". Моя мать старалась сначала примирить отца с дочерью, но напрасно: его антипатия увеличивалась по мере того как Бланш развивалась. Постоянныя насмешки и намеки на ея мужицкую натуру сыпались на ребенка. Сначала Бланш не замечала этого отвращения, котораго ничто не оправдывало: она подходила к отцу с открытыми обятиями, с доброй улыбкой на свежем и блестящем здоровьем лице.
Отец грубо отталкивал ее. "Что я сделала нашему отцу?" спросила она меня однажды. "Почемуион меня не любит?". Я не мог отвечать ей, но я удвоил мою к ней нежность. Наша мать, которая прежде всего старалась делать угодное мужу, чтобы сохранить, на сколько возможно, свой внутренний мир, мало по малу оставила беднаго ребенка и выражала к нему полнейшее равнодушие. Напротив того, привязанность отца ко мне все увеличивалась. Чем грубее он был с дочерью, тем более выражал мне дружбы и снисходительности. Знаете–ли вы, что произошло наконец? То, что не смотря на мои усилия зависть прокралась в душу моей сестры. Она приписала притворству доказательства моей привязанности, которыя я старался ей давать. Для меня был очень тяжел тот день, когда она сказала: "Никто меня здесь не любит и я не хочу, чтобы ты делал вид, что любишь меня". Никто не знает, как много страдают дети в подобных положениях.
"Иногда я заставал ее задумчивой в каком–нибудь уголке парка, с глазами устремленными к замку. Она оставалась много часов в одном положении. Она вероятно спрашивала себя какое преступление сделала она и почему она не пользовалась той любовью, на которую имела право. Я старался убедить ее, что она ошибается. Она неподвижно слушала меня, потом неожиданно вставала и поворачивалась ко мне спиной. Между тем Бог свидетель, что я искренно любил ее и желал исправить зло, сделанное ей.
"Она росла. Ни ея красота, ни ум не смягчили моего отца. Он кончил тем, что стал требовать, чтобы при нем не говорили о дочери, и когда она сидела за обедом, он не говорил с ней ни слова, и не глядел на нее. Она сама обрекла себя на молчание. Что я вам скажу? Случилось то, что должно было случиться. Один молодой человек, из наших соседей влюбился в нее. Ей было тогда семнадцать лет. Я был далеко от родительскаго дома, кончая мое образование.
"Вернувшись я спросил где Бланш? Я сделал этот вопрос матери при отце. Я увидел, что она побледнела. Граф де-Листаль, в страшном раздражении сказал мне, что негодная, — это были его собственныя слова — убежала со своим любовником. Для меня это был громовой удар. Я хотел получить обяснения. Отец обявил, что если я еще раз произнесу имя моей сестры, если я скажу что–нибудь в ея пользу, то он выгонит меня…