— Но, дядюшка, — проговорил Рокамболь, — Шерубен в две недели не мог ничего сделать с маркизой, что же он сделает в эти пять дней.
Сэр Вильямс только пожал плечами.
— Странно, — сказал он, — ты до сих пор смотришь на всех женщин, как будто все это одни лоретки.
— Я согласен, дядя, что я еще глуп, а вы — гениальный человек.
— Перейдем к другому, — перебил его сэр Вильямс.
— Позвольте, — возразил Рокамболь, — я хочу поговорить еще с вами о Шерубене.
— Что такое?
— Он видел Баккара.
— Когда?
— Вчера вечером… ее, кажется, невозможно склонить.
— Тем лучше! Она мне мешает.
Тогда Рокамболь рассказал про свидание Баккара с Шерубеном.
Сэр Вильямс слушал серьезно и задумчиво.
— Да, — прошептал он наконец, — мне бы очень хотелось узнать, что у нее на сердце.
— Шерубен будет это знать.
— Сомневаюсь.
— Это все, дядя.
Неутомимый гений зла приподнял голову.
— Нет, мне надо поговорить с тобой еще о Фернане и Леоне.
— Что мы сделаем, если Леон возьмет ребенка? — спросил Рокамболь.
Адская улыбка осветила на мгновение лицо сэра Вильямса.
— Я давно уже сердит на Вишню, — проговорил он, — и с удовольствием отдам ребенка в воспитательный дом.
— А отца?
— Это будет другое дело… я ведь тебе говорил уже давно, что мечтаю о небольшой трагикомедии между Леоном и Фернаном, Леон силен как черт, дать ему в руки нож — и он будет готов зарезать быка… Мне понравилась1 бы встреча между ними у Тюркуазы.
— Недурно!..
— Ночью, без огня, они оба, ослепленные ревностью, встретились бы в комнате женщины, которую оба любят до безумия… но, — вдруг резко прервал себя сэр Артур, — дело еще не в этом.
— Так в чем же?
— Тюркуаза поедет завтра утром.
— Да.
— Разве только Леон не явится к ней… тогда мы подстроим другую комбинацию.
— Куда же она едет?
— Сейчас узнаешь… ты будешь ее почтарем.
— Я?
— Ну конечно.
— Но Леон узнает меня.
— Нет… я тебе помогу переодеться и замаскировать хорошенько себя.
— Хорошо… куда я повезу голубков?
— Сейчас узнаешь, — ответил ему сэр Вильямс и принялся развивать перед ним план своих действий.
Когда Леон Роллан выбежал из дому, то он побежал прямо на набережную с той целью, чтобы броситься в воду. Но его удержал от этого ливрейный лакей Тюркуазы, следивший все время за его действиями.
— Вас ждут, — сказал он, удерживая Роллана за руку, — что вы делаете?
Лакей, не выпуская его руки из своей, шел с ним рядом. Леон не думал уже более о жене и забыл окончательно, что произошло сейчас у него дома. Во мраке его сердца и ума горела только одна блестящая звездочка — Тюркуаза.
Лакей нанял фиакр, посадил в него Леона и крикнул кучеру, чтобы он вез как можно скорее в улицу Виль л'Евэк.
Не прошло и четверти часа, как они подъехали к отелю Тюркуазы, ворота которого были отворены настежь.
Выходя из фиакра, Леон не мог не заметить во дворе дорожную карету, запряженную четверкой лошадей, с двумя почтарями на козлах. При стуке въехавшего во двор фиакра в окнах отеля замелькали огни.
— Готова барыня? — спросил лакей, сопровождавший Леона, у другого.
Леон, шатаясь, следовал за ним.
В это самое время Тюркуаза. закутавшись в шубу, торопливо спускалась с лестницы.
Лакей быстро подбежал к ней и шепнул ей что-то на ухо.
— Один?
— Да.
— А ребенок?
— Его нет с ним… он хотел утопиться… я едва спас его… он просто в отчаянии.
— Хорошо, — проговорила она и, подбежав к Леону, нежно взяла его за руку.
— Наконец-то! Ну едем же! — прибавила она, подвигаясь к карете.
— Дитя мое! — прошептал он.
Тюркуаза поняла, что все погибнет, если она будет медлить и не примет решительных мер.
— Прощайте! — проговорила она. — Навсегда!.. И она села в карету.
Эти слова окончательно помутили рассудок несчастного Роллана.
Он вскрикнул и бросился к ней.
Лошади тронулись крупною рысью и увезли с собой преступного отца и его обольстительницу.
Но Леон скоро опомнился, ночная прохлада освежила его больную голову, oн начал обдумывать свое положение, то, что бросает своего ребенка и жену, и вдруг вскрикнул:
— Нет, я не могу ехать, я негодяй, пустите меня, я не хочу бросать своего сына.
Молодая женщина спокойно отворила дверцу кареты.
— Остановитесь, почтарь, — приказала она. Карета остановилась.
— Я не могу оставить вас одного среди этой пустой местности. — сказала она, — мы уже отъехали пять лье от Парижа.
— Я ворочусь пешком, — повторил еще раз Леон Роллан.
— Нет, я довезу вас… почтарь, назад, — крикнула она.
— Сударыня, — ответил почтарь в рыжем парике, — мы проехали больше пяти лье и уже близко от станции… а мои лошади не довезут обратно.
— В таком случае везите до станции… мы возьмем там свежих.
Леон молчал.
Через четверть часа они остановились влево от дороги, у уединенного домика, с виду очень похожего на провинциальную харчевню.
— Эй!, лошадей!.. — закричал почтарь в рыжем парике.
Дверь домика отворилась, и из нее вышел человек, в котором можно было сейчас же узнать Вантюра — управляющего госпожи Маласси.
Он был одет трактирщиком и держал в руке фонарь.
— Лошадей? — ответил он. — Теперь нет, а часа через два будут… Все в разгоне… Сейчас только что проехал англичанин и заплатил за двойные прогоны лошадей… Понимаешь?
— Судьба, — прошептал чуть слышно Роллан.
— Два часа вместе, — радостно вскричала Тюркуаза и бросилась на шею Леону.
Тюркуаза живо выскочила из кареты и побежала к харчевне. Леон шел за нею.
Кучер в парике переглянулся с молодою женщиной и как-то таинственно подмигнул глазом, а мнимый хозяин харчевни нагнулся к Тюркуазе и шепнул ей:
— Я здесь по приказанию, что бы я ни сказал — должно быть сделано.
Леон, конечно, ничего не услышал из этих слов и прошел вслед за молодой женщиной сперва в кухню, а потом в столовую харчевни.
Воспоминание о ребенке не давало ему в настоящую минуту покоя.
Молодая женщина села у пылавшего камина и, протянув к нему руку, сказала ему:
— Да, друг мой, я только мечтала, что мы можем быть соединены навеки… и вот в действительности нам нужно расстаться?
— Да, я точно предчувствовала это несчастье, — продолжала сна, — когда увидела вас в первый раз… — И при этом она рассказала ему, что увидела его в первый раз в Бельвиле, где он был со своей женой…
— О! — продолжала она. — Я была так счастлива тогда… а теперь я так страдаю.
Леон увидел, как из ее глаз выкатилась слеза и тихо покатилась по ее хорошенькой щеке.
— Но зачем же вы уезжаете? — спросил он.
— Зачем?.. Но ведь я люблю вас.
— В таком случае оставайтесь. — прошептал Роллан.
— Это немыслимо… я ревнива и не хочу делить вас. или все… или ничего!
— Боже! — прошептал опять Леон. — Я не хочу и не могу бросить своего ребенка.
Тюркуаза только что было собралась ответить ему, как в комнату, где они сидели, вошли почтарь и хозяин харчевни.
— Досадно, — заметила вполголоса Тюркуаза, — эти господа лишают нас возможности поговорить в последние часы.
Вантюр, разыгрывавший роль хозяина харчевни, как будто понял ее и поторопился сказать:
— Лошадей раньше двух часов не будет, а потому, сударыня, не будет ли вам угодно подняться во второй этаж… я затопил там для вас камин.
Тюркуаза встала и молча кивнула головой.
— Не угодно ли вам будет чего-нибудь покушать? — предложил импровизированный трактирщик.
— Да, — ответила она.
— Сейчас все будет готово, — ответил он и поспешил вперед.
Комната, в которую он ввел Тюркуазу и Леона, была не очень велика, она была уставлена старою мебелью и оклеена новыми дешевыми обоями. В камине пылал яркий огонь. Молоденькая горничная торопливо накрывала на стол.
Вантюр принес две бутылки, холодную курицу и миску с супом.
Леон машинально смотрел на все эти приготовления.
— Друг мой, — сказала ему Тюркуаза, садясь к столу, — не скушаете ли вы чего-нибудь со мной? — И при этом она с трудом улыбнулась.
Вантюр вышел.
Тюркуаза взяла одну из бутылок и налила Леону стакан вина — Я не хочу ни есть, ни пить, — прошептал он.
— Ну, выпейте, если только любите меня… — И при этом она бросила на него тот очаровательный взгляд, перед которым он никогда не мог устоять.
— Мне так хочется! — проговорила она и сейчас же мило улыбнулась.
Леон взял стакан и выпил его залпом. Тюркуаза тоже хотела выпить, но потом поставила его опять на стол и сказала:
— Какая гадость! Это простое сюренское вино. — И она выплеснула его в камин и налила себе стакан холодной воды.
Молодая женщина едва только дотронулась до супа Вантюра, поглодала косточку засохшей курицы и отодвинула от себя прибор.
— Мне хочется больше плакать, чем есть, — заметила она тихо и обняла Леона.
— Мой бедный друг!
Леон чувствовал, что сердце его разрывается на части.
Тюркуаза великолепно играла свою роль и успела придать страсти самые чарующие, увлекающие оттенки, самые мягкие речи и самый грустный тон.
В продолжение целого часа Леон слушал, как слушают во сне какие-нибудь гармонические голоса, как бы снисходящие с небес, и в то время как решение его возвратиться в Париж постепенно колебалось, сознание стало мало-помалу пропадать, как бы от опьянения.
Он был убежден, что ему остается всего несколько часов, которые он может провести с любимою им женщиной, а между тем он чувствовал непреодолимое желание заснуть… взгляд его отуманился, и хотя он все слышал, что она говорила, но сам тщетно старался сказать что-нибудь.
Тюркуаза, казалось, не замечала его состояния, — она продолжала ласкать его и называть самыми нежными именами.
Леон выпил в предложенном ему вине изрядную Дозу одуряющего вещества, но такого, от которого у него была поражена только одна физическая сторона.