С актерами проще, они должны быть мужественны и, пока молоды, играть героев-любовников. Варьировались только сами виды таких героев.
У актрис сложнее. Женщины-вамп, разлучницы, соблазнительницы, куколки, нимфетки, очаровашки… Казалось, выбирай роль на свой вкус, но не тут-то было! Именно выбора и не давали. Специалисты студии подбирали будущее амплуа актрисы, и она начинала жить на экране и вне его той самой ролью. Не дай бог что-то напортачить, наказывали строго. Жизнь звезды первой половины века в Голливуде не была не только сахаром, но и вообще жизнью.
Конечно, и актеры, и актрисы находили способы облегчать ношу, за закрытыми дверями шла совсем другая жизнь, но такая двойственность была очень опасна, поскольку раскрытие секрета грозило полным крушением карьеры.
Объединившись, МГМ сумела переманить к себе Ирвинга Тальберга. Этого продюсера не зря прозвали «вундеркиндом Голливуда», Ирвинг был молод, амбициозен и гениален, он нюхом чуял темы, сценарии и актеров, приносящих прибыль. Если Тальберг сказал, что сценарий не годится, его никто не стал бы снимать, будь сценарист хоть семи пядей во лбу (так не раз бывало с моей подругой Мерседес де Акоста). Он открывал таланты, словно бутылки с шампанским на Новый год – легко и безошибочно.
А еще Тальберг был известен своими пересъемками. Он придумал после завершения «чернового» варианта фильма (иначе назвать нельзя, никто не мог сказать, что последняя команда режиссера «Стоп! Снято!» действительно последняя) показывать отснятый материал тестовой аудитории. Если зрителям что-то не нравилось или вообще вызывало отторжение, то эпизоды безжалостно переснимались. Это было не всегда верно, потому что зрители могли не понять, быть не в настроении, но Тальберг свято верил в правильность такого подхода, и никто не мог его переубедить, что такой кинематограф может остаться на месте, потому что зрителям обычно нравится только то, что привычно.
Тальберг умер в середине тридцатых молодым, ему не было и сорока, а перед тем долго и серьезно болел, но продолжал работать на МГМ. Его болезнь позволила Майеру все взять в свои руки и окончательно развернуть студию в сторону съемок развлекательной продукции. Майеру нравились красивые фильмы с красивыми актрисами и актерами, роскошными декорациями и минимальными проблемами. Он твердил, что люди ходят в кино вовсе не затем, чтобы видеть на экране себя или соседей, решающих привычные жизненные вопросы, зрители хотят развлекаться, значит, им нужно дать именно такую продукцию.
Луис Барт Майер был прав, но в ограниченное время, названное «золотым веком Голливуда». Я застала начало этого века, когда складывалась сценарная и постановочная политика МГМ. Мы делали красивые, открыточные фильмы, имеющие мало общего с реальной жизнью по эту сторону экрана, но тогда зрителю действительно было нужно именно такое кино. Когда зрительские вкусы изменились, стали пользоваться спросом не столько развлекательные и часто пустые фильмы, а напротив – серьезные драмы, умные психологические картины и прочее, сначала потерпел крах и ушел Майер, потом потеряла лидерские позиции МГМ.
Но когда мы с Морицем Стиллером появились в Голливуде, до этого было еще очень далеко, МГМ успешно снимала фильмы в павильонах городка Калвер-Сити, где была съемочная площадка студии, постановочной частью заправлял Ирвинг Тальберг, а финансовые вопросы и вопросы политики студии решал в основном Луис Майер. Джо Шенк, когда-то организовавший студию вместе с Майером, занимался в основном вопросами проката.
В МГМ правил всесильный Луис Барт Майер, на других студиях были собственные боги, решавшие, кому и что играть, кому быть, а кто может собирать вещи и уезжать. Они приглашали и выставляли вон, они правили бал в кинематографе. И нужно быть настоящей звездой, за которой бегали бы и студии, и репортеры, и зрители, чтобы рискнуть диктовать свои условия всемогущим правителям империи Голливуда.
Нет, была еще одна возможность диктовать свою волю: просто не слишком дорожить возможностью играть в Голливуде, но при этом уже чего-то стоить. Именно так поступила я, но об этом позже.
Да, в Голливуд я приехала еще не звездой, вернее, для Голливуда не звездой, для МГМ популярность в Швеции не значила ничего, все пришлось начать заново. Но я уже чего-то стоила. В Америку приехала не Грета Ловиса Густафсон, а Грета Гарбо, и сделал меня таковой Мориц Стиллер.
Шоу был прав, создавая своего «Пигмалиона»: чтобы простая продавщица цветов (как и продавщица шляп, и кто угодно другой того же уровня) стала леди, нужны усилия доктора Хиггинса, то есть Пигмалиона. Без Пигмалиона Галатея невозможна.
У меня было несколько Пигмалионов.
Первый и главный, безусловно, Мориц Стиллер.
Он сделал из толстушки-жеманницы актрису.
Второй – Харри Эдингтон.
Мориц научил меня играть, а Эдингтон – быть звездой. Это не одно и то же.
Третий Пигмалион – Гейлорд Хаузер.
Это божество – диетолог, сумевший создать мою диету и заставить меня вести правильный образ жизни (не сумел только отучить курить), а еще он настоящий друг, под крылышком у которого можно было хотя бы ненадолго укрыться от назойливого внимания репортеров и поклонников.
Четвертый – Адриан Гринбург.
Адриан научил выглядеть леди. Я ненавидела сшитые им костюмы и платья, но носила именно их, прекрасно понимая правоту мэтра моды.
Пятый Пигмалион, без которого были бы невозможны все остальные, – я сама. Главное мое достоинство не роскошные ресницы и красивое лицо, даже не умение одним вздохом изображать в кадре эмоции, а умение и желание учиться, послушно, въедливо, порой вопреки своим желаниям, вопреки природной меланхолии и лени…
Пять Пигмалионов создали Грету Гарбо и не позволили ей снова стать ленивой Гретой Ловисой Густафсон.
Если бы только интерес поклонников и особенно проныр-журналистов ограничился экранной Гретой Гарбо! Я никогда не говорила, что хочу быть одинокой, но всегда твердила, твержу и буду твердить, пока буду жива: я очень хочу, чтобы меня оставили в покое!
Голливуд получил не слишком умелую, застенчивую и по-прежнему неуклюжую Грету Гарбо в нагрузку к известному европейскому режиссеру Морицу Стиллеру. В приглашении в Голливуд Стиллера была заслуга самого Луиса Майера, который привез контракт с Морицем из поездки по Европе. Какая-то Гарбо Майера не интересовала, но пришлось согласиться.
Это была обычная практика Майера – «прогуляться» по «старушке Европе» в поисках талантов. Соблазнить успехом в заокеанских далях было не так трудно, Европа еще не до конца оправилась после войны, а Майер сулил постоянные съемки и золотые горы. Тогда диктат киноиндустрии Америки по всему миру еще не был столь ощутимым, Голливуд только становился настоящей фабрикой грез. Честно говоря, в этом огромная заслуга того же Луиса Майера. Но соблазнить огромным количеством ролей в таком же количестве фильмов при солидной по меркам Европы оплате – чем не мечта?
Мы получали за рекламный ролик что-то около пяти долларов, за фильм, конечно, больше, но в Голливуде сразу обещали сто в неделю независимо от занятости! Некому было объяснить, что этого хватит, только чтобы не умереть с голода.
Но главное – приглашение и обещание ролей. Вот тут можно бы не объяснять совсем, даже я понимала: платить зря, не задействовав в съемках, никто не будет.
Оказалось, можно и так. Майер часто приглашал актрис и актеров, а то и режиссеров из Европы, но потом просто не знал, что с ними делать. Попади я в Голливуд в то время одна, осталась бы на тех же самых крошечных эпизодических ролях либо без ролей вообще. Сто долларов в неделю при многомиллионных оборотах МГМ не значили ничего, это право на ошибку Майера. Таких, как я, актрис, обивающих порог студии в надежде, что о ней вспомнят, было много и тогда, и позже. Достаточно вспомнить бедолагу Монро, студия другая, но ситуация похожа, не будь у нее опытного советчика, так и осталась бы девочкой на заднем плане в третьем ряду. Сколько талантов пропало…
Мне повезло, потому что встретился главный Пигмалион, сделавший из меня Галатею, – Мориц Стиллер.
Мориц Стиллер
Без Моши не было бы Греты Гарбо, Грета Ловиса так и осталась Густафсон, не помогли бы никакие занятия в «Драматене».
Мориц Стиллер удивительный человек, и если Голливуд его не оценил по достоинству, тем хуже для Голливуда.
Моша родился в Хельсинки в семье военного музыканта. Его родители и сестры с братьями не копали грядки, но детство оказалось куда тяжелее моего. Отца он и не помнил, тот рано умер, а мать, не вынеся бедствования с шестью детьми, покончила с собой. Детей разобрали сердобольные родственники и знакомые. Моша оказался у шляпника. Подрабатывал с юных лет, но при этом умудрялся много читать, а лет с пятнадцати играть эпизодические роли в театре.
Театр увлек его настолько, что думать ни о чем другом Моша уже не мог. И когда получил сообщение о призыве в армию на войну, просто выбросил его в корзину для мусора. Не тут-то было, с дезертирами в Российской империи, как и в других странах Европы, обходились жестко, начиналась Первая мировая война. Полицейские пришли за Морицем прямо в театр, арестовали и отдали под суд.
Шесть лет за дезертирство означали крах всего, но Моша не считал себя обязанным воевать за русского царя, он бежал, раздобыл фальшивый паспорт и переправился в Швецию.
Конечно, дезертиров не приветствуют нигде, но в Стокгольме закрыли глаза на дезертирство из чужой армии, Мориц сумел стать сначала звездой театра, а потом кино. Он прекратил играть сам и принялся ставить пьесы и фильмы. Сначала возглавлял какой-то театр авангардистского толка, даже не помню какой, их было немыслимо много в те годы.
В кино Стиллер нашел золотую жилу – произведения Сельмы Лагерлеф. Даже если бы он просто следовал букве ее книг, ничего не меняя, стал популярен, но Мориц талантлив сам по себе, у него в фильмах есть такие сцены, до которых многим режиссерам расти и расти, часть его находок позже до кадра повторяли даже в звуковом кино.