Стиллер снимал и снимал, быстро, бесконечно, за десять лет сорок фильмов! И все это время, по его словам, искал «свою» актрису, ту, которую смог бы переделать под себя и снимать в своих фильмах постоянно. Позже это стало нормой, каждый большой режиссер имел свою актрису или своего актера, переходивших из фильма в фильм. Амплуа актеров не менялось, только антураж у фильмов становился иным.
Хорошо и плохо, наличие своего режиссера, если он талантлив, гарантировало звездный статус и главные роли, но требовало полного подчинения. Становясь звездами, актрисы капризничали, расставались с режиссерами и часто просто гасли после этого. Найти своего режиссера, как и свою актрису, было очень трудно.
Искал и Мориц, но не среди уже светившихся звезд, а среди неумех в надежде звезду зажечь.
Я не искала, мне до звездности было как до неба, научиться бы руки-ноги прятать от камеры и не смущаться…
Очередной фильм по произведению Сельмы Лагерлеф «Сага о Йесте Берлинге» (интересно, помнит ли сейчас этот фильм кто-нибудь кроме тех, кто в нем снимался?) потребовал парочки симпатичных актрис на эпизодические роли. Мне повезло.
Проходить пробы у самого Стиллера!.. Господи, какие пробы, если я начинала заикаться и трястись от одной мысли об этом? Конечно, я все провалила, с позором забыв то, чему учили на студии.
Стиллер хмур и словно чем-то недоволен. Чем – тем, что прислали рослую неуклюжую девицу, больше похожую на юношу с женским лицом? Я с трудом сдержала слезы и не сбежала прямо с проб. Мориц оглядел меня с ног до головы, нахмурившись еще сильней, взгляд остановился на лице, стал задумчивым…
– Покажи что-нибудь на тему болезни.
– Чего?
Нас учили выражать страсть, любовь, отчаянье, даже ледяное спокойствие, но болезнь… Я лихорадочно пыталась вспомнить, какими жестами выражается болезнь по системе Жака-Далькроза. Не припоминалось. Попыталась запрокинуть голову назад в отчаянье, может, сгодится?
Взгляд Стиллера стал откровенно насмешливым:
– Ты больна или решила покончить жизнь самоубийством из-за неудачной любви?
Я смутилась окончательно.
Мэтр встал, подошел ко мне, еще раз внимательно оглядел, от чего я покраснела и едва не разразилась рыданиями, и усмехнулся:
– Похудеть на десяток килограммов.
Меня прорвало, я столько раз пыталась это сделать, и все неудачно!
– Как?!
Он обернулся, недоуменно глядя на такую ненормальную, потом пожал плечами:
– Сиди на воде. Похудеешь, приходи, возьму на роль Элизабет. Только недолго, не то роль займут.
Глядя вслед властному, бесцеремонному Стиллеру, я пыталась осознать. Он готов дать мне роль, но смущает только полнота? Какую роль, Элизабет?! Но ведь это же не эпизод, а весьма заметная роль второго плана! Ради нее можно сесть не на хлеб и воду, а на одну воду.
Мама возмутилась:
– Ты же упадешь. Просто не ешь что попало и когда попало. Посиди на овощном супе.
Десять килограммов я не скинула, но похудела заметно. Действительно питалась овощным супом, бегала и несколько раз в день делала гимнастику. Упитанная Грета Густафсон стала куда тоньше.
Через неделю, глядя на себя в зеркале, я гадала, можно ли уже показываться Стиллеру или стоит еще похудеть. А вдруг он меня вообще забыл? И как к нему явиться? Прийти и сказать, что уже похудела? Вспоминая громкий голос и резкие манеры Стиллера, я робела, как перед экзаменом в школе. Но так и было, мне предстояло держать экзамен на пригодность к будущему. Казалось, если Стиллер меня отвергнет, карьера актрисы закончится, не начавшись. Наверное, так и было бы.
И все равно, как к нему идти? Едва ли рискнула сама, если бы один из помощников Стиллера Эмиль не сообщил:
– Мэтр интересовался, куда ты подевалась.
Я решилась.
Мориц Стиллер мало считался с чувствами тех, с кем работал, на это у него не хватало времени и душевных сил, но никто не был в претензии. Властный, с резкими чертами лица, громким голосом, одетый с иголочки, любитель перстней, булавок с бриллиантами и броских машин, Стиллер был готов работать сутками, чего требовал и от остальных. А еще у него был талант, даже гениальность.
Страшно, очень страшно… Но я все же предстала перед Морицем Стиллером.
Стояла, словно обнаженная, не зная, куда девать большие руки, а еще не расплакаться. Он внимательно оглядел, кивнул и поинтересовался:
– Голова не кружится?
– Что?
При чем здесь голова?
– Ты ела что-нибудь в последние дни или действительно сидела на воде?
– Ела… овощной суп…
Бровь мэтра удивленно приподнялась:
– Молодец… будешь играть графиню Элизабет. Но это не все, над тобой еще работать и работать. Постарайся не растолстеть снова, но при этом не падать в голодные обмороки.
Началась работа с Морицем Стиллером, вернее, его работа надо мной.
Во время съемок «Саги о Йесте Берлинге» Стиллер больше ко мне приглядывался, чем исправлял, я снова играла, как учили на студии, невпопад картинно заламывая руки или строя глазки. Стиллер делал замечания, не очень настаивая, и кажется, что-то себе придумывал.
И все же я училась, выяснилось, что мне лучше не диктовать, как закидывать или поворачивать голову, достаточно просто объяснить, что героиня должна чувствовать в данном эпизоде и какие из чувств достаточно «допустить» на лицо. Так играть легче, чем воспроизводить эмоции при помощи отработанных жестов и мимики. Учиться у мэтра настоящее счастье.
Для меня роскошным подарком стали 160 фунтов стерлингов за роль, они позволили купить маме настоящие кольцо и браслет!
Съемки закончились, можно бы радоваться, однако мэтр вознамерился поговорить со мной решительно.
Что скажет, что я бездарь и снимать меня больше смысла нет? Или что нужно похудеть еще на двадцать килограммов? Что я недостаточно впечатляюще заламываю руки, неуклюжа и манерна?
Стиллер сказал то, чего я никак не ожидала:
– Посмотри. – Он просто подтащил меня к зеркалу.
Ну и что? Оттуда на меня смотрела вполне милая мордашка, кстати, понравившаяся зрителям в его же «Саге…».
Последовал новый приказ:
– Улыбнись.
Я улыбнулась, старательно показывая ямочки на щеках и строя глазки.
Стиллер был просто мрачен. Что ему не нравится?
Я улыбнулась еще очаровательней.
Не помогло.
– Тебя учили не корчить рожи?
– Что?
– Ты можешь убрать эту дурацкую ухмылку с лица? Изобрази мне величавое спокойствие, как вас там учили? Только не закидывай голову назад, ради бога.
Последние два слова я не поняла, Мориц произнес их по-русски.
По системе Дельсарта для изображения внутреннего спокойствия следовало держать голову прямо и расслабить все мышцы лица. «Меня ничто не волнует, я выше всех мелких забот и даже мыслей…». Кажется, получилось, но надолго застыть я не смогла по двум причинам. Во-первых, просто не в состоянии, во-вторых, Мориц почти закричал:
– Вот! Можешь же не корчить рожи! Застынь и держись величаво, это твой образ, понимаешь, это, а не всякие кривляния. Запомнила?
На всякий случай я кивнула. Конечно, запомнила, но какая величавость у девчонки в семнадцать лет?
– Грета, ты ничего не поняла. Слушай меня внимательно. – Стиллер повернул меня к себе и буквально впился глазами в лицо. Я сжалась, потому что взгляд у него всегда был тяжелым. – Бывает актерский дар от Бога, тогда внешность отходит на второй план, некрасивая, но гениальная актриса может стать звездой, глядя на ее игру, ее пластику, все забудут о некрасивых чертах лица. Бывает природная пластичность, изящество движения, гибкость. Бывает красивая фигурка в дополнение к лицу. У тебя всего этого нет. Изяществом Господь обделил, фигуры нет, сама знаешь, но есть лицо. Твое лицо уникально, Грета, тебе даже играть не нужно, просто смотри в камеру, но не кривляйся при этом, только смотри.
Он отпустил меня, взволнованно прошелся по комнате, вернулся, снова впился в меня взглядом:
– Грета, у тебя есть актерские задатки, но твоя сила в другом – в твоем лице.
Я украдкой скосила глаза в сторону зеркала. Что он там увидел? Лицо как лицо, вполне симпатичное, подвижное, с большими глазами. Зачем Стиллеру ледяное спокойствие?
Но он настаивал именно на этом:
– Прекрати гримасничать, минимум выразительных средств, твое лицо все скажет само за себя.
А еще Стиллер требовал полного подчинения:
– Если ты хочешь, чтобы я сделал из тебя звезду, должна слушать меня во всем.
Конечно, я хотела, к тому же у меня просто не было выбора, не возвращаться же в универмаг или парикмахерскую!
– Согласна?
– Да.
Чем Мориц сумел взять мою маму, не знаю. Подозреваю, уверениями, что я как женщина его интересую крайне мало, зато звездную карьеру сделать он поможет. Конечно, я была несовершеннолетней, и мама могла запросто все прекратить, но что-то почувствовала.
Когда мэтр предлагает заняться карьерой начинающей актрисы, неопытной и пока мало на что пригодной, обещая сделать из нее звезду и не приглашая в любовницы, это о чем-то говорит. Мама согласилась, я тем более.
– Теперь имя. Густафсон не годится, это по-деревенски. – Мориц задумался, глядя на рекламу школы Жака-Далькроза в газете. – Ты знаешь, что у него настоящая фамилия Жак, а Далькроз он добавил, чтобы отличаться от другого Эмиля Жака? Далькроз – измененная фамилия его друга…
Я слушала мэтра затаив дыхание. Какая разница, что за фамилия у Эмиля Жака-Далькроза, мне его замечательная система все равно не помогла, чтобы быть пластичной и ритмичной, одного желания и системы упражнений мало, нужны способности.
А Мориц рассуждал:
– Далькроз… Галькроз… было «Г», стало «Д»…. какая разница? В данном случае никакой… Грета…
На глаза попалась другая страница, на которой объявление о выступлении известнейшей норвежской певицы Дарбо.
– Дарбо… Гарбо… Грета Гарбо!
Мерседес утверждала, что я выдумала всю эту историю с подбором нового имени, как и с подбором нового лица. Может быть, какая разница?