сижу посередине
никудее некуда
здесь меня жгут солнцем
земля обетованна но пока не найдена
написанное мною в области интоксикации Богом
о чем еще ó о ней о нéй
о дорогой дражайшей
дорожке тéней и тенéй
о другую чуть дребезжащей
когда иней на ней всё инéй
об узкой узенькой ужайшей
обузкой узенькой сужающей
себя до самых легких дней
Две жили мышки, но одна – с печаткой.
Две жили мышки, но одна – одней.
Пристрастный воздух был ее перчаткой.
Вот старушка – церковная соня —
Собирает огарки свечей,
А между тем она – храм Соломонов,
Весь позолоченный
И ничей.
Вот одинокая колокольня —
Ни у кого нет от ней ключей,
А между тем она – храм Соломонов
Или прекраснее,
И ничей.
Вот на вершине сидит ворона,
Ежась под войском зимних ночей,
А между тем она – храм Соломонов,
Еще прекраснее
И ничей.
ЯЗУНДОКТА… ты одна мне осталась.
Сколько снега утекло, пока до тебя я добрался,
<…>
Яее тебя нет самого меня.
Явность твоя теперешняя – тайна выцветания этих чувств.
Твоим восклицательным именем нареку я дочь моих сублимаций.
Яко верною осталася в иерархии, где кто
сказал Агапит, должен сказать и Борис.
Ты яйцом в конце лежала, а теперь оно разбито, —
знать, не зря моя бежала мышь по краю алфавита.
Мне тут нечего делать.
Я есть инвалид Четырёх Мировых Великих.
Свое существование мне оправдать не удаётся
без оправдания не удаётся существовать,
а без существования не оправдаться.
Я скоро займусь вплотнее моей смертью!
Огры делают бобо,
так бобо, как нам слабо,
но бобее во сто крат,
если огры говорят
и ярмо их и клеймо
превращаются в бонмо,
а клеймёные слова
подвизаются в ать-два.
В современной поэзии встречается и суперлатив (превосходная степень) существительного:
что было дальше
дальше была бóльшая боль
дальшая даль
ночшая ночь
сквозь сквозную сквозь
тучнейших туч
многотóчней точь-в-точь
скрозь коррозий скрозь
лучший луч
не в бровь
но не врозь
Любезный брат и друг духовных выгод,
когда я вижу мост, я мыслью выгнут,
а сердцем серебрюсь, как под мостом
течение малейшим лепестком.
Великотрепетный мой друг светлейший
(немедля назовем ветлу ветлейшей,
а то ещё бесследно расхотим),
приветствую тебя, ты мне родим!
Многочисленность поэтических неологизмов типа птицая, веснее, ветлейшей впечатляет и заставляет задуматься о том, почему же поэты, пишущие в разных стилях, принадлежащие к разным поколениям, живущие в разных городах и странах, так настойчиво образуют авторские прилагательные от существительных, компаративы существительных и экспрессивные тавтологические конструкции с разными частями речи на месте прилагательных или наречий? Может быть, причина в том, что поэтам (а значит, поэзии, а следовательно, и языку) нужна именно эта ощутимая связь между предметами, признаками, обстоятельствами, действиями?
Если волей поэтов появляются такие полные прилагательные, как птицая, куклая, поэтый, клюквых, гондолых, бутылое, калеких, тыщий, кошие и мн. др., то сама система языка диктует, что слова птица, кукла, поэт, клюква, гондола, калека, тыща, коша можно воспринимать как краткие прилагательные. В таком случае почти любое непроизводное существительное (т. е. не осложненное суффиксами) является потенциальным прилагательным, следовательно, сохраняет в себе способность быть синкретическим именем.
Кроме того, поэзия показывает, что любое предметное существительное имеет тенденцию стать признаковым[114], так как в процессе функционирования языка оно получает разнообразные коннотации. Например, слово весна может употребляться в сравнительной степени потому, что в сознании человека это не только один из сезонов года, но и время потепления, оживления природы и чувств; слово метро – это не только вид городского транспорта, но и пространство подземной архитектуры. В строке Е. Хорвата Чем мертвее мы, тем церквее земля форма церквее мотивирована тем, что на земле каждая могила с крестом подобна церкви и по внешнему виду, и потому, что это место общения с потусторонним миром. Коннотации появляются не только у существительных, но и у других частей речи. Компаратив местоимения я в строке Хорвата Яее тебя нет самого меня может быть понят примерно так: ‘ты в большей степени я, чем я сам’; формы никогдее у Е. Клюева и никудее у Н. Азаровой вызваны тем, что отрицанию как явлению логики сопутствует эмоция безнадежности.
Авторские существительные-определения
Синкретизм имени и признака проявляется также при создании таких сочетаний двух существительных, одно из которых выполняет функцию определения (по модели фразеологизмов типа жар-птица, бой-баба, а также заимствованных моделей типа интернет-коммуникация, Кролик-бар)[115]:
Голубь как белая бабочка ходит-ходит,
не верь, не верь, что у него утро.
И это дни идут назад, на когтях лапы
и рёв иллюзий эволюционных,
как рвут дожди мои скандал-руки.
Не верь, не верь, моё дитя золотое,
ты златотканно, и в моих Микенах
лист перевёрнут… Свист ста!
Мой дом стоял, как пять столбов, на холме с зеркалами.
Топилась печь, холод хорош, а стекла-ртуть зачем-то запотевали.
Как говорится, грусть моя не светла, направо дверь-дурь белела.
Да в жилах кровь, как мыльный конь, к пункту Б бежала.
Вот Гнильпросветуголок
кладбища новосельного,
гниль-огонек. Вечерами
Здесь собираются жмурики —
смертожители местных могил
Посмотреть в телевизоре
розыгрыш черепа… матч
Вспомнить попойки гнилушные,
бормотушно-багровые ночки,
Вспомнить, вздохнуть и вернуться
В Червогриб многоместный,
растущий сквозь недра земли.
Я обернусь – при синь-луне
Моя сестра плывёт в челне.
Иное на её лице.
Что, госпожа, в твоём ларце?
Святынька? Баночка румян?
…На поле – войско басурман.
Лавина холода
спрессована в гармошку.
Сыграй мне, лёд,
свой шлягер на дорожку,
вруби мой след
в каток мороз-пути
И отпусти
дышать морозным бунтом.
Я, превратившись в слух и в голос,
в минус, подобный лишь лосю, чьи
лоб-лабиринты суть та же голость
сучьев, умноженных на в ночи
скрипы их… ибо способен минус
и к умножению. Разве та
Крит-пустота, что застроил Минос,
не многократная пустота?