статочно близко для вежливой беседы.
Здесь на десять градусов прохладнее и намного темнее. Я вдруг вспоминаю, как далеко мы находимся от других людей. Должно быть, проходят дни, даже недели, а по этой дороге не проезжает ни одна машина.
Вблизи Дейн выглядит и лучше, и более отталкивающе.
У него янтарные глаза, а губы — единственное, что есть мягкого в его лице. Может быть, они слишком полные и мягкие — меня бросает в дрожь при мысли о том, как они прикасаются ко мне. Но я думаю об этом.
Если моему соседу приходится быть великолепным и угрожающим, я бы хотел, чтобы он был либо тем, либо другим, а не тем и другим одновременно, потому что это ломает мне голову.
Я пытаюсь успокоиться:
— Слушай, я думаю, мы не с того начали. Блэклиф достался мне в наследство от дяди Эрни. Он умер в прошлом году…
— Я знаю, — прерывает Дейн, становясь холоднее, чем когда-либо. — Я был его врачом.
Я не могу представить этого человека врачом. Возможно, гробовщиком.
— Я этого не знала.
— Я не удивлен, — его губы кривятся. — Ты так и не приехала.
Это разжигает мой пыл. Этот придирчивый ублюдок ничего не знает о последних десяти годах моей жизни.
Красный шум, словно рой разъяренных шершней, жужжит в моих ушах. Все болезненные моменты, все, что мне приходилось делать, мои стрессы, мои страхи — они нарастают и не отпускают меня никогда…
Мои руки сжимаются в кулаки. Дейн удивленно опускает глаза, словно ему не терпится увидеть, как я теряю самообладание.
Не надо!
Я слышу это как шепот — мое лучшее «Я».
Если я сорвусь, это послужит ему отличным предлогом не пускать меня в дом.
Но если я буду сохранять спокойствие, он должен быть благоразумен. Он должен — до тех пор, пока я остаюсь спокойной.
Будь спокойна, малышка, будь спокойна…
— Эрни оставил Блэклиф мне, — повторяю я. — И я собираюсь его отремонтировать. Так что мне придется ездить по этому пути. На самом деле, часто.
— Этого не произойдет.
Этого достаточно, чтобы я потеряла свою слабую дипломатическую хватку.
— Почему, черт возьми, нет? Серьезно? Почему тебя это вообще волнует?
— Я не хочу, чтобы сюда приезжали бригады людей, чтобы ты могла превратить этот дом в какое-нибудь модернизированное чудовище и продать его за доллар.
— Здесь не будет бригад, буду только я! И, может быть, электрик, — признаюсь я.
Это заставляет его задуматься. Он снова оглядывает меня с ног до головы, задерживая взгляд на дыре на моей рубашке.
— Ты собираешься провести весь ремонт самостоятельно?
Недоверие, к которому я привыкла. Я 5 футов 4 дюйма, у меня фиолетовые волосы и пирсинг, и хотя я выгляжу не так молодо, как Джуд, я точно не кричу «ответственный взрослый». Хотя именно такой я и была дольше, чем большинство людей.
— Да, я собираюсь сделать это сама. Потому что я чертовски эффектно обращаюсь с электроинструментами.
Это вызывает у него подобие улыбки. Зубов не видно, но они лучше, чем те, что были раньше — с небольшим отрывом.
— Поздравляю, — говорит он. — Мне по-прежнему насрать.
— Пожалуйста! — я действительно в отчаянии. Нам нужна эта чертова дорога. — Что мой дядя дал тебе в качестве компенсации?
— Десять тысяч в год.
Он произносит это спокойно и буднично, как будто такие деньги для него ничего не значат. Скорее всего, это не так.
Или он лжет. Как я могу это выяснить?
Он не лжет. Это как раз моя удача.
Мое тело словно из свинца.
— У меня нет десяти тысяч.
Дейн, как всегда, не дает мне покоя.
— Тогда как ты собираешься отремонтировать дом?
— Мне нужен каждый пенни, который у меня есть, и этого все равно не хватит. Пожалуйста, здесь только я и мой брат. Я умоляю тебя! Нам это нужно.
Я жалкая, но мне все равно. Я встану на колени, если понадобится — у меня нет гордости, когда дело касается Джуда.
Дейну, похоже, это понравилось бы. На самом деле, я, черт возьми, знаю, что он получает от этого удовольствие. Иначе зачем он натягивал эту цепь и смотрел, как я ее развязываю, прежде чем что-то сказать? Почему он стоит там, засунув руки в карманы, как будто ему хотелось бы заниматься этим весь день?
Потому что он бы так и сделал.
Посмотрите на него, он наслаждается этим…
Не взывайте к его лучшим качествам, у него, вероятно, их нет.
Будьте умнее.
Предложи ему то, чего он на самом деле хочет…
Это худшая часть моих слов, но на этот раз я думаю, что это правильно.
Мы с Джудом поставили на кон все, что у нас есть, и я должна сделать так, чтобы это сработало. Все, что нужно.
— У меня нет десяти тысяч, но должно же быть что-то, что я могу сделать, чтобы заплатить тебе на твоей территории? Я не просто занимаюсь ремонтом дома. Я могу подстричь траву, вывезти мусор, я могу сделать все, что угодно...
Я намеренно перечисляю унизительные задания, потому что чувствую, что именно это больше всего понравится этому ублюдку-садисту. Ему нравится держать это у меня над головой.
И он не торопится с выводами, его взгляд скользит по моему лицу, телу, капелькам пота на губе, дыре на рубашке… Я не могу понять, испытывает ли он ко мне отвращение или хочет меня съесть.
— Хорошо, — говорит он так резко, что я подпрыгиваю. Это тоже заставляет его улыбнуться.
— Так... я могу пользоваться дорогой?
— Каждый чертов день.
— И... что я должна делать?
Эта улыбка самая ужасная из всех, потому что она самая искренняя.
— Ты сделаешь все, что я попрошу. Приходи завтра вечером и захвати с собой сумку с инструментами.
Глава 2
Дейн Коветт
Я не планировал предоставлять девушке сервитут — особенно после того, как понял, что она была нерадивой племянницей.
Я сделал выбор в тот момент из-за взгляда, которым она одарила меня, когда сказала: «Я могу все»...
Отчасти это было отчаяние, отчасти упрямство, и на сто процентов слишком соблазнительно, чтобы сопротивляться. Мой разум наполнился потоком извращенных фантазий.
Плюс, мне понравилось, как выглядело ее тело, потеющее и напрягающееся, чтобы прорваться через эту цепь. Солнце просвечивало сквозь ее тонкую рубашку, подчеркивая форму темных сосков и серебристый блеск колец.
Это была первая грязная мысль, которая пришла мне в голову о ней — желание привязать ее к кровати, чтобы я мог медленно дергать и скручивать эти кольца…
За этим последовала дюжина других. Искушения приходили жестко и быстро, образы того, что я хотел бы сделать с ее руками, ее ртом…
Это удивило меня, потому что я уже очень давно не чувствовала ничего подобного. Я даже не был голоден, и вдруг мне захотелось устроить пир из десяти блюд… захотелось этого от нее…
Ржаво-оранжевый «Бронко» и ее нелепые фиолетовые волосы… это обжигает глаза, и мне следовало бы ее ненавидеть, но я зациклился, как будто открыл для себя какое-то совершенно новое вкусовое сочетание, что-то такое, что почти хочется выплюнуть, пока не поймаешь себя на том, что тянешься за новой горстью...
Я хочу смотреть, как она работает на моей территории, делая все, что я попрошу. Я хочу смотреть, как она поднимает, перетаскивает и потеет ради меня.
Небольшое раздражение от проходящих мимо людей казалось ничтожной ценой за возможность повлиять на эту отчаявшуюся девушку.
Я возвращаюсь в дом, чтобы подремать в послеобеденную жару. Вечером я готовлю, а затем читаю, потому что сегодня у меня нет назначенных встреч.
Вынося свою тарелку с едой на верхний этаж, я смотрел на зеленый ковер земли, окаймленный черной бездной океана. К счастью, у меня не было в поле зрения Гримстоуна и этого мерзкого курорта, но на востоке светился Блэклиф.
Прошло три года с тех пор, как в окнах горел свет. Хотя я знаю, что это всего лишь племянник с племянницей, я все равно ощущаю тепло, как будто Эрни тоже там. Иногда тело не обращает внимания на мозг.
Я не знаю, что руководит мной, когда у меня возникает желание подойти к Блэклифу — вероятно, какая-то часть моего мозга к югу, потому что именно там я чувствую слабую пульсацию, когда представляю девушку, потеющую на солнце.
Я пересекаю леса и поля между двумя домами, знакомая прогулка, даже в темноте. Но я подхожу к Блэклифу так, как никогда бы не подошел в прошло — сбоку, а не спереди.
Лекго найти брата и сестру по колеблющимся огонькам их фонарей, перемещающихся из комнаты в комнату.
Половина окон на главном этаже разбита. Трудолюбивая Реми уже заколотила свежие доски. Ее голос просачивается сквозь щели в досках.
— Итак, я собираюсь туда завтра вечером.
— Как ты собираешься ремонтировать наш дом, если ты ремонтируешь его дом? — раздается раздраженный голос, предположительно брата. — И почему ты идешь вечером?
— Я не знаю, он, наверное, работает днем. И у меня точно нет выбора, Джуд, я же говорила тебе... — голос Реми на мгновение затихает, когда она выходит из комнаты, продолжая говорить, и возвращается мгновение спустя, заканчивая словами: — Лучшее, что я могу сделать.
Что бы брат ни сказал в ответ, все теряется, когда Реми тащит что-то тяжелое через всю комнату. Она с ворчанием ставит это на пол, затем немного повозится, прежде чем издать грубый, повторяющийся скребущий звук. Я перехожу к следующему окну, чтобы посмотреть, смогу ли я получить лучший обзор.
Это окно не разбито, пузырчатое стекло разделено пополам свинцовыми полосками. Заглянув внутрь, я вижу двух людей в официальной столовой. На ужин у них были бутерброды с арахисовым маслом. Открытая банка стоит на столе, нож воткнут рукояткой вверх в арахисовое масло, рядом с бутылкой дешевого вина. Джуд бросает быстрый взгляд на сестру, прежде чем наполнить свой бокал.
Он стройный и привлекательный, со светлыми волосами и темными глазами. Он быстр и нетерпелив в своих движениях, берет книгу, откладывает ее, его взгляд часто возвращается к сестре, пока она работает.