Только тихая благословенна слеза —
это все, что мы можем,
и все, что Ему отдаем.
Сервантес
Я и мул, и его погонщик,
И поклажа натерла мне спину,
И моя потертая куртка
Посерела от пыли дорожной.
Спотыкаются ноги устало,
С каждым шагом вьюки тяжелее,
Раскаленные камни дороги
Сквозь подошвы пробитые жгут.
Наша скудная кончилась пища,
И во фляге воды ни капли,
И не знаю, когда мне помогут
Сбросить наземь тугие вьюки.
Что в тюках, мулу неизвестно,
И не знает погонщик мула,
Эту вечную тяжесть не снимут —
Груз живущей под солнцем души.
Хочу небывалого
Я хочу той песни,
что всем дана.
Прикосновение
к сердцу мира
не требует слов.
Но я боюсь —
обретенная тишина
поколеблет хрупкость основ
легкой жизни,
летящей с щебетом капель
на темный асфальт,
отлетающей грустным взглядом
от чьих-то пустых глазниц.
Я хочу небывалого —
чтобы голубизна
колокольно звонила,
задетая крыльями птиц.
Птицы
Выпускаю птиц из клетки сердца:
что же им без воздуха томиться,
без полетной остро-сладкой дрожи,
без размаха крыл, растущих в небо,
и без солнца, что насквозь проходит,
и без линий полюсов магнитных,
что видны им точно, как на карте.
Это мир играет им на струнах,
как без них он сможет наслаждаться
голосом гармонии крылатой
и согласием движенья совершенным.
Выпуская птиц из клетки сердца,
ты его, конечно, перегрузишь,
и оно тоскливо разболится,
задрожит и вдруг слетит с обрыва,
и о скалы, нет, не разобьется,
а парить научится над миром,
чувствовать его живые токи,
ветер обгонять и подниматься
вверх на радости сплошном потоке.
VI. «Мы с тобой эфирные создания. Нам не нужна вода, не нужна еда, не нужно тепло. Только перепад света и тени…»
Эфир
Мы с тобой эфирные создания.
Нам не нужна вода, не нужна еда, не нужно тепло.
Только перепад света и тени.
Мы скользим по видимому слою такие понятные – рост, вес, пол, возраст,
семейное положение, социальный статус.
Но проскальзываем за грань – и там мы другие.
Рост, вес, возраст – все исчезает. Но почему-то остается пол.
Эфирные создания понимают свой пол так:
их энергия имеет разный заряд, и они притягиваются.
Мы парим в невидимом и сливаемся.
Но почему, чтобы эфирные создания могли успокоиться,
им надо подтянуть друг к другу эти тяжелые неловкие тела?
Когда я касаюсь тебя, находясь за две тысячи километров, скажи, что ты чувствуешь?
Ты чувствуешь? Я чувствую, как ты обнимаешь меня.
У нас, эфирных созданий, это делается просто – мы погружаемся друг в друга.
Всполохи. Сияние. Перламутровые переливы.
Как обидно телам – они в этот миг исчезают.
Сознание уходит из них и переселяется в светящийся шар.
Мы знаем – он есть.
У слабых тел возможности сопротивляться, бороться нет никакой.
Только признать и покориться.
Мы, эфирные тела, скользим по кромке этого мира – свободные и живые.
Нам достаточно имени, чтобы позвать.
Где бы мы ни были, услышав зов, можем взлететь повыше и увидеть друг друга.
И там, за кромкой мира, нет расстояния и времени – только чистое бытие.
А тела, лежащие далеко друг от друга, испытывают прилив страсти,
у них что-то плавится внутри от желания прикосновения.
И тела согласны выносить муку разделенности, они ее не отдадут.
Хотя и сами знают, что не смогут сбежать из нее, как бы ни хотели.
Нам, эфирным существам, какое дело до мук тел,
выгибающихся дугой, ловящих руками пустоту.
Назови меня по имени. И я услышу.
Тела пугаются – вот седина на виске, вот морщинки у глаз.
Хорошее, глупое тело, смотрит вниз на него эфирное существо.
Там, где мы, нет пределов.
Не бойся, только скажи мне, когда будешь уходить за кромку света.
А тела сглатывают комок в горле, и по щекам катятся непрошеные слезы.
Мы, эфирные существа, с улыбкой смотрим,
как рвутся друг к другу, расходятся, прячутся друг от друга наши тела.
Они могут зарываться в работу, как в песок,
нырять в городские улицы в поисках новых отношений.
Пытаться забыться. Делать тело ватным и глухим от странных напитков.
Так куда же сбежишь от себя?
И однажды тела не выдержат, они найдут способ быть рядом,
им не хватит беззвучного голоса и теплого потока энергии.
Однажды мы, эфирные существа, решим, что нам интересно вырваться за кромку.
Прийти в этот мир, пройти сквозь тела. И посмотреть, что будет.
Мы знаем то, что мы знаем.
Но нам любопытно поставить физический эксперимент.
Дом графа Ананьева
И, собравши, как плащ свой,
музыку снов моих,
он удалился.
Принц или просто скиталец
из детских рассказов.
И раскрылась душа
в червоточинах боли о бывшем.
Черноокий, верни мою радость —
ласкающей флейты серебряный голос,
ладони – прогретые камни у моря.
Но, собравши, как плащ свой,
музыку снов моих,
он удалился.
Ждать и не помнить.
Синь
Будь когда-нибудь там, пожалуйста.
В синеве безраздельного часа,
Выпадая в странное множество зашифрованных не отказов.
Не в согласии, не в довольствии, не в отчаянном отречении,
Будь в зеленом ветру даосом, разводящим струи тени.
В синем часе сливаются заново и причины пути, и последствия,
Ни щепотки, ни крохи хаоса, только струны равноденствия.
И звучание первозданности утомит, как томленье любовное,
Я не знаю печальней усталости, чем от тоски недомолвленной.
В синем часе смыкаются памяти существ, что безрадостно кружатся.
В синеве пропадают несчастия, неприятности, страхи и ужасы.
Босанова
Кто-то, глядя на мое унылое лицо,
достает телефон и включает мелодию
снова и снова.
Слушай же, слушай, станет легче тебе.
Звучит босанова.
Кто-то живой по-португальски поет,
а мелодия кружит, с мысли сбивая,
не понимаю ни слова.
Но сердце мое два удара на удар выдает —
звучит босанова.
Сложная музыка, а разве простая поможет —
я в ней дышу, не сбиваясь с дыхания
снова и снова.
Чувств выпевая высокие ноты,
звучит босанова.
Кто-то живой говорит правду сердца,
а напряженный ум мне твердит —
это вовсе не ново.
Что мне за дело – напиток души пью.
Звучит босанова.
Фрагмент
Мне б опомниться, мне б опомниться
И сказать, пока лампада светится,
Не взошла пока луна полная,
Не проснулась во мне сила ведьмина:
«Погублю я тебя, милый, русого.
Погублю я тебя, милый, статного,
Я ведь ведьма, голубь мой, черная,
Ночью темной в снегу рожденная».
Под божницей лампада чуть теплится,
Сердце иглами колет острыми,
Над землей лунный свет разгорается.
«Уходи, жалко мне тебя, глупого!
Уходи, опостылел мне, ласковый!»
Душа выгорает
Пощади, не могу я спокойно выдерживать ложь
И в придуманный мир с головой погружаться.
Мне уже не сыграть ожидания легкую дрожь
И бездумье блестящее яркого глянца.
Но реальность трехмерную взмахом руки не избыть,
Не сбежать в осязанье шершавых полотен,
Хоть колотится сердце, уставшее ныть,
И длинны рассужденья о зимней погоде.
Невозможно привычную пошлость обеденных блюд
Положить на мелодию летнего света.
Где-то бьют родники, толщи скал пробивают и бьют,
Я не видела, и оттого мне не верится в это.
Пощади, я в сети – в обаянии ласковых снов.
Мне бы шаг, чтоб упасть, чтоб на боль напороться.
Я играю – ребенок гремит погремушками слов,
А душа выгорает, как платье на солнце.
На кухне
Говори, говори…
Будет мир
немного странным,
с серединным желтым
пятном бездарным,
с лукоморской голубизной,
с золотистым звоном —
это я буду с тобой,
не в меня влюбленным.
Ожидание звонка
Мы все зависимы до боли,
До шевеленья в животе
От чьей-то посторонней воли
И слов, объявленных в конце.
Как мы боимся наших дальних
И рикошетим по своим.
Клубок запутанных случайно
И неподвластных мысли сил.
Мы то колотимся от дрожи,
То ждем свирепого броска,
Так, что сообразить не можем,
Что жизнь из цельного куска.
И в этом жарко-хладном целом
Мы двигаемся, как в дыму.
След нерешительных движений
Ведет во тьму, бредет во тьму.
Случай
Спотыкаюсь.
Теплой волной