— Они — несчастные, — вздохнула Аня, — их пожалеть надо.
— Они несчастные? — усмехнулся Филипп, — да у них поводов для счастья миллион! Наскребли деньги на бутылку — счастье, нажрались до полусмерти — счастье, выпили денатурата и не сдохли — счастье, сдали бутылки — счастье. Я, например, когда вижу, что кто-то идет бутылки сдавать, то меня трясет всего: это же надо так опуститься, чтобы жить таким промыслом. А кто в этих пунктах приема работает? Недоумки, которые, небось, довольны собой! Вот такие с синими рожами приходят к ним, а они и рады. Те по помойкам рыщут, а приемщики…
— Прекрати! — остановила его Аня.
Она потянула Филиппа за рукав, и он, догадавшись, обнял девушку и поцеловал. А при прощании шепнул ей:
— В следующий раз кое-что сообщу.
Но все же не вытерпел:
— Нас ждут перемены!
И улыбнулся. И опять у Ани озябли ноги, а в душе потеплело от его прекрасной улыбки. Но все же ни улыбка, ни ласковые слова не могли отогнать тревогу, вцепившуюся в Анино сердце; надо было спешить домой. Поднимаясь по лестнице, девушка слышала доносящиеся из их квартиры вопли Бориса и потому не шла, а бежала, пытаясь перепрыгивать через ступеньки. «Ну вот, — стучало в висках, — ждала от этого вечера чего-то необычного, а закончился он пьяным скандалом.»
Борис сидел в комнате Сергея Сергеевича и показывал пальцем на стол.
— Ты погляди, Виолетта, — обращался он к жене, — в то время, когда все честные люди голодают, эти две крысы ненасытные шампанское жрут!
Он подошел к столу, схватил недопитую бутылку, потом вторую, но та оказалась и вовсе пустая, что разозлило соседа еще больше.
— Все выжрали! Нет чтобы поделиться, посидеть с нами по-человечески.
Он замахнулся на Любовь Петровну пустой бутылкой, может быть, ударил бы, но на его руке повисла Аня.
— Да отвяжись ты, — попытался освободиться Борис.
— Ты че на моем мужике висишь? — не выдержала Виолетта, — своего заведи и хватай его хоть за руку, хоть за ногу. А моего не тронь!
Любовь Петровна попыталась проскользнуть в коридор, чтобы заскочить в комнату дочери к телефонному аппарату.
— Я сейчас милицию вызову!
Но в дверях стоял молчавший до этого высокий и тощий приятель Бориса. Он тут же двинулся в сторону и даже отпихнул Любовь Петровну.
— Ты это, гражданка, постой пока в стороне, а то кабы чего того самого…
— Да снимите с меня эту придурошную, — заорал Борис, пытаясь сбросить с себя девушку.
— А-а-а! — завопила Виолетта, хватая Аню за волосы.
— М-м-м, — попытался подняться с пола синелицый, — давайте деньги, я мигом в ночник слетаю.
Тут же посыпались со стола тарелки и бокалы, с грохотом разбилась ваза, розы разлетелись по полу. Все кончилось бы совсем плохо, но в этот самый момент прозвучал чей-то голос:
— Что здесь происходит?
Куча мала превратилась в отдельных людей, Любовь Петровна поскорее оттащила дочь вглубь комнаты.
А на пороге стояли милиционеры в бронежилетах и с автоматами.
— Что здесь происходит? — повторил милиционер, хотя можно было и не спрашивать — он сам все прекрасно видел.
Все притихли, а синелицый и вовсе решил не подниматься, изображая павшего в битве.
— Чья эта комната? — спросил милиционер.
— Ихняя, — показал рукой на соседок Борис, — отдыхать мне не дают.
— Ну тогда пойдем с нами. Отдохнешь в другом месте суток пятнадцать. И ты тоже…
Милиционер посмотрел на тощего.
— Да я ничего. Зашел только узнать новости, что дескать в мире делается. У меня телевизор сломался.
— Ну иди к себе и ремонтируй свой телевизор!
Высокий поспешил к выходу, а следом за ним по-пластунски быстро пополз синелицый. Потом рожденный ползать все-таки вскочил, сделал несколько шагов, пытаясь удержать равновесие, но тело все же бежало быстрее ног, и потом он полетел носом вперед к проему отворенной входной двери, но промахнулся и, ударившись лбом в стену, опрокинулся на спину.
— Ничего, подберем, — успокоил оставшихся жильцов один из милиционеров.
А другой объяснил:
— В отделение позвонил мужчина и сообщил, что здесь дебош. Все подтвердилось, так что сейчас будем протокол составлять. Кое-кто будет упакован на пятнадцать суток.
— А кто? — наивно улыбнулась Виолетта, заглядывая в глаза стражу порядка.
— А ты догадайся, — ответил тот, глядя на рассыпавшиеся розы.
Борис наконец поставил пустую бутылку на стол, другую поднес ко рту и, откинув назад голову, выпил остатки.
— Не надо наглеть, — строго произнесла Виолетта.
Но он уже не обратил на нее никакого внимания, вытер рукавом губы, посмотрел на Любовь Петровну.
— Надо было Вас сразу прирезать, давно бы уже в отдельной квартире жил.
— В отдельной камере, — подсказала Аня.
Сосед скривился, поставил и вторую бутылку, потом резким движением схватил лежащий на столе нож…
— А-а-а! — заорал он, бросаясь к девушке.
Но подскользнулся на осколках бокалов и полетел к ногам Виолетты. А сверху на него навалились оба милиционера.
Когда Бориса вывели из квартиры и он начал спускаться по лестнице, Виолетта завыла на весь дом:
— Куда? Зачем кормильца забираете, сволочи! Я отомщу за тебя, милы-ый!
Она поглядела, как мужа заталкивают в желтый милицейский «уазик», потом бегом вернулась домой, поставила на кухонном столе треснутое зеркало, прислонив его к жестяной консервной пепельнице, и быстро-быстро нанесла на лицо макияж: подкрасила тушью ресницы и брови, напудрила щеки, попыталась помазать губы фиолетовой помадой, но ничего не вышло — помада засохла еще при советской власти. И все-таки Виолетта, поглядевшись в осколок зеркала, осталась довольна собой. Улыбнулась даже:
— За такую красоту и стольника не жалко!
И умчалась, торопясь, как видно, ремонтировать черно-белый телевизор «Аврора». Аня начала прибирать в комнате, а Любовь Петровна, собирая со стола уцелевшие тарелки, вдруг прижала руки к груди и стала задыхаться.
«Скорая», вызванная Аней, приехала и в самом деле быстро — и часа не прошло: не все еще плохо в нашей жизни. Врач осмотрел больную, измерил давление, сделал укол, выписал направление к кардиологу, потоптался в дверях, вздохнул, сказал самому себе: «Ну да ладно!» и умчался по другим вызовам.
Любовь Петровна спала, Аня сидела у ее постели, пытаясь читать французское издание «Блеск и нищета куртизанок», но смысл прочитанного не доходил до сознания. Было обидно и тошно.
Глава четвертая
Жизнь стала совсем невыносимой. Если где-то еще и светило солнце, то было это очень и очень далеко — на какой-нибудь Ривьере, в Лигурии или на Лазурном берегу, а за окнами Аниной квартиры лил дождь. Впрочем, это была не ее квартира, и пахло в ней перегаром и приближением чего-то ужасного. Виолетта в ожидании возвращения мужа готовилась к решительной схватке, а пока проводила разведывательные операции: проникала в две соседские комнаты, кроме той, в которой лежала больная Любовь Петровна, рылась в чужих шкафах и в карманах чужой одежды, там находящейся. Прослушивала телефонные переговоры по подключенному параллельно аппарату, но в них не было ничего интересного и личного. Филипп не звонил. Аня притворялась, что это ее мало волнует — не хотелось расстраивать маму, а та старательно делала вид, будто мысли ее заполнены совсем другим.
— Анечка, — сказала она однажды, — давай продадим наши три комнаты и купим однокомнатную квартирку. Ведь должно хватить?
Девушка пожала плечами. На самом деле она и сама об этом думала.
— У нас ведь еще есть кое-какие сбережения, — продолжила Любовь Петровна, — добавим если не хватит, можно перезанять немного. Только вот у кого?
Среди знакомых Любови Петровны богатых людей не было — одни учительницы; и потом, если бы даже и были, разве богатые дают в долг?
— Нет, в долг брать не надо! — махнула рукой Любовь Петровна, решив, что дочь может воспринять разговор о недостающих деньгах как намек на Филиппа.
А он был действительно богат. Конечно, не он лично, но родители его были более чем состоятельны. Аня была в их квартире, видела обстановку: мебель, ковры и огромные телевизионные экраны — все словно из западных фильмов про жизнь миллионеров. Бедная девушка тогда еще подумала, что они с мамой даже мечтать не могли увидеть подобную красоту. Конечно, Аня не собиралась просить денег у Филиппа.
В риэлтерском агентстве ей сказали, что если продать три комнаты, то можно рассчитывать на приобретение однокомнатной квартирки где-нибудь на окраине. Аня вздохнула — уезжать с Васильевского не хотелось, но потом вспомнила больную маму, перекошенные лица соседей и сказала:
— Мы согласны.
Но опытный риэлтер объяснил, что для того, чтобы их мечта осуществилась, надо внести в кассу почти две тысячи долларов — десять процентов от предполагаемой суммы сделки за подбор вариантов.
Может быть, для кого-то две тысячи долларов — сумма смехотворная, но для учительницы и студентки это то же самое, что два миллиона, которых у них никогда не будет. Все их накопления — в лучшем случае всего-навсего четверть требуемой суммы, а где взять остальное?
Аня стояла на проспекте, мимо по рельсам ковылял старый трамвай; он дребезжал, сотрясалась земля, позвякивали стекла окон дома за спиной девушки, и в голове ее тоже все звенело — разбивалась на куски хрустальная мечта о спокойной жизни. «Нет, нет, — успокаивала себя Аня, — мечта — это Филипп, а все остальное превратности судьбы; сейчас не сложилось, но не вечно же так будет. Немножко потерпеть, и все изменится.»
Снова начал капать дождь; Аня полезла в сумочку за зонтом, когда раздался голос за ее спиной.
— Все равно промокнете. Садитесь лучше к нам в машину.
Девушка обернулась и увидела того самого парня, что был с тем стариком в царскосельском ресторане.
— Здравствуйте, Саша. Спасибо за предложение, но я лучше…
А парень взял ее под руку и уже вел к серебристому «мерседесу»: внутри было тепло, а главное, никакой сырости. Константин Иванович был на сей раз в темно-сером костюме.