е говорил:
— Ну все, пора бежать; управляющий вызывает.
Так продолжалось два года, даже чуть больше. До того сентябрьского дня, когда Аня встретила доброго старичка, но, впрочем, это был самый обычный день, важнее оказался вечер, когда ее целый час дожидался в подъезде Филипп, усталый, но ищущий ее губы и ждущий ее тепла.
Но все получилось так нескладно, хотя и этот вечер не последний в жизни, а следующий должен быть самым важным: почему-то Ане казалось, что именно в день Веры, Надежды и Любви ее избранник сделает ей наконец предложение.
Главное было уговорить соседей погулять в этот вечер на другой кухне. Любовь Петровна подошла к этому вопросу со всей ответственностью. Утром на кухне она, дождавшись, когда к столу вылезут Борис и Виолетта, словно не заметив их, произнесла вслух:
— Надо бы на кухне сегодня убрать, чтобы они ничего не подумали.
Соседи за ее спиной переглянулись, и Борис показал жене глазами на Любовь Петровну, постучал себя по лбу согнутым указательным пальцем.
— Приду сегодня пораньше, вымою все до их прихода.
— А кто придти должен? — встрепенулся сосед, — праздник, что ли, у Вас какой?
Любовь Петровна вздрогнула от неожиданности и обернулась.
— А, вы здесь, — словно только что заметила их присутствие, — никто к нам не собирается. Это я так…
— Нет уж, договаривайте, — оглянувшись на мужа, быстро протараторила Виолетта, — а то пригласите незнамо кого. У нас здесь приличный дом и люди солидные бывают.
Борис поднял майку и поскреб пальцами волосатый живот.
— Ладно уж, чего скрывать. Говори, Любовь Петровна.
Анина мама вздохнула и, пригнувшись к соседям, шепотом произнесла:
— Вчера участкового встретила, только он просил вам ничего не говорить.
— Что такое? — одновременно спросили Борис и Виолетта.
— Какая-то милицейская проверка сегодня вечером будет. Сигналы на вас в милицию поступают, будто вы за комнату не платите, а сами каждый вечер гулянки устраиваете. Они хотят акт о выселении составить.
— А ты, Петровна, что им сказала? — тоже перейдя на шепот, спросил Борис.
— Сказала, что гости к вам заходят, но ведут себя прилично, нас не трогают.
— А то, что мы здесь иногда выпиваем, сообщила? — прищурилась Виолетта.
— Нет, не сообщила, но участковый не поверил, сказал, что сам зайдет посмотреть.
Борис поглядел на жену.
— Во люди! Какие сволочи! А я ведь знаю, кто накапал. Позавчера Жердяя встретил, он все какой-то долг спрашивал. Говорил: «Когда двести рублей вернешь?» Потом угрожать начал, говорил, мол, еще пожалеешь, что мои двести рублей зажал.
— А я давно подозревала, что он стукач, — набросилась на мужа Виолетта, — сколько раз тебе говорила, а ты все…
— Ладно, — махнул рукой сосед, — надо что-то придумать.
Он посмотрел на жену, а потом на Любовь Петровну. Вздохнул и снова почесал живот.
— Слышь, Петровна. Мы сегодня с Виолеттой свинтим отсюда, перебьемся где-нибудь, а ты, когда менты нагрянут, скажи, что, мол, у нас все в порядке, а соседи поехали за грибами: они, дескать, природу очень любят, цветочки мне всегда привозят… грибы разные…
— А если Жердяя встретим? — озабоченно спросила мужа Виолетта, — ведь встретим же!
Борис почесал небритую щеку, а потом поскреб живот. Взял со стола жестяную консервную банку, превращенную в пепельницу, выбрал окурок подлинней, поднес к губам.
— М-да, проблема!
Любовь Петровна достала из кармана халатика деньги и положила на стол рядом с пепельницей.
— Вот у меня есть сто пятьдесят рублей. Верните ему, а со мной потом рассчитаетесь. Только вы сегодня подольше где-нибудь посидите, а я здесь милицию приму, чаем угощу и долго буду рассказывать, какие вы хорошие.
— Петровна, — взмолился Борис, — дай еще пятьдесят! До утра не придем. Мамой клянусь!
Любовь Петровна сбегала в комнату и вернулась еще с одной купюрой. Клятве она поверила, хотя знала, что Борис — детдомовский.
А Филипп приехал. Позвонил в дверь, Анечка помчалась открывать — счастливая и красивая. Он стоял на пороге, прикрывая улыбку букетом роз. Квартирка ждала его, даже кухня блестела чистотой. Но стол накрыли в бывшей комнате Сергея Сергеевича.
Молодой красавец скромно стоял у стены, дожидаясь, пока принесенный им букет не будет водружен в пространство между тарелками и вазочками, а когда Любовь Петровна пригласила гостя к столу, он открыл свой портфель и достал из него бутылку шампанского.
— Да что Вы, — замахала руками покрасневшая хозяйка, — я купила уже шампанское. А две для нас слишком много.
— Значит, сегодня напьемся, — улыбнулся Филипп, доставая из портфеля коробку конфет, на которой были изображены море, набережная с невысокими пальмами и красивые крыши домов южного города.
— Кот д’Азур, — прочитала название Любовь Петровна и вздохнула, — какая красота!
— Лазурный Берег, — перевела Аня и посмотрела на продолжающего улыбаться Филиппа.
После чего смутилась, потому что на него нельзя было смотреть и не смутиться.
Ее возлюбленный пришел сегодня в новом костюме, и что-то подсказало Ане, что это неспроста; сердце забилось тревожно и радостно, предчувствуя радостное мгновенье, которое наступит именно этим вечером — Филипп сделает предложение и она ответит согласием. Предстоящая сцена пронеслась в голове, но показалась ей слишком будничной, еще и одно выражение слишком простым — «ответит согласием». Аня решила тут же, что она не будет говорить «да» или же «согласна!», а просто обнимет своего ненаглядного, поцелует и шепнет ему на ухо: «Я люблю тебя!»
Костюм на Филиппе поблескивал искорками, свет переливался в бокалах дешевого хрусталя, было так хорошо, и мир вокруг тоже сверкал, словно отмечали сегодня не день Ангела Аниной мамы, а наступление Нового года. Хотя, если разобраться, так этот день может стать началом не только Нового года, а Новой жизни — счастливой и радостной.
Молодой человек откупорил бутылку, сделав это весьма умело, без хлопка, оставив пробку в своем кулаке, ни одна капля шампанского не пролилась на скатерть. Он не спеша наполнил бокалы и предложил тост:
— За любовь! — Пригубил свой бокал и уточнил:
— За Любовь Петровну!
Потом еще пили за Веру, за Надежду, у которых не было отчества. Филипп рассказывал смешные истории, случающиеся с ним постоянно, Аня с мамой хохотали, серьезным оставался лишь Сергей Сергеевич на фотографии. Он смотрел со стены на обеих женщин и, казалось, не рад был тому, что видел. Но свет торжественного и многообещающего вечера отражался в его орденах и медалях. Вскоре была открыта и вторая бутылка.
— Я все-таки скажу, — произнес Филипп, обращаясь неизвестно к кому, скорее всего, к самому себе, решившись наконец и поднимаясь со стула, чтобы приготовленная им фраза не прозвучала обычным тостом.
Он посмотрел на Аню неожиданно серьезно и очень внимательно. «Не надо! — пронеслось в ее голове, — не говори сейчас ничего! Пусть все останется как есть. Хотя бы на сегодня!»
Она словно испугалась чего-то. А Филипп вздохнул, набираясь духа, сделал паузу. Показалось даже, что он сейчас будет не говорить, а петь что-то очень торжественное и официальное, что-нибудь вроде российского гимна или «Марсельезы».
Но жених поднял свой бокал и произнес:
— Сегодня я наконец хочу…
Где-то со скрипом отворилась входная дверь, и в коридоре загремели шаги нескольких человек.
— …Сегодня я хочу выпить за удачу, которая наконец-то улыбнулась мне…
Хлопнула соседская дверь, и голос Виолетты озабоченно прокричал:
— Стаканы надо было сразу с собой брать, а что уж получается: ты говоришь по глотку, а у самого глоток на полбутылки, а у меня совсем маленький.
— А мы тебе гланды вырежем, — хихикнул кто-то.
— М-да, — усмехнулся Филипп, — коммуналка, наследие советского быта. Хочешь сказать о высоком, а за стеной — пункт приема стеклотары… Итак, удача наконец-то…
Дверь в комнату распахнулась, не широко — настолько лишь, чтобы в проем смогла пролезть голова соседа Бориса.
— Ага! — обрадовался сосед, — пьете стало быть. Нас выставили, а сами шампанское глушат. Ты полюбуйся!
Последнее было обращено в коридор непонятно к кому, и чтобы кто-то смог полюбоваться, Борис распахнул широко дверь, за которой оказался маленький человек с опухшим синим лицом.
— Здравствуйте, — выдавил из себя синелицый и на всякий случай сделал шаг назад.
Борис с презрением посмотрел на своего приятеля, а носом двинул в сторону кухни:
— Виолетта, ты погляди, как они тут устроились. Нас участковым вздумали пугать, пустили слух, будто Жердяй — стукач, а сами шампанское…
— Это кто сказал, что Жердяй — стукач? — прозвучал бас.
— Я ничего подобного не говорила, — поспешила оправдаться Любовь Петровна, — я только передала вам слова участкового…
— Ага, — обрадовался сосед, — вот ты и попалась! Мы участкового встретили и спросили: не к нам ли он с проверкой, а он и не знает ничего. Ты погляди, Жердяй, на этих буржуев: живут в трех комнатах, пьют шампанское, конфетками и всякими салатиками закусывают, икрой может быть.
Борис обвел взглядом стол.
— Петровна, а где икра?
Филипп вышел из-за стола.
— Я пожалуй пойду.
Но сосед на него даже не поглядел.
— И где икра, я тебя спрашиваю!
Аня тоже разозлилась, погладила маму по плечу, давая понять, чтобы та не принимала все близко к сердцу, а Филиппу сказала:
— Я тебя провожу.
Борис отступил в сторону, пропуская их, смерил взглядом Филиппа и решил, видимо, не связываться, и только когда молодые люди подошли к выходу из квартиры, толкнул в плечо синелицего коротышку:
— Сейчас они свое шампанское будут пить на улице из горла.
Аня с Филиппом вышли на площадку и потому не увидели, как синелицый незнакомец, потеряв от толчка Бориса равновесие, упал с грохотом на спину.
— Ненавижу, — прошептал Филипп, когда они спускались по лестнице, — всех этих люмпенов. Ненавижу этих недоносков, которые путаются под ногами. Вечно чем-то недовольны, завидуют тем, которые своим трудом что-то создают, зарабатывают…