Она поднялась и подошла к стене с фотографиями. Это были обыкновенные снимки, сделанные на дешёвую автоматическую камеру и напечатанные на матовой бумаге, как было тогда принято. Цвета немного потускнели, но Роз-Эме всё равно сражала наповал: царственная осанка, светлые волосы — и такая юная, что сгодилась бы Нин в сёстры.
— Та женщина, которую ты увидишь здесь завтра, будет на сорок лет старше, — предупредила Титания.
— Хочешь сказать, у неё будут седые волосы?
— Это необязательно. Но вот морщины будут точно. И возможно, ходить она будет очень медленно, опираясь на палочку!
— Не верится.
— Мне тоже.
В голосе матери что-то было не так, и Нин вдруг осенило:
— Когда ты её в последний раз видела?
— Роз-Эме?
— Да.
Титания вздохнула и нервно сглотнула. Ответ на этот вопрос повлечёт за собой другие вопросы, которых она предпочла бы избежать.
— Ну что? — спросила она вместо ответа. — Нашла Ориона?
Нин нагнулась ближе к фотографиям и стала вглядываться в них в резком свете лампы. Она узнала свою мать, такую же светловолосую, как Роз-Эме, но более хмурую. Мальчишеской внешностью и ясными глазами Консолата из прошлого была похожа на сегодняшнюю Титанию. Роз-Эме на снимках держала её то за плечо, то за руку, так что непонятно было, чего ей хочется больше: удержать дочь рядом с собой или отдалиться от неё. Что до близнецов, то они всегда стояли бок о бок. Одежда у них была разная (кроме той фотографии, где оба брата и сестра оделись в футбольную форму). Нин поразила красота этих мальчиков. Различить их можно было только по шраму на середине брови у одного из близнецов. За исключением этой маленькой детали, они были совершенно одинаковые. Невозможно угадать, который Орион.
— Присмотрись внимательнее, — сказала Титания. — И увидишь разницу.
Нин слегка отстранилась, ухватившись за лестничные перила. Что она видела теперь? Четыре одинаково освещённых лица, четыре улыбки разной степени вымученности, четыре молодых крепких тела, четыре… нет, три открытых и искренних взгляда, направленных в объектив с вызовом и прямотой. Четвёртый же взгляд вызова никому не бросает. Четвёртый взгляд — отсутствующий, мутный, будто подёрнутый дымкой.
— Вот Орион, — объявила Нин, указывая на того, у которого был маленький шрам.
Титания кивнула.
— После пожара в его глазах что-то погасло, — сказала она. — Никто не смог объяснить почему. Он как будто перешёл на другую сторону.
— На другую сторону чего?
— Не знаю, зайчонок. Может, на другую сторону зеркала, как «Алиса в Зазеркалье».
— Хм… — произнесла Нин. — Теперь я начинаю понимать, почему у тебя в романах всегда происходят несчастные случаи и дело распутывает аутичный инспектор.
Титания изумлённо вытаращила глаза, оторвалась наконец от стены и шагнула к дочери.
— Орвель Шпигель не аутист! — воскликнула она. — Да, он увлечённый, фанатичный и замкнутый, но не…
— И всё-таки это совершенно очевидно, — перебила Нин, указывая на другой снимок. — Прототип инспектора — твой родной брат! Кстати, у Орвеля даже имя начинается так же, как у Ориона, ведь да?
— Я думала, ты не читаешь моих книг, — произнесла Титания удивлённо.
Это правда, Нин остерегалась романов матери. Боялась обнаружить там что-то такое, о чём ей знать не хотелось.
— Разница лишь в том, что у Орвеля нет брата-близнеца, — сказала девушка вместо ответа.
— Это правда.
— Но старшую сестру ты ему всё-таки дала.
— Да.
— А близнеца почему нет?
Фея саспенса открыла рот и на мгновенье застыла так, ни слова не говоря. Она могла ответить на этот вопрос двумя способами: короткая версия («мои романы не имеют никакого отношения к моей жизни») была бы ложью, а долгая постепенно привела бы их к правде.
— Мне надо рассказать тебе об Окто, — сказала она. — И вообще обо всём по порядку. Ты готова слушать?
Нин посмотрела на фотографии. Теперь, когда она увидела их лица, персонажи рассказа обрели плоть и кровь, стали для неё и более близкими, и более загадочными. Ей захотелось узнать их тайну.
— Я тебя слушаю.
Глава 7Осень 1974
Как-то утром Роз-Эме побросала все наши вещи в «панар», вытащила клинья из-под колёс, и рыба-машина покинула бугристую местность перед домом Жана-Ба, чтобы припарковаться на ровном дворе самого красивого дома во всём Сен-Совере.
Четырёхлетний Окто сразу узнал кованые ворота, тополиную аллею и странную колокольню, которая венчала башню на одном из крыльев здания.
— Не хочу укол! Не хочу укол! — закричал он, пиная ногами кресло перед собой, куда Роз-Эме, за нехваткой места сзади, усадила меня.
— Эй! — возмутилась я. — Я не груша для бокса!
— Чк-чк-чк, — прощёлкал Орион — он делал так всегда, когда в воздухе чувствовалось высокое напряжение.
— Не хочу уко-о-о-о-ол! — Окто завопил пуще прежнего. — Я не болею! Я не бо…
— Прекрати, Окто! — прикрикнула Роз-Эме. — Сегодня никому не будут делать укол, обещаю!
Я тоже узнала этот дом: здесь жил доктор Борд. Но я-то в свои девять лет сообразила, что на сей раз мы приехали сюда не на приём к врачу.
Тем более что доктор Борд ждал нас на крыльце без докторского халата и стетоскопа. На нём были куртка цвета хаки с накладными карманами и сапоги выше колен. Рядом сидел рыжий кокер-спаниель, неподвижный, как на страницах каталога в рубрике «Охота и рыбалка».
— Здравствуйте, дети! — протрубил доктор и помахал над головой собачьим поводком.
Никто из нас ему не ответил.
Когда Роз-Эме потянула ручной тормоз, я скрестила руки на груди и сказала:
— Я остаюсь в машине.
— И я тоже, — немедленно поддержал Окто.
Краем глаза я увидела, как он повторил мой жест, и почувствовала безграничную нежность к младшему брату.
— Ты поступай как хочешь, — заявила я Роз-Эме. — А я туда не пойду.
— И я тоже, — снова сказал Окто. — Я солидарен с Консолатой.
Для своего возраста Окто мог похвастать неплохим словарным запасом. Надо сказать, что я часто заставляла его играть в школу, и он всегда был моим единственным учеником.
— Мы не предатели, — добавила я.
— Не предатели, — повторил Окто.
Орион, понятное дело, в заговоре не участвовал. Роз-Эме сунула ему в руки каталог, чтобы не шумел, поэтому он сидел и тихонько потрескивал, изучая страницу с осветительными приборами. Даже если бы с неба хлынул дождь из лягушек, а Земля раскололась надвое, Орион продолжал бы листать свой обожаемый каталог.
Роз-Эме посмотрела на нас, вздохнула и открыла дверь, а доктор, с этими его накладными карманами и огромными сапогами, бросился нам навстречу.
— Добро пожаловать в мой дом! — воскликнул он. — Лулу приготовила для вас блины!
— Блины? — переспросила Роз-Эме. — Какая жалость! Октябрь и Консолата их не любят!
Она открыла дверь машины со стороны Ориона.
— Зато мой маленький котёнок — уж он-то обожает блины! Правда, Орион?
Она взяла брата на руки и, виляя бёдрами, пошла вслед за доктором; только щебёнка трещала под каблуками сабо.
Мы с Окто остались в «панаре», тихие, как рыбки в аквариуме.
Нам уже несколько недель было известно, что Роз-Эме бросит Жана-Ба, а значит, и нам тоже придётся его покинуть. Решение было принято без единого крика, без ударов, без разбитых тарелок. Разбилось нечто более хрупкое, чем тарелка (объяснил мне Жан-Ба):
— Это доверие, понимаешь?
Я вся съёжилась где-то глубоко внутри и проговорила:
— Из-за пожара?
Конечно же, доверие разбилось из-за пожара.
Роз-Эме и Жан-Ба прожили вместе несколько лет. Но, увы, каким бы замечательным кулинаром ни был мой друг-заправщик, ему так и не удалось найти чудесный рецепт, который восполнил бы урон, понесённый в тот день.
— Вы ведь остаётесь в Сен-Совере, а значит, мы будем видеться, — говорил он мне. — Я буду покупать тебе жетоны на игру в пинбол, Роз-Эме обещала тебя отпускать.
Понимая, что я вот-вот разревусь, он попытался меня рассмешить:
— Будем выводить из себя мадам Шикуа в булочной! Нажимать на её дурацкий звонок, и первый, на кого наорут, получит щелбан, договорились?
Я не удержалась и улыбнулась. Все дети Сен-Совера забавлялись со звонком, который булочница установила на своём прилавке. Игра заключалась в том, чтобы нажать на кнопку и заставить хозяйку поверить, что её ждёт клиент. Тогда ей приходилось вынимать свои сто килограммов из кресла, в котором она клевала носом, укрывшись в подсобке, и идти встречать посетителей. Конечно же, убегать полагалось в самый последний момент — так, чтобы тебя не увидели, но чтобы успеть услышать, как мадам Шикуа вздыхает и проклинает пустоту перед прилавком.
— Понятное дело, в футбол мы тоже продолжим играть, — добавил Жан-Ба. — Может, не каждое воскресенье, но…
Я сжала зубы и стиснула его в своих объятиях.
— Кон-со-ла-та, — проговорил по слогам Жан-Ба. — Это ведь означает «та, которую утешили», ты помнишь?
Мы плакали, и я клялась себе, что больше никогда-никогда-никогда не полюблю любовника матери. Конечно, за исключением моего отца, если Роз-Эме когда-нибудь решит наконец отправиться на его поиски.
— Думаешь, это правда? Про блины? — спросил Окто после долгого молчания.
— Конечно же нет. Это ловушка.
— А кто такая Лулу?
— Кухарка доктора Борда, — ответила я. — Этот остолоп даже омлет с салом не умеет приготовить.
— Кто тебе сказал?
— Ну подумай сам. Если бы он знал, как разбить яйцо, разве стал бы заводить кухарку?
— Проблема в том, — протянул Окто, — что я, как назло, ужасно проголодался.
Я обернулась, встала коленями на сиденье и одарила его самым злым взглядом, на какой была способна.
— Если ты выйдешь из машины, ты предатель, и я больше не буду с тобой разговаривать. Никогда.
— Я не предатель! — крикнул Окто.
— Тогда сиди здесь. Со мной!
— А Орион?
— Ты прекрасно знаешь, что Орион не имеет к этому никакого отношения.