.
Надо ли говорить, что подобный «двойник» мог появляться при жизни Григория Ефимовича в любом «злачном» месте, мог напиваться, скандалить, обнимать женщин, о чем составлялись ежедневные репортажи охочих до грязи газетчиков, мог выходить из подъезда дома на Гороховой и шествовать на квартиру к проститутке, о чем составлялись ежедневные рапорты агентов охранного отделения?
Помимо Т. Мироновой о двойнике Распутина писали его современники: Шульгин, Жевахов, Гурко и другие.
В своих мемуарах Тэффи описывает две встречи с Распутиным. Т. Миронова, анализировавшая ее заметки, уверенно пишет о том, что писательница присутствовала на встрече не с Распутиным, а с его двойником. Тем более что встреча эта была организована Манасевичем-Мануйловым — донельзя подозрительным типом. Он официально служил при дворе папы римского, а в России отвечал за продвижение католицизма и за разного рода сомнительные операции. В его руках находилась, таким образом, разветвленная сеть агентуры[235].
«Обдуманно и нагло, — пишет Т. Миронова, — был введен в общество двойник Григория Ефимовича Распутина. И хотя поступки двойника, его слова, записки, сама внешность — длинный мясистый нос, жидкая бороденка, беспокойные, бегающие глаза — весьма отличались от благообразного облика Григория Ефимовича, но двойник настойчиво выдавался и, главное, охотно принимался за молитвенника и друга царской семьи <…>».
Ю. А. Ден, хорошо знавшая Распутина лично, вспоминает с возмущением: «Доходило до того, что заявляли, будто бы Распутин развратничает в столице, в то время как на самом деле он находился в Сибири»[236].
«Придет время, — считает протоиерей А. Шаргунов, — и откроются новые документы, которые окончательно докажут нам, что темную личность, внешне напоминавшую Григория Ефимовича Распутина, создали враги самодержавного русского царства»[237].
Тем не менее Распутин действительно пустил себя вразнос. Но не в развратные оргии он кинулся с головой, а в народное невежество и горе. Критики Распутина никогда не поймут одной простой вещи, поскольку она недоступна им. И эта вещь — искренняя любовь Распутина ко всем людям. Он любил всех людей — это и был его главный дар. В этом и была его сила, да и дар чудотворства просто вытекал из этого дара любви как чистый ручеек.
Интерес к Распутину со стороны осведомленных врагов был не менее интенсивен, чем интерес к нему со стороны друзей. Гигантских масштабов следствие, которое было затеяно по делу Распутина после Февральской революции это прекрасно показало. Чем же был вызван этот интерес к нему со стороны ненавидевших его? Они искали (и до сих пор ищут) секрет его силы.
Как хотели бы они завладеть секретом того «колдовства», в котором сами его обвиняли! И им представлены были все свидетельства, раскрывающие секрет его чудотворства — его любовь к Богу и людям. В этом и был простой секрет его чудотворства, и, приблизившись к пониманию этого, враги Распутина решили поскорее закрыть дело и убрать все следы. Потому что такою ценой они даров Распутина не хотели и не могли принять. Они могли еще любить себя, могли, возможно, любить своих родных и близких, могли понимать любовь сексуальную. Но та любовь, которая руководила жизнью Григория Ефимовича, им была непонятна, недоступна и нежелательна.
Потому уже при жизни поступки Григория Ефимовича автоматически истолковывались в ложном свете. Вот широко известный эпизод из жизни Распутина, о котором не забывают упомянуть его критики.
«27 августа 1915 года.
Рапорт
Помощник мой в Тюменском, Туринском и Ялуторовском уездах ротмистр Калмыков донес мне, что 9-го сего августа на пароходе „Товарпар“ по пути из Тюмени в село Покровское Тюменского уезда среди других пассажиров был крестьянин Григорий Распутин, который был сильно пьян, безобразничал и приставал к пассажирам. На этом же пароходе следовала команда солдат, которых Распутин ввел в салон 1-го класса и хотел угостить обедом, что вызвало возмущение пассажиров, по требованию которых капитан парохода, под угрозой высадки, удалил Распутина и солдат из салона. Спустившись вниз, на палубу 3-го класса, Распутин что-то громко кричал, заставляя солдат петь песни, и дал им за это 125 рублей»[238].
Из-за этого эпизода на корабле газеты раздули огромную шумиху, чуть ли не говорили, что на Распутина завели уголовное дело. А было-то всего лишь то, что он угостил обедом солдат, которым в скором времени предстояло положить свои жизни в бессмысленной войне, и пел с ними песни, как потом выяснилось, — религиозные гимны. Пассажиры первого класса были возмущены тем, что мужик привел в «их» отделение других мужиков — солдат. Другой рапорт с того же парохода говорит о том, что Распутин обвинил одного из официантов, что тот украл у него из каюты крупную сумму денег. Такое обвинение тоже поставили старцу в вину. Разбирательства по этому вопросу так никакого и не было, но нетрудно догадаться, что, скорее всего, Григорий Ефимович был прав — официант действительно украл у него деньги. Это был тоже своего рода сигнал — Распутина теперь не боялись, его можно было грабить, оскорблять и поносить. Как делают все.
Глава 24Начало конца
«6-го декабря. Воскресенье. После обеда приехал Григорий; посидели вместе у кровати Алексея».
«Любовь живет в изгнанниках, которые пережили все, всяческое, а жалость у всех есть».
К концу 1914-го года Алексей опять страшно заболел, и государь, рискуя в очередной раз оказаться обруганным газетчиками, пригласил старца к постели умирающего сына и наследника престола.
«3-го же декабря государь с наследником выехал из Могилева для осмотра войск Гвардии. Эта поездка едва не стоила жизни наследнику. Еще накануне Алексей Николаевич простудился и схватил сильный насморк. 3-го от сильного чиханья началось кровотечение, продолжавшееся с перерывами весь день. Это было уже в поезде. В пути лейб-хирург Федоров признал положение опасным и вечером посоветовал государю вернуться в Могилев. Императорский поезд повернул обратно, а царице была послана телеграмма с просьбой приехать на 6 декабря, день Ангела государя, в Могилев. Утром 4-го приехали в Могилев. Наследник очень ослаб. Температура 39 градусов. Федоров доложил государю, что считает необходимым немедленно везти больного в Царское Село. Государь съездил из поезда в штаб, и в 3 часа выехали в Царское Село. Днем температура спала, самочувствие улучшилось, но к вечеру жар поднялся. Силы падали, кровотечение не унималось. Несколько раз останавливали поезд, чтобы переменить тампоны в носу. Ночью положение ухудшилось. Голову лежавшего наследника поддерживал все время матрос Нагорный. Два раза мальчик впадал в обморок. Думали, он умирает. В Царское послали телеграмму, чтобы никто не встречал.
В 6 ч. 20 м. утра больному стало лучше. Кровотечение прекратилось. В 11 ч. утра поезд осторожно подошел к павильону Царского Села. Встретила одна императрица. Государь успокаивал ее, сказав, что кровотечение прекратилось, стало лучше. Царица спросила Жильяра, когда именно прекратилась кровь. Тот ответил: „В 6 ч. 20 м.“ „Я это знала“, — ответила императрица и показала полученную от Распутина телеграмму, в которой значилось: „Бог поможет, будет здоров“. Телеграмма была отправлена Распутиным в 6 ч. 20 м. утра.
С большими предосторожностями больного перевезли во дворец. Вновь открылось кровотечение. Сделали обычное прижигание железом, не помогло. Царица вне себя от отчаяния. Бедный мальчик лежал белый как воск, с окровавленной ватой у носа. Казалось, что умирает. Царица приказала вызвать Григория Ефимовича. Он приехал»[239].
«Я видела его, — вспоминала Вырубова, — когда он лежал в детской: маленькое восковое лицо, в ноздрях окровавленная вата. Профессор Федоров и Деревенко (личный врач цесаревича приват-доцент Владимир Николаевич Деревенко — не путать с телохранителем, „дядькой“ наследника — боцманом Андреем Еремеевичем Деревенько. — О.Ж.) возились около него, но кровь не унималась. Федоров сказал мне, что он хочет попробовать последнее средство — это достать какую-то железу из морских свинок. Императрица стояла на коленях около кровати, ломая себе голову, что дальше предпринять. Вернувшись домой, я получила от нее записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича. Он приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу, по их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил наследника, сказав родителям, что серьезного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось. Государь на следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это произошло. Но это — факт»[240].
Спиридович, ненавидевший Распутина, записал, что случилось: «Его привели к больному. Распутин подошел к кровати. Пристально уставился на больного и медленно перекрестил его. Затем сказал родителям, что серьезного ничего нет. Им нечего беспокоиться. И как будто усталым, он вышел из комнаты. Кровотечение прекратилось. Больной мало-помалу оправился»[241].
1915 год был одним из самых несчастливых в истории дореволюционной России. В мае началось отступление русских войск.
«Последние события на театре военных действий развиваются при весьма тяжелых для нас обстоятельствах, — писал в дневнике великий князь Андрей Владимирович. — Отступление всего Южного фронта от важных линий, осада Перемышля — все это весьма грустно. Конечно, решающего значения это не имеет, но все же с такими жертвами и усилиями мы достигли Карпат и Дунайца, а теперь стоим опять на Сане, как осенью. Все пошло насмарку. Слабы наши стратеги. Но нельзя никого