— Салом-алейкум! — послышался веселый голос.
С горы спускался пожилой дехканин в расстегнутой серой рубахе, поношенных черных брюках, с охотничьим ружьем на плече. Он был небольшого роста, худощавый, с приятным лицом, с черной, коротко остриженной бородой, в которой серебрилась седина. Улыбался он с таким радушием, словно давно был со мною знаком.
— Салом-алейкум, — ответил я. — На охоту ходили?
— Мало-мало стреляй. Плох будет — мимо. Архар далеко, — сказал он и добродушно улыбнулся. Из-под усов блеснули ровные белые зубы. Держался он свободно и дружески, только иногда добрые глаза его хитровато посматривали на мой маузер.
— Далеко живете, ака? — спросил я.
— Не знаете? Кишлак Рын. Застава недалеко будет. Сары-Сая вся застава знает, — с гордостью сказал он.
Сары-Сай с явным любопытством осмотрел тощих, маленьких архаров, убитых нами, и ничего не сказал, а когда Максимов бросил у наших ног огромного архара, дехканин солидно кивнул головой.
— О, большая! Корош! — Сары-Сай уверенным движением опытного охотника поднял козла за витые рога. — Корош!
Я знал восточный обычай: дарить вещь, которую похвалили.
— Это вам подарок, Сары-Сай, — сказал я, — в знак нашего знакомства.
Дехканин недоумевающе взглянул на меня, очевидно не веря своим ушам. Потом радостно улыбнулся.
— Рахмат! Рахмат! — прижав руки к груди, благодарил он.
Мы взвалили каждый своего архара на плечи, спустились в ущелье и вскоре вышли на дорогу. Хотя козлы были и небольшие, однако нести их оказалось нелегко. К счастью, нас нагнали два красноармейца, который возвращались из наряда. Они переложили архаров на коней.
Около кишлака, близ которого стояла наша застава, Сары-Сай взял своего архара и сказал мне:
— Начальник, идем кибитка? Чай пьем, мало-мало говорим.
Местный обычай гласит: если тебя зовут в гости, обязательно иди, иначе обидишь человека. И я пошел. Максимова я отпустил на заставу.
Кибитка Сары-Сая выглядела очень убого. Голые глиняные стены, закопченный потолок с дырой, через которую выходил дым, маленькое, как амбразура, окошко. На глиняном полу лежало свернутое ватное одеяло, на нем — небрежно брошенный халат, а сверху — книга в толстом кожаном переплете. Посреди кибитки, в углах потухшего очага, стоял жестяной закопченный чайник. Рядом — разостлана старенькая кошма. Сары-Сай жил один: ни жены, ни детей у него не было.
Пока хозяин хлопотал у очага, я поглядывал на коричневый переплет книги. В те годы найти книгу в кибитке бедного человека, да еще в таком далеком кишлаке, было редкостью. Внимательный Сары-Сай заметил мой любопытный взгляд и с присущим ему радушием принес книгу.
— Коран, — таинственно произнес он, — священная книга. Твой не понимает. Арабски писано.
— А вы по-арабски читаете? И в бога… в аллаха верите?
— Арабски читаем… аллаха верим… намаз… — Он задумался, подбирая нужное слово, присел против меня на кошму, поджав по-восточному под себя ноги.
— Сары-Сай, бога ведь нет, — заметил я.
— Ай-ай-ай, начальник… — Дехканин добродушно покачал головой. — Большевик нет — мусульман есть.
— Вы большевиков не любите?
Сары-Сай улыбнулся. Он обнял колени руками и, покачиваясь, взглянул на меня карими проницательными глазами, в которых явно была заметна усмешка.
— Ты хороший человек. Старый Сары-Сай любит таких, — широко улыбнулся он, не сводя с меня своих изучающих глаз. — Давай говорим по душам.
— Давай, — согласился я.
Сары-Сай придвинулся ко мне и, дружески заглядывая в глаза, сказал:
— Совет — хорошо, большевик — хорошо, русский — хорошо, а колхоз — плохо.
— Вы против колхозов? — спросил я, удивленный такой откровенностью и прямотой.
— Нет. Я говорю за колхоз. Всем дехканам говорю: пойдем в колхоз. Не хочет.
— Но колхоз в кишлаке есть! Значит, пошли люди.
Сары-Сай еще ближе придвинулся и, взяв меня за руку, таинственно зашептал:
— Они в глаза — за колхоз, а в душе — против. Мусульман не понимай. Он не скоро пойдет в колхоз. Ожидай мало-мало.
Откровенность Сары-Сая покорила меня и в то же время насторожила. «Кто ты, Сары-Сай? — думал я. — Иногда в твоих словах много наивного, а иной раз я слышу такие фразы, которые выдают, что ты более умен, чем, возможно, хочешь показаться…»
Мы пили чай, закусывали плоской суховатой лепешкой и потихоньку беседовали. Он поведал мне, как в период организации колхоза в ущелье неизвестные люди ранили председателя кишлачного Совета Назаршо. Это было зимой. Сары-Сай обнаружил его полузамерзшего и на ишаке привез в кишлак. Председатель ожил. Его отправили в Хорог. Он до сих пор там в больнице. Полгода лечится. Когда приехала комиссия, стала выяснять, кто пытался убить его, дехкане перепугались и почти все пошли в колхоз. Так, по мнению Сары-Сая, в кишлаке и образовался колхоз. В рассказах его было много странного. И у меня начинало расти чувство недоверия к этому дехканину, читающему коран и агитирующему за колхозы, в которые он сам не верил. И вместе с тем что-то тянуло к нему, и я думал: «Может, это хороший человек, и я ошибаюсь…»
Я рассказал начальнику о знакомстве с Сары-Саем.
— А-а-а, Сары-Сай, знаю, знаю, — оживился Фаязов. — Хитрая лиса.
— Почему — лиса? Старый добрый человек. Я решил взять его переводчиком.
Начальник не возражал.
— Только, смотрите, осторожнее, — предупредил он. — Кажется мне, что не чиста его совесть.
Как-то из кишлака Старый Рын прибежал на заставу молодой парень. Мы с Фаязовым в то время были во дворе. Парень стремительно подскочил к начальнику. Он так взволнованно рассказывал о чем-то и был так возбужден, что я сразу почувствовал: случилось неладное. Я плохо понимал по-таджикски, а парень говорил сбивчиво, так что мне ничего другого не оставалось, как рассматривать высокую фигуру парня, в грубой домотканой рубахе, поношенных коротких штанах, едва достигавших колен. Оборванные рукава рубахи почти до локтей обнажали крепкие загорелые руки.
Звали его Айдар. То, что он сообщил, видимо, было очень важно. Начальник заставы помрачнел.
— Поехали в кишлак, комиссар, — предложил Фаязов.
— Что-нибудь случилось?
— Дехканин избивает дочь.
Фаязов забежал в канцелярию, Он пристегнул к поясу маузер; мы оседлали лошадей и выехали на дорогу, ведущую к Старому Рыну. Айдар бежал за нами. Но скоро отстал.
Я давно собирался посмотреть этот странный кишлак поближе, да все было некогда.
У подножия изрытой пещерами горы толпилась ватага мальчишек. Ребята наперебой кричали и показывали нам нору-кибитку, где жил Худоназар с дочерью Савсан. Пока мы взбирались наверх, мальчишки рассказывали, что в то время, как Айдар бегал на заставу, отец и бай Султанбек поволокли Савсан за косы на улицу, но она вырвалась и снова вбежала в кибитку. И сейчас Худоназар с Султанбеком опять бьют ее.
Начальник все еще разговаривал с мальчишками, а я заглянул в нору Худоназара. Она была просторная, как комната, с многочисленными нишами, заставленными глиняными горшками, мисками, кувшинами. Посередине стоял высокий чернобородый дехканин в белой чалме и рваном халате. Желтое, как воск, морщинистое лицо его застыло в злобном напряжении. К груди дехканина прижалась девушка. Я сразу узнал в ней ту девушку, которую мы видели с Максимовым. Ее платье из красного выцветшего ситца было изорвано. Я только потом разглядел, что чернобородый держит девушку обеими руками за косы, потому она так неестественно повернула голову и подняла правое плечо. Руки девушки были заломлены назад и связаны пестрым шнуром. Маленький, тщедушный бай в белой чалме, с сердитым красным лицом подходил к ней и яростно бил вдвое сложенной веревкой. Савсан ногой отталкивала его к стене. Он отлетал как мяч, зло кричал и вновь набрасывался на нее.
Незаметно вошел Фаязов.
— За что вы ее бьете? — по-таджикски спросил у бая начальник заставы.
Человек с веревкой вначале растерялся от такого непочтительного обращения, а потом выпрямился и гордо крикнул:
— Я — Султанбек!
— Знаю, — поморщившись, ответил Фаязов. — Я спрашиваю, за что бьешь девушку?
Несколько секунд бай непонимающе смотрел на начальника и вдруг визгливо закричал, потрясая веревкой?
— Это моя жена. Я дал за нее калым — десять баранов. А она не идет!
— Не кричи и брось веревку! — сурово приказал Фаязов.
Султанбек швырнул веревку в угол.
Я отстранил Худоназара и развязал девушке руки. Но отец что-то ворчал и порывался к дочери с кулаками. Я преградил ему путь. Савсан прижалась к стене и молчала.
Начальник заставы приказал Худоназару и Султанбеку сесть. Он долго по-таджикски объяснял им что-то. И по отдельным словам я понял, что он говорил о новой жизни, о том, что советская власть запретила калым и сейчас никто не имеет права продавать и покупать людей.
Султанбек слушал не перебивая, а потом сказал, чтобы ему вернули калым.
— Сколько у тебя баранов?
Бай подозрительно посмотрел на начальника своими маленькими колючими глазами.
— Сколько есть — все мои, — неохотно ответил он.
— Не хочешь говорить, так я скажу: у тебя тысяча баранов.
Султанбек удивленно взглянул на Фаязова и пожал плечами:
— Тысячи нет. Меньше будет.
— Так вот, бай Султанбек. Ты богат, а Худоназар беден. Он баранов тебе не отдаст.
Бай вскочил на ноги.
— Как — не отдаст? Это мои бараны.
Фаязов уже не мог говорить спокойно. Его глаза пронизывали бая. Предчувствуя недоброе, я взял за руку Султанбека и повел его к выходу из кибитки.
— Идите домой, а с баранами потом разберемся.
— А если ты будешь требовать, мы отберем у тебя всех баранов и разделим между бедными дехканами! — крикнул сзади Фаязов.
Это была угроза, но задетый за живое Фаязов не мог остановиться.
— Что вы делаете, Фаязов? Оставьте его, — шепнул я.
— Не мешай, комиссар, — зло сказал он.
Султанбек вырвал у меня руку, обернулся и зашипел:
— А я не дам. Кто может распоряжаться моим добром? Худоназар, сейчас же гони баранов в мой кишлак!