развратом он утончил свою плоть и довел нервы свои до высшего нервного колебания… Распутин — пророк прозорливый, натура сильная духом, экзальтированная, глубоко чувствующая и проникающая в души других». Он выработал в себе «пытливость и тонкую психологию, которая граничит с необъяснимой прозорливостью», — так рассуждал долго и внимательно наблюдавший за старцем Белецкий.
Один из современных авторов пытался объяснить дар Распутина с сугубо научной точки зрения:
«Конечно, у людей есть склонность преувеличивать все «таинственное», вероятно, сбывшиеся предсказания запоминались лучше несбывшихся. Однако отрицать возможность ясновидения, предвидения и телепатии только потому, что позитивная наука не дала им еще объяснение, не кажется лучшим подходом. Это вроде анекдота о том, как, услышав впервые голос по телефону, «скептики» полезли смотреть, кто прячется под столом. Подлинный скептицизм не есть уверенность в мистификации.
Если исходить из того, что корни будущего — в прошлом, то ничего загадочного в предсказаниях нет. Можно предсказывать на основании формальной обработки статистического материала, хотя всегда остается множество неучтенных данных. Можно предсказывать на основании интуиции — некоего внезапного озарения, механизм которого лежит на грани сознательного и бессознательного. Остается неясным, как много осознанных, а еще более неосознанных наблюдений скапливается, прежде чем это озарение наступает, но у некоторых эта способность достигает огромных размеров.
Интуитивное убеждение для того, кто к нему пришел, как правило, более убедительно, чем основанное на общепонятных доказательствах. Однако и другим нельзя внушить его с помощью рациональных доказательств, но только путем эмоционального вовлечения. Таким эмоциональным вовлечением и убеждал Распутин, с его глубоким и основанным на большом опыте интуитивным пониманием людей и событий…
Чувствительность Распутина была на грани мистического. Обобщения вывести несложно. Гораздо труднее, однако, а порой и невозможно было объяснить конкретные предсказания старца. В. В. Шульгин приводит эпизод, как Распутин сидел в салоне баронессы В. И. Икскуль и «вдруг чего-то заволновался… заерзал… привстал: «Уйти надо… враг идет… сюда идет… сейчас здесь будет…»
И правда, позвонили, и в комнату вошла приятельница баронессы, действительно ненавидевшая Распутина.
Шульгин рассказывал так же, как Распутин, находясь в Киеве, ни с того ни с сего дал деньги какой-то совершенно неизвестной ему пьяной бабе.
«Она бедная, бедная… она не знает… У нее сейчас ребенок умер… Придет домой — узнает», — сбивчиво объяснил он своему удивленному спутнику.
Через день на вопрос Шульгина о ребенке Григорий Ефимович ответил:
«Умер… Нарочно проверил, спросил ее адрес…»
СПАСИ И СОХРАНИ
Возможно ли, кто-нибудь когда-нибудь правдиво напишет о Ники и Аликс? Истории, выдуманные о них, просто невероятны…
За отрока — за Голубя — за сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия!
Распутин не терял времени зря, круг его знакомых рос день изо дня в день: люди и судьбы, судьбы и люди. Неповторимый бег времени и жизни. Что приводило людей к Григорию Распутину? Не только болезнь, горе, любовь, восхищение, одиночество, жажда утешения, но и корысть, подлость, неистребимый поиск ответа на извечные вопросы жизни, с которыми идут к старцам, но на которые окончательно ответить не может никто. Десятки, сотни, тысячи посетителей и просителей. Они шли беспрерывной чередой. Люди всех слоев, национальностей, состояний и сословий — от последней нищенки до премьер-министра.
Ранним утром в дверь комнаты, которую снимал Распутин, осторожно постучали. Гостей было двое: высокий и худощавый священник и приземистый, крепкого телосложения, хорошо одетый господин с тросточкой. Первый — Георгий Гапон, тогда еще никому не известный слушатель Петербургской духовной академии. Второй — профессор Петербургского и Московского университетов, доктор экономических наук, писатель и предприниматель, публицист и… искатель приключений Иван Христофорович Озеров.
Целью их раннего визита к Распутину было желание посоветоваться с Григорием Ефимовичем по волнующему «круги общества» (выражение Озерова) вопросу о возможности создания в Петербурге и Москве независимых рабочих обществ, главная задача которых — отвлечение столичных пролетариев от вооруженных и террористических форм противостояния с властью и обращение их к чисто мирным средствам отстаивания своих интересов и прав.
Распутин, выслушав почти получасовой монолог профессора Озерова, выдержал трехминутную паузу.
— Намерение ваше похвально. Кровь человеческая дорога. Проливать ее грешно, ох грешно. Мы не Каины… Но и глазеть лениво со стороны на убийство братьев наших еще хуже… Творите благое дело, творите… Бог вам в помощь, — Распутин запнулся. — Надеюсь, что заботы ваши найдут отклик в душах братьев наших. Но чую, и врагов у вас будет немало, ох немало… Как бы кровью новой все не закончилось…
Распутин как в воду смотрел: все закончилось кровавым 9 января 1905 года… Гапона Григорий Ефимович больше никогда не встречал, но слышал о его «подвигах», дурной славе и печальном конце священника. А вот Озеров еще неоднократно появлялся в квартире у Распутина. Профессора интересовало мнение Григория Ефимовича по многим насущным проблемам: от оценки того или иного политического деятеля до рекомендации о возможности вложения собственных средств в акции того или иного перспективно развивающегося предприятия. К советам Распутина Озеров прислушивался (и, как правило, не прогадывал), в его переписке с коллегами и друзьями постоянно проскальзывали фразы: «старец сказал, что…», «Распутин считает так…», «отец Григорий не рекомендует…».
В 1909 году Озерова выдвинули — от Петербургской академии наук и российских университетов — в члены Государственного совета. Он дал согласие занять этот ответственный пост лишь после многочасовой беседы с Распутиным.
— Эх, Ваня, — вздыхал Григорий Ефимович, — счастливый ты, братец мой, людям можешь послужить… Так служи! Понял? Уяснил?
…Поздний вечер, в комнате Распутина тишина. Григорий Ефимович сидит за небольшим столом, читая по складам Библию. Неожиданно дверь распахивается, и перед удивленным Распутиным предстает закутанная во всевозможные платки маленькая старушка. В ее руках огромный посох, за плечами потертый сидор.
— Здравствуй, милый, — старушка кланяется и крестится, — здравствуй, касатик. Здравствуй, мой дорогой.
— Здравствуй, мать, — оправившись от неожиданности, произносит Распутин.
Не давая Григорию раскрыть рот, старушка говорит торопливо и без остановки:
— Ой, милый! А я ведь к тебе, к тебе, касатик. Матрена я, Васьковы мы, из Архангельска города, может, слыхал? Горе у меня, касатик, ох, горе… Сыночка-то мово младшого, единственного, кормильца мово дорогого, в участок свели… А за что? Бают, что лошадь у Ивана Кузьмича, соседа нашего, увел. Врут, врут изверги, уж они мужа моего извели, старших сынов на каторге сгноили, тапере-ча за младшенького, Митиньку, взялись, супостаты. Чтоб им ни дна, ни покрышки… Аспиды…
Распутину с трудом удалось вклиниться в поток слов Матрены:
— А от меня-то ты, мать, чего хочешь?
— Как чего, касатик? Помоги! Народ байт, что ты можешь все, все знаешь, все наперед видишь…
Сделай так, чтобы сыночка моего, Митиньку, ос-лободили…
— Да что ты говоришь, матушка, как же я его…
— О, мила-а-ай, — Матрена залилась слезами, — знать, не увижу я своего младшенького, не увижу-у-у…
Дело начинало приобретать неприятный оборот. Григорий Ефимович не знал, как успокоить старушку, а уж тем более не знал, как помочь ее непутевому сыну.
— Ты вот что, мать, — Распутин ласково провел ладонью по голове Матрены, — ты вот что… отправляйся домой. А я, я молиться буду. Не верю я, на тебя глядючи, что сын твой — конокрад, не верю.
Теперь уже нежданной гостье пришлось удивляться: как, одними молитвами?
— Да, да, — словно читая ее мысли, кивал головой Григорий Ефимович, — одной молитвой. А ты, если сможешь, приезжай через месяц. Посмотрим, что получится…
Но Распутину не пришлось ждать целый месяц. Уже буквально дней через пятнадцать, примерно в то же самое время, дверь вновь с треском распахнулась, и Григорий увидел на пороге свою старую знакомую — Матрену. Она была не одна, с ней пришел и долговязый парень, очень похожий лицом на мать: те же льняные волосы, васильковые глаза и нос картошкой. Только молчаливый — не в мать.
— Здравствуй, милый, — уже по голосу чувствовалось, что Матрену прямо-таки распирало от радости, — вот, вместе с сынком пришли, поблагодарить. Знать, сильна твоя молитва, батюшка. Митиньку мово освободили.
— Рад за вас, — Григорий подошел к Матрене и Дмитрию.
— Поклонись, Митинька, поклонись батюшке. Он тебе помог, он мне сказал, что ты не виновен. Он верил в это.
Сын Матрены низко поклонился.
Распутин перекрестил его и мать:
— Все в Его руках…
Что на самом деле произошло, так и осталось тайной…
Благодаря отцу Феофану Григорий Ефимович близко знакомится с графиней Софьей Сергеевной Игнатьевой (урожденной княгиней Мещерской). Графиня проживала на Французской набережной в тиши многочисленных посольских особняков, где Нева «щедро обливала окна прохладной синевой, где из Летнего сада доносило благотворный шум отцветающей зелени…».
Салон графини Игнатьевой, представлявший собой нечто вроде «теневого кабинета министров», частенько посещали великие княгини Милица и Анастасия (Стана) Николаевны и муж последней — великий князь Николай Николаевич[9], а также видные политические и государственные деятели, журналисты, писатели, служители Мельпомены. Графиня стремилась окружить свой салон ореолом значительности и демократичности, и сюда же приглашались, что называется, «люди из народа» — простые деревенские мужики или священнослужители из Богом забытых уголков России. Их окружали всеобщим вниманием, расспрашивали о многом, задавали всевозможные вопросы, но никогда не спорили, оставляя свое мнение при себе.