— Спокойной ночи, товарищи! — сказал Гласов, поглядывая на часы.
Стрелка приближалась к двум.
Ночь была на исходе.
— Хлопотун ты, Павлуша, — сказала Гласова, когда они проходили двором к командирскому домику. — Человек с учебы приехал, отдохнуть еще не успел, а ты его опять списками загружаешь. Уж лучше бы он сыграл нам по случаю воскресенья, а мы б потанцевали на лугу.
— А что я могу сделать, если ни у кого нет такого почерка, как у Максякова? А сыграть вам еще успеет! — так же полушутя, примирительным тоном ответил Гласов.
…Люба крепко спала, разметав по подушке золотистые, как у матери, волосы. Рот ее был полуоткрыт.
Евдокия вскипятила на примусе кофе. Гласовы выпили по чашке кофе с белым хлебом и легли спать.
Черный усатый кот, играющий с мышью на атласном коврике над кроватью, сразу расплылся в темноте, как только Павел Гласов погасил лампу.
Приблизительно в два часа ночи 22 июня, возвратившись с поверки нарядов, Алексей Лопатин вызвал к себе заместителя начальника заставы лейтенанта Погорелова и познакомил его с планом охраны границы. Днем лейтенант Лопатин собирался поехать в комендатуру и потому обстоятельно посвятил Погорелова во все подробности несения службы на Буге на ближайшие сутки. Убедившись в том, что его замысел понятен Погорелову, Лопатин ушел к себе отдыхать.
В три часа ночи молодой пограничник Аляпов, работавший поваром, держа в руках дымящуюся миску, вошел к Галченкову и сказал:
— Товарищ заместитель политрука! Завтрак готов. Снимите пробу!
Галченков едва одолел полную миску рассыпчатой гречневой каши, перемешанной с кусками тушеного мяса, и, убедившись, что завтрак всем придется по вкусу, поднялся в свою комнату.
3. ПАМЯТНЫЙ РАССВЕТ
«Воспользовавшись тем, что советские войска не были подведены к границам, немцы, не объявляя войны, воровским образом напали на наши пограничные части, и в первый день войны хваленые немецкие войска воевали против наших пограничников, не имевших ни танков, ни артиллерии».
Разбуженная треском рвущихся невдалеке снарядов, Гласова увидела, что она одна.
Политрук после первого же выстрела помчался на заставу.
«Что это? Маневры? А может, взорвались боеприпасы?» — подумала Евдокия.
Падали на пол, разбиваясь на мелкие кусочки, оконные стекла. Сиреневый рассвет вползал в комнату вместе с кислым запахом пороховой гари.
Плакала, протирая кулачками заспанные глаза, Люба. За стеной, у Лопатиных, слышался надрывный голос жены начальника заставы Анфисы:
— Леня!.. Милый! Куда же?..
Они выбежали почти одновременно из командирского домика: Гласова с Любой и Анфиса Лопатина вместе с детьми и матерью мужа.
Пробегая по двору к дому заставы, Евдокия вспомнила полные тревожного предчувствия слова Николая Сорокина. Вспомнила эти слова еще и потому, что увидела высоко в небе, там, на берегу Буга, на линии границы, ставшей отныне линией фронта Великой Отечественной войны, красные сигнальные ракеты. Николай Сорокин пускал их одну за другой до последнего дыхания. Он давал знать родной заставе о продвижении врага…
Рядом с Евдокией к зданию заставы бежала полуодетая Анфиса Лопатина, прижимая к груди месячного сына Толю. В свете наступающего утра и при вспышках разрывающихся снарядов Гласова видела, как, наклонив над мальчиком лицо, Анфиса силилась успокоить плачущего ребенка:
— Тише, тише! Мы ж к папе идем!
Около бабушки, спотыкаясь и посапывая, молча переваливался трехлетний Славик Лопатин. Его ноги разъезжались по росистой траве, но он старался не отставать от старших.
Раскаты снарядных разрывов слились в один сплошной вой. Звенели бьющиеся стекла. Несколько окон здания вырвало вместе с деревянными рамами. Пылали крестьянские дома в Ильковичах и Скоморохах.
Гитлеровская артиллерия посылала снаряд за снарядом. Через несколько минут весь двор заставы и цветочные клумбы были покрыты густым слоем земляной и кирпичной пыли. В облаках пыли и порохового дыма пограничники занимали окопы и блокгаузы. Сержанты — командиры отделений — проверяли на ходу боеготовность своих людей.
Дальше всех от заставы, на частной квартире в селе Скоморохи, жила семья заместителя Лопатина — лейтенанта Погорелова. После первых же выстрелов лейтенант Григорий Погорелов — высокий, широкоплечий украинец из-под Кременчуга — вместе с группой бойцов помчался на правый фланг участка, к мосту около Ромуша. Там был наиболее ответственный объект охраны: мост через Буг.
Убегая к Ромушу, лейтенант Погорелов успел только крикнуть бойцу Никитину:
— Помоги моей семье!
Никитин нашел Евдокию Погорелову с дочкой Светланой у входа в крестьянский подвал.
— Пойдем со мной, Дуся! Схоронишься на заставе! — сказал Никитин и принял из ее рук завернутую в одеяло, дрожащую от испуга Светлану.
Погорелова ничего с собой из дому не взяла, только набросила на плечо автомат мужа.
Пробегав при нарастающем гуле немецких самолетов мимо церкви, мимо деревянного креста в память жертв Талергофа с выжженной надписью «Мученикам за Русь», Никитин, статный и удивительно спокойный боец-волжанин, напомнил Погореловой:
— А помнишь, как в пятницу, до войны, самолет дым пускал над заставой? Сорокин еще сказал тогда, что не зря он кружится здесь. Снимки, значит, к сегодняшнему утру делал!
Как быстро все-таки Никитин освоился с мыслью, что еще в пятницу был мир, а сегодня, в воскресенье, — военное время!
Одна за другой семьи пограничников прибежали к зданию заставы. Там они нашли только дежурного Зикина. Все остальные бойцы уже заняли круговую оборону. Зикин сразу направил женщин и детей в самый дальний блокгауз, расположенный в конце двора, позади хозяйственных построек.
— Вот умеешь ты по тревоге одеваться, Дуся. А я все бросила! — неожиданно нарушила молчание Погорелова.
— Ты еще одета ничего, а посмотри на Анфису — та совсем как на купанье выбралась: в лифчике да в трусах! — ответила Гласова.
— Ничего, детей устроим, сбегаю домой за вещами! — откликнулась жена начальника заставы.
Она и впрямь скоро ушла, оставив на коленях у бабушки плачущего Толю. Славик пристроился под сыроватой стеной блокгауза. Каких-нибудь пять минут не было Анфисы, но все это время женщины, сидящие в блокгаузе, думали о том, как пробирается она к своей квартире.
Совсем близко разорвался тяжелый снаряд. Сухая земля из наката посыпалась женщинам на волосы. В эту минуту в блокгауз ворвалась бледная Анфиса. В руках она держала серое одеяло и две подушки.
— А платье где? Почему платье не взяла? — спросила Погорелова.
— Какое там платье! Я хотела постель сперва увязать, а тут ка-ак ахнет! Вазоны с окна швырнуло! А блеск какой! Баня наша уже горит, и вышку наблюдательную возле Ромуша немцы подожгли. Бойцы лошадей и коров выпускают, чтобы не задохлись в дыму.
Сообщив эти печальные новости, Анфиса, тяжело дыша, уселась рядом с сыном, под стеной.
— Бедняга Потягайлов! — сказала Гласова. — Он сегодня с бойцом из маневренной группы на ту вышку пошел дежурить…
Недолго просидели женщины в дальнем блокгаузе. Прямым попаданием фугасного снаряда разметало настил, и женщины увидели над своими головами вместе с клочком голубоватого неба дым пожаров. Совсем рядом ревели коровы. Мычание их сливалось с гулом самолетов.
В ходе сообщения показался Алексей Лопатин. Как всегда, начальник заставы был подтянут. Еще в военном училище он славился среди других курсантов роты подтянутостью и опрятным внешним видом. Недаром в характеристике, которую Лопатин привез с собою на границу, была фраза: «Служит образцом строевой выправки». И сегодня, уже в бою, он не изменил своей привычке. Блестящая портупея плотно облегала его летнюю гимнастерку.
— Разворотило? — сказал Лопатин, оглядывая пробоину в накате. — А ну, женщины, перебирайтесь, пока подмога придет, в подвал. Там надежнее!
Повинуясь приказу, семьи командиров покинули блокгауз. Погорелова спросила Лопатина:
— Григорий мой где?
— Я послал его с людьми к мосту…
Вдали над Бугом пылала подожженная немецкими зажигательными снарядами наблюдательная вышка. Косматые языки пламени метались над ней. Страшно было сознавать, что на этих сосновых бревнах, в маленькой деревянной клетушке погибает в огне и дыму Потягайлов, веселый, разбитной пограничник.
Они расположились в полутемном подвале под надежными кирпичными сводами, рядом с кучами проросшего картофеля, сохраняющего еще запахи прошлогодней осени. Поодаль стояли влажные бочки с капустой и квашеными огурцами.
Гласова исчезла на несколько минут и притащила сверху какой-то матрац.
— Правильно, Дуся! — неожиданно услыхала она голос мужа.
Политрук Гласов сбежал по ступенькам в подвал, огляделся в полутьме и сказал:
— Давайте и вы, женщины, тащите сюда вниз все постели и матрацы. Если будут раненые, мы их здесь расположим. Держи, Дуся, — сказал политрук, протягивая жене какие-то свертки. — Здесь масло и сахар. А это — будильник. Я забежал домой… И ключ возьми от квартиры. Не потеряй, смотри…
Гулкий разрыв снаряда потряс весь дом до основания.
— Ключ уже не нужен, политрук, — сказала, отходя от окошка, Погорелова. — Вашу хату разбило снарядом!
— А ты, Анфиса, даже одеться не успела!
— Какая тут одежда! — равнодушно ответила Лопатина и, прислушавшись, вдруг вскрикнула — Тише! Вы слышите?
В двух углах двора, в блокгаузах, соединенных со зданием ходами сообщения, затрещали станковые пулеметы.
— Неужели фашисты? — прошептала Гласова, приседая на пол.
Да, это были фашисты!
Серые в расползающемся тумане, они показались в двух направлениях со стороны Буга: от Илькович и с правого фланга, перерезая последние нити, связывавшие раньше заставу со своими соседями.