На нас опрокинулась тишина весом в тридцать тысяч тонн.
Через задние иллюминаторы виднелось крыльцо под железным, немного ржавым козырьком, тополя, с которых уже начали облетать листья, а чуть дальше — огромная лужайка с целой горой дров. Спаниель вырыл яму между кустов, откуда торчал только его нелепый хвост.
— Дурацкое место, — проворчала я.
— Согласен, — поддержал Окто.
Как обычно, Роз-Эме не позаботилась предупредить нас заранее о дне, на который назначен переезд. В то утро она вдруг велела нам быстро освободить свои комнаты, собрать чемоданы и упаковать игрушки в коробки: из этого мы сами должны были сделать вывод, что сегодня переезжаем. Но куда? Тайна, покрытая мраком.
Орион взял с собой каталоги, Окто — переносной проигрыватель для пластинок и гоночную трассу с машинками, а я — футбольный мяч и коллекцию «Великолепной пятёрки».
— Мы будем тут жить? — спросил меня Окто.
— Нет, конечно, — фыркнула я.
— Где же тогда мы будем жить?
Я вспомнила один разговор, который услышала в школе: две девочки разговаривали про своих старших братьев.
— У нас нет выбора, — ответила я. — Нам придётся стать отказниками совести[3]. Знаешь, что это значит?
— Нет, — честно признался брат.
— Это значит, что мы должны будем уехать. Доберёмся автостопом до какого-нибудь секретного места и там укроемся. Никто не сможет нас найти. И больше нам никогда не придётся делать то, чего нам не хочется.
Окто тщательно переваривал эту информацию, ёрзая в кресле. Я прекрасно видела, что ему не по себе.
— Хочешь писать?
— Нет, что ты! — ответил он.
Одной рукой он поднял крышку ближайшей коробки и вытащил первое, что попалось. Это оказался его плюшевый барашек. Окто улыбнулся и принялся сосать большой палец, прижимая к себе игрушечного зверька, а я продолжала излагать свой план побега.
— Мама станет нас повсюду искать, и тогда она поймёт, что мы не хотим жить у доктора Борда. Она будет с ума сходить от беспокойства, а нам будет на это плевать, правда?
— Да, — сказал Окто и стал сосать палец с удвоенной силой.
— Мы будем отказниками совести до тех пор, пока она не решит вернуться к Жану-Ба.
— Думаешь, она решит?
— Ну, или до тех пор, пока она не выполнит своё обещание и не поедет искать моего отца.
— И моего тоже? — спросил Окто.
— Да, и вашего.
— Ладно, — сказал он, немного успокоившись.
А потом, немного помолчав, спросил:
— А можно нам перед отъездом поесть блинов?
Хотя Окто и был удивительно зрелым для своего возраста, сознательности в нём не было ни на грош. Прежде чем я успела схватить его за рукав, он открыл дверь и выпрыгнул наружу.
— Подлый предатель! — крикнула я, глядя, как он бежит, сверкая пятками, к крыльцу.
Он резко остановился и повернулся ко мне, нахмурив брови.
— Знаешь, Консо, я для этого ещё слишком маленький, — объявил он с самым серьёзным видом. — Вот ты сможешь это сделать! Я никому ничего не скажу, обещаю!
Окто торжественно поднял руку, в которой держал барашка, и плюнул на гравий доктора Борда. А потом бесстыдно отвернулся, бросился вверх по ступенькам и открыл дверь своего нового дома.
Я осталась в салоне «панара», среди коробок, чемоданов и океана печальных мыслей. С самого рождения я была как чемодан: Роз-Эме таскала меня за собой, ни разу не спросив моего мнения. Я для неё ничего не значила, как и Окто. Только Орион, похоже, был исключением. С тех пор как он чуть не погиб в огне, он стал «котёнком», «чайничком» и «любимым мальчиком».
— Эгоистка, предатель и любимчик, — составляла я неутешительный список моих родственников. — А теперь ещё и тупой докторишка в сапогах и с дурацкой псиной. Тьфу.
Когда я чувствовала себя одинокой и потерянной, то начинала думать об отце. Я ничего о нём не знала и поэтому могла воображать всё что угодно. Ни в чём себе не отказывать.
Скинув на пол пару коробок, я открыла нижнюю в надежде отыскать альбом с наклейками «Панини»[4]. Он оказался втиснут между двумя мохеровыми свитерами, которые связала мне коллега матери. Я открыла на странице «Сент-Этьена», моей любимой команды, и нашла фото моего любимого футболиста.
Это открытие я сделала в прошлом году, одним майским вечером, когда Жан-Ба взял меня с собой поиграть в пинбол и выпить воды с мятным сиропом в баре «Четверо лучших». В тот вечер по телевизору, который стоял в глубине зала, показывали матч против Марселя. Я жевала соломинку, рассеянно поглядывая на экран, и тут «Сент-Этьен» забил гол. Через секунду на экране крупным планом появилось лицо игрока, забившего мяч, и меня пронзило в самое сердце. У футболиста были светлые волосы и глаза, меланхоличный взгляд — в общем, всё, чтобы я могла легко узнать в нём себя саму. Это он! Сомнений быть не могло. Я сидела на своём табурете как приклеенная до самого финального свистка, забыв про мятный напиток и не отрывая глаз от крошечного силуэта, который бегал по полю, и волосы его развевались на ветру.
С тех пор я изводила Жана-Ба, требуя смотреть как можно больше матчей. Я увидела, как «Сент-Этьен» играет против «Сошо», «Труа», «Пари Сен-Жермен», «Ланса» и «Метца». И всякий раз я сидела неподвижно, заворожённо разинув рот.
— Что это с ней? — спрашивали друг друга посетители бара, никогда не видевшие, чтобы девочка питала такую страсть к футболу.
— Влюбилась? — смеялся хозяин.
И только Жан-Ба, который не был идиотом, разгадал причину моего восхищения красавцем-футболистом. Пару раз он пытался тактично объяснить, что моя гипотеза необоснованна: спортсмен этот слишком молод, и моя мать никогда с ним не встречалась, и живут они в разных частях страны, — но я твёрдо стояла на своём: Доминик Батеней — мой отец. И когда дела шли не очень, как, например, сейчас, я долго с ним разговаривала, раскрыв альбом «Панини» и обращаясь к наклейке с его фото.
— Нет, ты видел физиономию этого докторишки? Наша Роз-Эме, кажется, двинулась! Что она в нём нашла? Усы точь-в-точь как хвост у его собаки. Страшный и старый, да! И в футболе наверняка полный ноль. Спорим, я ему забью десять пенальти подряд и даже не устану!
Конечно же, после того как я совершенно уверилась в том, что Доминик Батеней — мой отец, я уговорила Роз-Эме купить мне футбольный мяч.
Я постоянно тренировалась на бугристой площадке рядом с домом Жана-Ба: дриблинг, удары, работа ног, финты — я часами отрабатывала всё это. А когда дело доходило до отрабатывания голов, я отрывала Окто от машинок и пластинок и звала во двор.
— Пошли, мне нужен вратарь!
Два мохеровых свитера, свёрнутые в клубок и брошенные в траву на нужном расстоянии друг от друга, обозначали границы ворот.
— Вставай в середину.
— Вот так?
— Да, только не стой столбом! Согнись! Давай, шевели ногами! И руки расставь!
— Так?
— Давай, ныряй!
Я била, и мои пушечные снаряды систематически пролетали в метре над головой брата.
— Верхний угол! — кричала я.
Окто морщился.
— Ворота слишком большие! — упрекал он, поднимаясь с коленок, на которых были пятна грязи.
Я разрешала ему положить свитера поближе друг к другу и продолжала его расстреливать, пока он не уходил дуться к себе в комнату.
Однажды, за неимением лучшего, я попыталась поставить на ворота Ориона. Я не успела даже прицелиться, как он присел на корточки и начал собирать маргаритки. На этом его карьера вратаря закончилась.
К моей великой радости, по воскресеньям Жан-Ба водил меня на футбольное поле на другом конце деревни. Там мы находили десяток детей и их отцов в шерстяных спортивных костюмах. Я была единственной девчонкой среди них, но за несколько игр заработала авторитет, так что мне даже доверили распределение ролей на поле.
— Ты будешь крайним нападающим, а ты — центральным.
— А ты? — спрашивали игроки.
— Что же до меня, — отвечала я с достоинством, — то я всегда центральный полузащитник.
Волосы у меня успели отрасти, а грудь — ещё нет, так что во время этих неистовых матчей я могла почувствовать себя знаменитым футболистом, с точностью копируя каждое его движение. В конце с меня градом катился пот, и мальчишки с уважением подходили пожать мне руку.
Как-то раз после игры, в которой я забила три гола, один тип из соседней деревни бросил:
— И не скажешь, что девчонка! Может, ты на самом деле пацан и сама этого не знаешь?
— Скажи это моему отцу! — ответила я, подперев кулаками бока.
— Кто твой отец-то? Вот он? — спросил тип, с усмешкой указывая на Жана-Ба, который согнулся пополам и еле дышал, запыхавшись после матча.
— Ха, вот ещё! Это парень моей матери. А мой отец — Батеней.
— Доминик Батеней? — ошарашенно переспросил мальчишка.
— А ты сам не видишь? Я похожа на него как две капли воды!
Я говорила с такой уверенностью, что мой собеседник буквально онемел. На следующий день слух о моём происхождении разнёсся по всей долине, от Сен-Совера до Бомона…
— Ладно, — решительно произнесла я вслух, сидя в «панаре». — Я знаю, что делать. Сбегу и поеду в Сент-Этьен!
Этот план меня приободрил. Я представила себе, как однажды, в день чемпионата, пробираюсь в раздевалку стадиона «Жефруа-Гишар», незаметная, словно мышь, и там сталкиваюсь нос к носу с Домиником. Его взгляд. Мой взгляд. Мы мгновенно узнаём друг друга — безошибочно, интуитивно. Его переполняют чувства. «Дочь моя! Я знал, что в один прекрасный день ты меня разыщешь!» Объятия, смех, слёзы, музыка, всеобщий восторг и конфетти.
— Эй! — шёпотом позвал кто-то. — Консо!
Я подскочила от неожиданности. В иллюминаторе появилось лицо Окто, и мечта моя рассыпалась осколками, когда он открыл заднюю дверь.
— Чего? — буркнула я.
— Я тебе тоже принёс! — улыбнулся братишка, размахивая двумя блинами.
У него искрились глаза и рот был вымазан шоколадом.