В этот непростой спор, который она усложнит еще больше, одновременно придав смысл этому спору, остается ввести историю, ее способы исследования, ее, по всей видимости, основополагающие объяснения. Действительно, нет ни одной современной цивилизации, которую можно было бы по настоящему понять без знания прошлых путей ее развития, ее былых ценностей, накопленного опыта. Цивилизация — это всегда прошлое, определенное живое прошлое.
Поэтому история цивилизации представляет собой поиск среди реалий прошлого тех, что не потеряли своего значения и сегодня. Речь не идет о том, чтобы рассказать все, что известно о греческой цивилизации или о цивилизации средневекового Китая, но о том, что из той прошлой жизни сохранилось в жизни сегодняшней, касается ли это Западной Европы или Китая эпохи Мао Цзэдуна. Иными словами, показать точки соприкосновения и взаимодействия прошлого и настоящего, разделенных веками.
Взгляд на цивилизации из повседневности
Но начнем с начала. Всякая цивилизация, как ушедшая, так и настоящая, обнаруживает себя прежде всего через совокупность проявлений, которые легко заметить: театральная пьеса, выставка живописи, успех книги, философия, мода в одежде, научное открытие, техническое достижение, т. е. через совокупность событий, которые внешне выглядят не зависящими одно от другого (с первого взгляда, ничто не связывает философские воззрения Мерло-Понти и последнюю картину Пикассо).
Отметим, что эти цивилизационные факты всегда имеют короткий период существования. Так как же они приведут нас к искомым координатам, одновременно старым и новым, если нам кажется, что они скорее замещают и разрушают друг друга, чем продолжают один другого?
• Эти театрализованные постановки подвержены постоянным изменениям. Программа меняется, и никто не хочет, чтобы она долгое время оставалась в афише.
Эта изменчивость видна даже в самой последовательности литературных, художественных или философских эпох. Создается впечатление, что это замкнутые в себе периоды. Используя язык экономистов, было бы удобнее сказать, что наряду с экономической конъюнктурой существует конъюнктура культурная, т. е. те же долговременные или краткие колебания, которые чаще всего следуют друг за другом, находясь в жестком противоборстве. От эпохи к эпохе все меняется или кажется, что меняется, как это происходит в театре, где софит, не изменяя ни лица актера, ни декорации, отправляет действующие лица в другую реальность.
С этой точки зрения наиболее показательна эпоха Возрождения. У нее есть своя тематика, свои цвета, свои предпочтения, даже свои причуды. Она протекала под знаком интеллектуальных страстей, любви к прекрасному, свободных и веротерпимых дискуссий, где игра ума дополняла радости жизни. Она проходила также под знаком знакомства (или открытия) с творениями античности, которые пламенно восприняла культурная часть тогдашней Европы.
То же можно сказать о романтической конъюнктуре(в целом это период с 1800 до 1850 г., хотя существовали, естественно, и преромантизм и поздние романтики). В течение всего этого смутного и трудного периода, отмеченного уходом со сцены Революции и Империи и экономическим спадом во всей Европе (между 1817 и 1852 г.), романтическая коньюнктура повлияла на тогдашние умы и чувства. Разумеется, мы не станем утверждать, что один только экономический спад сам по себе объясняет или стимулирует романтизм; ничто не говорит и о том, что не существует отдельных циклов, отмеченных особой чувствительностью, особого искусства жить и мыслить независимо или почти независимо от любого контекста… Во всяком случае каждое новое поколение имеет склонность отрицать предшествующее поколение, а следующее за ним оказывается еще более усердным в своем отрицании. Свидетельство тому бесконечные колебания между романтизмом (или барокко, как говорил Эухенио д’Орс) и классицизмом, между рациональным интеллектом и обеспокоенным сердцем, приводящие к удивительным изменениям ситуации.
Перед нами возникает образ постоянно качающегося маятника. У цивилизации, как и у экономики, свои ритмы. Она предстает как история то исчезающих, то появляющихся вновь явлений, история, которую режут на последовательно сменяющие друг друга фрагменты, оказывающиеся почти независимыми друг от друга. Не говорим ли мы о веке Людовика XIV, о веке Просвещения? Так же мы говорим: «классическая цивилизация», «цивилизация XVIII в.». Здесь мы имеем дело с «цивилизациями эпохи», «дьявольскими выдумками», как утверждал экономист и философ Дж. Чеппи. По его мнению, такой подход противоречит самой идее цивилизации, которая, как мы еще увидим, предполагает преемственность. Впрочем, единство и разнообразие не перестают сталкиваться, сосуществовать. И мы должны извлечь из этого уроки.
• «Переломные моменты», события, герои: эти конъюнктуры, эти чередования эпизодов помогают понять то особое место, которое занимают в истории цивилизаций некоторые события или выдающиеся личности.
Каждый исторический эпизод, если его внимательно рассматривать, распадается на череду поступков, жестов, ролей. Ведь цивилизации в конечном счете — это люди, а значит, бесконечные демарши, действия, порывы, «обязательства» людей, резкая перемена их настроений. Однако эта череда поступков, творений, биографий предопределяет выбор: сами по себе вычленяются события или люди, которые определяют «переломный момент», наступление новой фазы. Чем значительнее признаки этого, тем сильнее сам сигнал.
Например, весьма значительным событием (т. е. повлекшим за собой важные последствия) стало открытие Ньютоном закона всемирного тяготения (1687). Заметным событием стала постановка Сида П.Корнеля (1637) или постановка пьесы В.Гюго Эрнани (1829).
То же можно сказать и о людях: они становятся заметными в той степени, в какой их дела знаменуют собой веху в истории либо завершение исторического эпизода. Это можно сказать о Жоашене дю Белле (1522–1560) автора манифеста Защита и прославление французского языка, о Лейбнице (1646–1716), создателе дифференциальных и интегральных исчислений, о Дени Папене (1647–1714), изобретателе теплового двигателя и парового котла.
Но имена, действительно господствующие в истории цивилизаций, — это имена тех людей, которые проходят через череду конъюнктур, как корабли проходят через многие бури. На пересечении крупных исторических периодов часто возникают «избранные», с которыми связывают несколько поколений. Это Данте (1265–1321) и конец «латинского» Средневековья; Гёте (1749–1832) и завершение первого периода развития современной Европы; Ньютон (1643–1727) и начало классической физики или Альберта Эйнштейна (1879–1955), чья фигура приобретает гигантские масштабы в свете развития современной науки.
Создатели великих учений принадлежат к этому числу избранных: Сократ, Платон, Конфуций, Декарт, Карл Маркс знаменуют собой несколько веков. Они — основатели цивилизаций, быть может только немного уступающие звездам первой величины, создателям мировых религий: Будде, Христу, Мухаммаду, которые и по сей день сохраняют свое непреходящее значение.
Короче говоря, мерой значимости событий и людей, выделяющихся из общей массы людей и событий, является то время, за которое они остаются на сцене мировой истории. В великой истории цивилизаций значимы лишь те, кто остается в ней максимально долгое время и кто смешивается с долговременно существовавшей реальностью. Так через привычную историю высвечиваются те тайные координаты длительного времени, к которому мы теперь и обратимся.
Цивилизации и их структуры
Исторические эпохи являют нам образы, которые возникают, а затем исчезают со сцены цивилизаций. Если мы попытаемся вычленить то, что в ходе сценического действия остается неизменным в глубине сцены, то тогда становятся заметными иные реальности, более простые и представляющие другой интерес. Одни из этих реальностей существуют на протяжении двух или трех постановок, другие остаются веками, а третьи настолько долговременны, что кажутся нам незыблемыми. Но это не верно, так как и они тоже меняются, но гораздо медленнее и незаметнее.
• Реальности, рассмотренные в предыдущей главе, — это требования, вызванные к жизни географическими пространствами, социальной иерархией, коллективной психикой, экономической целесообразностью, всеми другими глубинными силами, которые на первый взгляд мало заметны современникам, поскольку представляются им естественными и беспроблемными. Эти реальности в современном языке обозначаются как структуры.
Даже историки, когда слишком увлекаются хронологией, не сразу их замечают. Но нельзя ни понять, ни проследить эти реальности — в их очень медленной эволюции — без обращения к очень широким временным пространствам. В этом случае лежащие на поверхности явления, о которых мы только что говорили, события и сами люди как бы исчезают из поля зрения и становятся заметными постоянные или приближающиеся к таковым величины, осознаваемые и неосознаваемые одновременно. Это и есть «фундаментальные основы», или, еще лучше, «структуры» цивилизаций: религиозные чувства, например, консервативность сельской жизни, отношение к смерти, к работе, к удовольствиям, семье…
Эти реальности или структуры, являются чаще всего древними, обладающими отчетливыми и оригинальными чертами. Они придают цивилизациям особый облик, наделяют их неповторимой сущностью. Цивилизации не заимствуют их друг у друга, поскольку каждая рассматривает эти реальности как бесспорные ценности. Разумеется, эти постоянные величины, этот унаследованный выбор или отказ от структур других цивилизаций большинством людей не осознаются. Вот почему так необходимо отдалиться, хотя бы мысленно, от изучаемой цивилизации, чтобы выделить эти постоянные величины или тенденции.
В качестве простого примера, затрагивающего глубинные структуры, возьмем роль женщины в европейском обществе в близком нам XX в. Особенности этой роли станут заметны только в том случае (мы-то их находим «естественными»), если сравнивать их с ролью женщины в мусульманском мире или, если искать нечто противоположное, с ролью женщины в США. Если мы хотим понять, почему сложилась такая социальная ситуация, мы должны уйти в глубь веков, вплоть до XII в., до эпохи «куртуазной любви», которая объяснит, как понимают любовь и супружество на Западе. Затем следует дать множество объяснений: христианству; праву женщин на школьное и университетское образование; представлению о воспитании детей; экономическим условиям; уровню жизни; женскому труду дома и за его пределами и пр.
Роль женщины всегда предстает как цивилизационная структура, как своеобразный тест, потому что в каждой цивилизации эта роль является долговременной реальностью, сопротивляющейся внешним воздействиям, с трудом изменяемой в относительно короткий отрезок времени.
• Цивилизация чаще всего отторгает любое культурное благо, которое угрожает одной из ее структур. Этот отказ заимствовать, эта скрытая враждебность относительно редки, но они всегда ведут нас в самое сердце цивилизации.
Цивилизация постоянно что-то заимствует у своих соседей, одновременно стремясь «интерпретировать заимствованное на свой манер», ассимилировать его. На первый взгляд, каждая цивилизация походит на товарную станцию, которая только и занимается тем, что принимает и отправляет самые разные грузы.
Однако, даже если ее об этом просят, цивилизация может упорно отказываться от того или иного дара извне. На это указал Морис Мосс: не может существовать цивилизации, достойной так называться, если она что-то не отвергает, от чего-то не отказывается. При этом каждый раз отказ наблюдается после долгих колебаний и попыток ассимилирования. Будучи продуманным, сопровождаемый долгими сомнениями, такой отказ всегда является чрезвычайно важным.
Классическим случаем можно считать взятие Константинополя турками в 1453 г. Один современный турецкий историк считает, что город сдался, что он был завоеван изнутри — еще до финального штурма. Даже если такое мнение слишком категорично, оно имеет право на существование. Православная церковь (но здесь мы может говорить вообще о византийской цивилизации) предпочитала единение с латинянами — то единственное, что, могло ее спасти от подчинения туркам. Не будем здесь говорить о «решении», которое якобы было принято неожиданно под влиянием происходящих событий. Речь идет о завершении долгого процесса, столь же долгого, как и процесс упадка Византии, по мере своего развития усиливая нежелание греков сблизиться с латинянами, с которыми их разделяли теологические разногласия.
Единство было возможным. Император Михаил Vili Палеолог признал его на церковном соборе в Лионе в 1274 г. В 1369 г. в Риме император Иоанн V признал перед папским престолом свои католические убеждения. В 1439 г. совместный церковный собор во Флоренции вновь продемонстрировал возможность союза. Наиболее крупные греческие богословы Иоанн Веккос, Деметрий Сидонский, Виссарион писали в защиту единства с таким талантом, до которого было далеко их противникам. Однако в выборе между турками и латинянами греки предпочли турок. «Византийская церковь из-за соображений собственной независимости призвала врага, отдала ему империю и христианство», потому что, как писал константинопольский патриарх папе Урбану VI, папа предоставил греческой церкви «полную свободу действий». Этот фактор и явился решающим. Фернан Гренар, у кого мы заимствуем эти объяснения, добавляет: «Завоевание Константинополя Магометом II стало триумфом патриарха, выступавшего против единства». Впрочем, Западу была хорошо известна эта антипатия к нему со стороны Востока.
«Эти схизматики[2], — писал Петрарка, — нас боялись и ненавидели всеми фибрами души».
Другим отказом, который так же медленно формулировался (во Франции, где колебания были наиболее значительными, для его окончательного оформления понадобилось больше века), был отказ от Реформации в Италии, на Иберийском полуострове и затем во Франции, хотя столкновение двух взглядов на католическую церковь и христовую веру продолжалось довольно долго и так ничем и не закончилось.
Следующим отказом, причем не только политическим по сути, хотя и не столь единодушным, был отказ развитой Европы и англо-саксонской Америки (включая Канаду) признать идеологию марксизма и тоталитарные решения, предлагаемые СССР: со стороны германских и англо-саксонских народов «нет» было категоричным; со стороны Италии, Франции и даже стран Иберийского полуострова отказ был более мягким и не таким однозначным. В этом случае, вероятно, это был отказ одной цивилизации заимствовать структуры другой.
Впрочем, нужно отметить, что если бы Западная Европа и приняла коммунизм, то она организовала бы его по-своему, пригнала его к своим меркам точно так же, как она по-своему кроит капитализм, идя по пути, отличному от пути США.
• Процесс согласия или отказа одной цивилизации заимствовать у другой происходит также и внутри одной цивилизации, но медленно. Почти всегда этот выбор бессознателен или почти бессознателен. Но именно благодаря ему цивилизация меняется, «отделяясь» частично от своего прошлого.
Среди массы ценностей или поведенческих особенностей, которые прошлое цивилизации предлагает настоящему, настоящее одно отбрасывает, другое принимает, и этот выбор формирует иной облик цивилизации, хотя этот облик никогда не бывает ни идентичным, ни полностью обновленным.
Эти внутренние отказы могут быть резкими или смягченными, длительными или преходящими. Для нас важны долговременные отказы, которые выявляются исследованиями по психологической истории, проводимыми в масштабах одной страны или одной цивилизации. К ним относятся труды Альберто Тененти, посвященные проблемам жизни и смерти в XV и XVI вв.; работа Р. Маузи, посвященная Идее счастья во Франции в XVIII в., захватывающий труд Мишеля Фуко История сумасшествия в классическую эпоху (1961).
В этих трех случаях речь идет о внутренней работе над собой, происходящей в цивилизации, сталкивающейся с собственными противоречиями, работе, которая лишь изредка становится известной. Это происходит столь медленно, что современники этого не видят. Выбор обычно происходит на протяжении веков, сопровождается запретами, баррикадами, трудным, часто неокончательным, но всегда длительным зарубцеванием ран.
Это и есть то, что Мишель Фуко на своем языке называет «разделиться»: по отношению к цивилизации это означает отвергнуть ту или иную отрицаемую ценность. Он пишет: «Можно было бы написать историю пределов, историю непонятных, сразу после их совершения забываемых поступков, при помощи которых цивилизация отбрасывает нечто, что представляется ей чужеродным; в ходе ее истории эти обнаруживающиеся пустоты, это ненаселенное пространство, которым она себя изолирует, определяют ее в той же мере, что и ее собственные ценности. Дело в том, что данные собственные ценности она приобретает и сохраняет в исторической преемственности; но в той области, о которой мы говорим, она делает свой главный выбор, она производит разделение (курсив наш. — Авт.), которое придает ее облику позитивность; здесь и находится та содержательность, где она формируется».
Этот текст следует читать и перечитывать. Цивилизация познает себя, отбрасывая то, что ее смущает, в неизвестность сопредельных и чужих территорий. Ее история — это происходящее на протяжении веков очищение коллективной личности, оказавшейся, как и индивидуальность, между осознанным, ясным существованием и неосознанным и неясным бытием. Заметно, что эти исследования ретроспективной психологии отмечены открытиями психоанализа.
Книга Мишеля Фуко изучает частный случай: разрыв между разумом и безумием, между умалишенными и нормальными людьми, чего не знало европейское Средневековье, для которого безумец, как и всякий отверженный, казался таинственным посланцем Бога. Сумасшедших начнут жестко изолировать только в XVII в., озабоченном установлением общественного порядка, в глазах которого безумцы — это отбросы общества в той же степени, что и преступники и неисправимые бездельники. Отношение к ним изменится в XIX в., оно станет более милосердным, поскольку за лишенными разума будет признан статус больных людей. Но как бы ни менялось отношение к ним, основная проблема осталась неизменной: начиная с классической эпохи и до наших дней Запад «отделял» себя от безумия, не желал его признавать. Итак, триумф разума сопровождается происходящей в тени этого триумфа длительной и бесшумной бурей, неосознанной и почти незаметной, которая, однако, представляется почти что сестрой победы разума, оборачивающейся в свете дня победой рационализма и классической науки.
Конечно, мы могли бы привести и другие примеры подобного полного или частичного разделения. В книге Альберто Тененти детально рассматривается процесс, в ходе которого Запад «отделился» от христианской смерти в том виде, как она осмысливалась в Средние века: тогда это был переход от бренного земного существования к подлинной потусторонней жизни. В XV в. смерть становится «человечной», она рассматривается как последнее ниспосланное человеку испытание ужасом разлагающейся телесной оболочки. Но в этой новой концепции смерти человек обнаруживает и новую концепцию жизни, которая в его глазах приобретает изначальную общечеловеческую ценность. Страх перед смертью в его прежнем виде исчезает в следующем XVI в., который был, особенно в своей первой половине, веком радости жизни.
• Жестокие столкновения цивилизаций: до этого момента наши рассуждения предполагали мирные взаимоотношения цивилизаций, свободный выбор ими путей своего развития. Однако зачастую отношения между ними носили насильственный характер. Столкновения цивилизаций всегда были трагичными, что нередко в долговременной перспективе оказывалось бессмысленным.
Успешность таких процессов, как подчинение Римом Галлии и значительной части завоеванного европейского Запада, объясняется только их долговременностью и, что бы там ни говорили, низким начальным уровнем развития этих народов, их восхищением завоевателем, их «пособничеством» в конечном счете. Но такие победы были редки: исключения подтверждают правило.
Во время таких жестких столкновений неудачи случались чаще, чем успехи. «Колониализм» смог победить вчера, но сегодня его фиаско очевидно. Колониализм — это поглощение одной цивилизации другой. В ходе конфликтов между цивилизациями побежденные всегда уступают сильнейшему, но их подчиненное положение является временным.
Длительные периоды насильственного сосуществования подразумевают уступки, согласие, важные культурные заимствования, часто оказывающиеся плодотворными. Но этому всегда есть определенные пределы.
Лучшим примером взаимопроникновения культур под знаком насилия является тот, что проиллюстрирован книгой Роже Бастида Африканские религии в Бразилии (1960). Это трагическая история черных рабов, оторванных от родных африканских берегов и брошенных в патриархальное христианское общество колониальной Бразилии. Они выступили против самого общества, но приняли христианство. Многие беглые негры основали независимые республики. Некоторые из них, например (в штате Байя, на северо-востоке Бразилии) пала только после упорного сопротивления. Удивительно ли, что лишенные всего чернокожие рабы вернулись к своим прежним африканским религиозным обычаям, объединили в своих кандомблес или макумбас языческие и христианские ритуалы, что этот своеобразный «синкретизм» не только дожил до нашего времени, но и проявляет наступательный характер. Побежденный уступил, но в то же время сохранил самобытность.
История и цивилизация
Рассказ о сопротивлении, согласии, устойчивых тенденциях, постепенных деформациях цивилизаций позволяет сформулировать последнее определение, которое придает цивилизациям особый, только им свойственный облик: цивилизации представляя собой непрерывный процесс исторической преемственности.
Цивилизация является таким образом самой продолжительной подлинности истории. Но историк не сразу осознает эту истину: она становится понятна после целого ряда наблюдений. Это как при подъеме в гору: чем выше поднимаешься, тем шире обзор.
• Различные временные отрезки истории: историческая наука имеет свои масштабы, использует различные единицы измерений: от изучения прошлого день за днем, год за годом до изучения его десятилетие за десятилетием, век за веком.
В зависимости от изучаемого отрезка времени исторический пейзаж меняется. Противоречия между наблюдаемыми реальностями, между прошлым с разными временными отрезками рождают свойственную истории диалектику.
Чтобы упростить объяснения, скажем, что историк работает по меньшей мере на трех различных уровнях.
Уровень А — это уровень традиционной истории, обычного исторического повествования, идущего от события к событию, как это делает хроникер или репортер. Таким образом выхватываются тысячи образов, которые составляют многоцветие истории, оказывающейся столь же богатой на перипетии, как толстый роман. Однако забытая сразу после прочтения, такая история оставляет много недосказанного, и мы зачастую по-прежнему не способны понять ее или высказать о ней свое суждение.
Уровень Б отражает отдельные исторические эпизоды, каждый из которых рассматривается комплексно: романтизм, Французская революция, промышленная революция, Вторая мировая война. Единица измерения в этом случае — десятилетие, двадцатилетие и даже пятидесятилетие. Эти временные отрезки, которые называют периодами, фазами, эпизодами или конъюнктурами, взятые в совокупности, позволяют сблизить факты, интерпретировать их, дать объяснения. Здесь мы имеем дело с длительными событиями (если их так можно назвать), избавленные от незначащих деталей.
Уровень В идет дальше этого, пусть даже долговременного, событийного ряда и исследует только вековые или многовековые движения. Он изучает такую историю, развитие которой замедленно, протекает на протяжении больших временных пространств. Это история, которую хотелось бы преодолеть с помощью сапогов-скороходов. С этой точки зрения Французская революция представляется лишь моментом, пусть и ключевым, в длительной истории либерального и тоталитарного пути, по которому шел Запад. Философия Вольтера здесь не более чем один из этапов развития свободомыслия…
На этом последнем уровне исследований возникают цивилизации, лишенные случайностей и перипетий, которые окрашивали их эволюцию; они рассматриваются во всем их длительном развитии, с их устойчивыми тенденциями, структурами, с их почти абстрактными и вместе с тем основополагающими схемами.
• Цивилизация в этом случае — это ни данный экономический уклад, ни данное общество, но нечто такое, что, будучи рассмотренным через совокупность экономических укладов, совокупность общественных формаций, продолжает существовать, лишь слегка меняясь время от времени.
Мы подходим к цивилизации лишь в долговременной перспективе, ухватив кончик нити, которая продолжает разматываться; это то, что на протяжении бурного и шумного исторического развития общности людей удавалось сохранить и передавать из поколения в поколение в качестве наиболее ценного дара.
Но при этом не будем слишком быстро соглашаться с мнением крупного испанского историка Рафаэля Альтамира-и-Кревеа (1951) или с мнением, высказанным еще раньше Франсуа Гизо (1855): якобы история цивилизаций — это «вся история». Это, безусловно, вся история, но взятая в определенной перспективе, рассматриваемая в максимально возможном хронологическом пространстве, в увязке с историческим и человеческим факторами. Если позаимствовать образное высказывание Фонтенеля, это не история роз, какими бы красивыми они не были, но история садовника, которого розы считают бессмертным. С точки зрения обществ, экономических укладов и тысяч кратковременных исторических событий цивилизации также кажутся бессмертными.
Это долгосрочная история, телеистория, дальнее плавание в море времени, а вовсе не каботажное плавание вдоль знакомых берегов. Такой исторический подход, как бы мы его ни называли и какой бы образ мы ему ни придавали, имеет свои преимущества и недостатки. Преимущества: он заставляет думать, давать объяснения в непривычных терминах и пользоваться исторической экспликацией для понимания своего собственного времени. Недостатки и даже опасности: он может привести к чрезмерно легким обобщениям философии истории, иными словами, к созданию истории вымышленной в большей степени, чем признанной и доказанной.
Историки, безусловно, правы, когда с недоверием относятся к таким энтузиастам как Шпенглер или Тойнби. Всякая история, сведенная к общим объяснениям, требует постоянного обращения к конкретной реальности, к цифрам, к картам, к точной хронологии, т. е. требует подтверждения.
Чтобы понять, что же есть цивилизация, нужно заняться изучением конкретных случаев. Все определенные нами в разделе «Грамматика цивилизаций» правила окажутся более простыми и ясными в свете примеров, которые будут приведены ниже.
РАЗДЕЛ II. ЦИВИЛИЗАЦИИ ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕВРОПЫ