Возвращаюсь к наготе. Нагота — это отсутствие благодати, которое стало возможным только после грехопадения. Не лишение благодати вызывает грехопадение, наоборот, грехопадение вызывает и — есть потеря благодати, то есть разделение из-за греха естественно-сверхъестественного на естественное и сверхъестественное и потеря последнего. Это и есть нагота — грех и противодействие или восстание против Бога. Это действительно нагота — опустошенность человека, порвавшего с Богом. И снова повторяю: в каждом греховном акте вина за грех полностью на мне. Но то, что я грешу, что я не могу не грешить, — это другое, хотя проявляется всегда в конкретном грехе; это есть causa finalis, и, хотя в этом я не виноват, вина все равно на мне. Практически causa finalis греха не отличается от конкретного греха, то есть от греховного поступка, греховной мысли, это как бы цель греха. Но ее нельзя смешивать с самосознанием греха в самооправдывании, здесь не только вина на мне, но я и действительно виноват.
С грехопадения начинается история рода человеческого. И здесь вследствие внутреннего разделения Адама, моего внутреннего разделения, разделения естественного и сверхъестественного, во-первых, и единая история рода человеческого разделяется на светскую и священную историю. На самом деле это одна и та же история. И во-вторых, моя жизнь отделяется от жизни других людей и моя история от истории рода человеческого. Но цель и той и другой истории одна: открыть глаза, чтобы увидеть, что мне хорошо, что все весьма хорошо. Но первое, что я увидел, когда у меня открылись глаза, — это свою наготу: я увидел, что мне плохо, весьма плохо.
1. Все, что сотворил и творит Бог, хорошо, весьма хорошо. Бог сотворил меня по Своему образу и как Свое подобие, поэтому и я хорош и мне хорошо, весьма хорошо. Но я этого не знаю.
2. Чтобы у меня открылись глаза и я увидел бы, что мне хорошо, то есть узнал бы это, я должен вкусить от древа познания.
3. Но я сотворен, то есть фактичен и ограничен. Познание прорывает мои фактические границы, это боль бытия. Значит, это страшно, и я боюсь этого.
4. Если бы Бог сказал мне прямо, что эта боль относительная и временная, но, пройдя через нее, я получу вечное блаженство — знание того, что мне хорошо, то у меня появился бы расчет, корыстное отношение к вечному блаженству: мое отношение к нему и мое поведение были бы детерминированы. Но детерминизм определяет именно фактическое, ограниченное; абсолютное не детерминировано. Поэтому при корыстном, то есть детерминированном, отношении к вечному блаженству я не смог бы прорвать свою ограниченность.
5. Поэтому Бог и не говорит мне прямо, чтобы я вкусил от древа познания, но косвенно, с одной стороны, запрещая есть от древа познания, с другой стороны, заманивает меня, допуская войти в мир соблазну через змея. Соблазн — непрямая речь Бога.
6. С соблазном в мир входит грех и зло. Ни за зло, ни за грех, входящий в мир через меня, никто не виноват: ни Бог, ни змей, ни я. Этот грех называют первородным грехом.
7. И в то же время вина за первородный грех, за который я не виноват, лежит только на мне. Бог возложил вину за этот грех, в котором я не виноват, на меня. Теперь я виноват за этот грех, я виноват без вины или, вернее, несу вину, хотя и не виноват. — Так объясняется гнев Божий: Бог возложил на меня вину за грех, за который я не виноват, и тогда гневается на меня, так как теперь вина на мне.
8. Вину, которую Бог возложил на меня, Христос взял на Себя. Тогда гнев Божий обрушился на Христа. Христос, взяв на Себя вину за мой первородный грех, вину, возложенную Богом на меня, перенес на Себя и гнев Божий, освободил меня от Его гнева.
9. Бог возложил на меня вину за первородный грех, в котором я не виноват, чтобы у меня отрылись глаза. Но для этого и я сам должен принять на себя эту вину, то есть ноуменально почувствовать, что, хотя я и не виноват, я виноват, вина на мне.
10. Первородный грех — сущность и цель всякого греха, греховного поступка, греховной мысли. Через мой греховный поступок, через мою греховную мысль, то есть через меня, грех входит в мир. То, что через меня грех входит в мир, то и есть первородный грех, то есть заразительность моего греха.
11. За определенный греховный поступок, греховную мысль я не только несу вину, но и действительно виноват. Так как первородный грех не абстрактное понятие, то фактически в каждом греховном поступке, в каждой греховной мысли заключен и первородный грех. Так что практически вина за грех, в котором я не виноват, и вина за конкретный грех, в котором я виноват, совпадают. Так что и свой первородный грех я сознаю и ощущаю как свой грех, за который я виноват, хотя и не виноват.
12. Вкусив от древа познания, чтобы узнать, что мне хорошо, я пал: первое, что я увидел и узнал, когда у меня открылись глаза, это то, что я наг, то есть фактичен, ограничен. Знание этого оторвало меня от Бога, опустошило. Бог не прямо, но косвенно, через соблазн, восстановил меня против Себя. Это и есть гнев Божий: Он заставил меня восстать на Него. Первым был не мой бунт против Бога, но Его гнев. Его гнев и есть мой бунт против Бога. Causa finalis здесь не я, а Он, Он спровоцировал мой бунт: не в том смысле, что я ответил бунтом на Его гнев; я мог даже не сознавать Его гнева, но Его гнев и есть мой бунт.
13. Бог желает, чтобы у меня открылись глаза, это Его воля, но Он не может сказать это сразу прямо, чтобы не детерминировать меня, чтобы я добровольно открыл глаза. Поэтому Он допустил войти в мир соблазну, и поэтому же Он возложил вину за первородный грех, в котором я не виноват, на меня; возложение вины на меня, гнев Божий и мой бунт против Бога — эти три акта или состояния — одно и то же. Бог желает, чтобы я восстал на него, это Его воля, иначе мои глаза не откроются. Поэтому Он оправдал Иова, восставшего на Него, и осудил друзей Иова: они не понимали ни сущности, ни цели грехопадения, ни смысла Божьего гнева.
14. Но едва я открыл свои глаза, увидел свою тварность, то есть фактичность, ограниченность, наготу, как я испугался и глаза мои снова закрылись, ибо “глаза отяжелели” <Мф. 26, 43> — это слабость духа твари. Бог через Своих пророков и, когда исполнились времена, через Сына Своего единородного говорит нам: “Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. <...> ...вы все еще спите и почиваете? вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников” (Мф. 26, 41, 45).
15. К первому пробуждению — открыванию глаз — Бог призывает не прямо, а косвенно, допустив соблазну войти в мир. Когда же с первым пробуждением вошли в мир грех и зло, я получил и так называемую свободу воли — то есть возможность бороться с Богом. Теперь уже нет опасности, что я не добровольно, а из расчета приму на себя тяжесть и боль бытия, — они уже пришли на меня, вся моя жизнь — страдание, тяжесть и боль бытия. После первого пробуждения — грехопадения — когда я восстал на Бога, Он может уже и прямо говорить, призывать к бодрствованию — к последнему пробуждению.
16. Эти два пробуждения — первое, в грехопадении, и последнее, в прямом обращении Бога ко мне, — не только исторические, то есть временные, события. Ведь я уже рождаюсь грешником, своего первоначального, невинного состояния я и не знаю. Я только чувствую, что создан я не таким, каким являюсь себе и другим, что предназначил меня Бог не к тому, что я делаю постоянно и как живу. Я помню не свое невинное состояние, а свое грехопадение; я падаю каждый день, каждый час. Поэтому сейчас для меня это различие не только временное, историческое, но онтологическое — мое внутреннее раздвоение.
17. Поэтому же и сейчас Бог говорит мне и непрямо, косвенно, и прямо; и отталкивает, и притягивает; и заставляет меня в страхе бежать от Него и бесконечно стремиться к Нему. И сейчас я не раз впервые открываю глаза, и вижу свою наготу, и вижу, что мне не хорошо, а плохо, весьма плохо; и также не раз наступало и наступает второе пробуждение, когда Бог берет на Себя вину за мой первородный грех, и я вижу, что мне хорошо, весьма хорошо.
18. Но эти личные смены первого пробуждения, и снова засыпания, когда “глаза отяжелели” , и снова пробуждения, и последнего пробуждения не отменяют исторических библейских сообщений о Адаме, о его пробуждении, о священной истории рода человеческого. Без библейского откровения не было бы и личного, оно стало бы неопределенным самочувствием и выродилось бы в деизм и в конце концов в неверие — я потерял бы Бога.
19. В разные времена человек различно понимал или толковал откровение Бога в Старом и Новом Завете. Но сущность этого откровения всегда одна и та же: Бог прорывает мои фактические границы, то есть мою ограниченность, индивидуально и соборно, то есть не только в направлении к Себе, но и к моему ближнему. “Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой” (Мф. 5, 23—24). Ближний мой всегда имеет что-нибудь против меня, потому что я всегда виноват перед ним. Поэтому Христос здесь говорит: когда идешь к Богу, захвати с собой и ближнего своего, иначе Он не примет тебя. И еще говорит Христос: где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я <Ср. Мф. 18, 20>.
20. Но если я принимаю только библейское, общее откровение Бога всем людям и не переношу его экзистенциально, ноуменально на себя самого, то есть не слышу голоса Бога именно мне, то и общее откровение уже не откровение, а собрание исторических документов, часто неточных и противоречивых. Тогда и моя вера теряет свою радикальность, становится суеверием. Поэтому и рассказ о грехопадении Адама не только историческое сообщение, но обращение Бога ко мне, именно ко мне: мне Он запрещает вкушать от древа познания и одновременно меня же соблазняет вкусить; меня же спрашивает: где ты? и мне же говорит: откуда ты знаешь, что ты наг? на меня же обращает Свой гнев и проклинает не только меня, но всю землю за мой грех; на меня Он возлагает вину за первородный грех и с меня же снимает эту вину, берет ее на Себя, если только я, смирив свою гордыню, соглашусь отдать ее Ему; для того, чтобы у меня открылись глаза и я увидел, что мне хорошо, весьма хорошо.