Только он собрался перевернуть новый камень, как вдруг замер на месте и целую минуту простоял, почти не шелохнувшись. Потом голова его медленно наклонилась к самой земле. Чуть внятный, необычайно привлекательный запах доносился до него. Запах был до того слаб, что Тэр боялся шевельнуться – как бы не потерять его направление. Так и стоял, пока не убедился, что не ошибается. Поводя носом и принюхиваясь, он спустился на два ярда ниже. Запах усилился. Ещё два ярда – и запах привёл его к каменной глыбе. Она была огромна и весила фунтов двести. Но правая лапа Тэра отшвырнула её, словно мелкую гальку. Сейчас же из-под неё раздалось яростное, протестующее верещанье, и маленький полосатый горный бурундук метнулся оттуда. Он угодил прямо под левую лапу Тэра, которая обрушилась на него с силой, способной сломать шею карибу. Но Тэра привлёк сюда не запах самого бурундука, а аромат припасов, которые тот хранил под камнем. И всё это сокровище – с полпинты[13] земляных орехов, заботливо сложенных в небольшой впадине, выстланной мхом, – досталось ему в целости и сохранности. Орехами их, собственно говоря, только называют. А походили они скорее на картофелины размером с вишню и были крахмалистыми, сладкими и очень питательными. И Тэр, урча, лакомился ими в полном упоении. Поиски его завершились пиршеством.
Гризли не слышал Ленгдона, подбиравшегося к нему по расщелине всё ближе и ближе, и не чуял его – ветер, как на грех, дул в сторону человека. О ядовитом запахе, так обеспокоившем его час назад, Тэр уже забыл. Настроение у гризли было самым радужным. Ведь природа наделила его добродушным нравом. Потому-то Тэр и был таким толстым и гладким. Раздражительные медведи со злобным, вздорным характером всегда тощие. И настоящий охотник отличит такого с первого же взгляда – он всё равно что взбесившийся слон, отбившийся от стада.
Тэр продолжал свои поиски пищи, подвигаясь всё ближе к расщелине. Он был уже всего в каких-нибудь полутораста ярдах от неё, когда услышал шум, заставивший сразу насторожиться.
Взбираясь по отвесной стене ущелья, Ленгдон нечаянно столкнул камень. Тот сорвался и, падая, увлёк за собой другие, которые с грохотом обрушились вниз. Притаившийся внизу оврага Брюс беззвучно выругался. Он увидел, как Тэр сел на задние лапы, и приготовился стрелять, если гризли пустится наутёк.
Секунд тридцать Тэр сидел на задних лапах, а затем неторопливой рысцой решительно направился к ущелью. Тем временем Ленгдон, задыхаясь и проклиная в душе своё невезение, из последних сил старался одолеть десять футов, оставшихся до края ущелья. Он услышал крик Брюса, но не понял предупреждения. Он цеплялся за скалу, силясь как можно быстрей покрыть последние три-четыре фута, и был уже почти наверху, когда, замешкавшись на миг, поднял глаза. Сердце его забилось так, что, казалось, выскочит. Секунд десять он не в силах был шевельнуться. Взгляд его остановился…
Прямо над ним нависали невероятных размеров голова и огромное плечо чудовища. Тэр смотрел на Ленгдона сверху, разинув пасть и оскалив клыки. Глаза медведя горели зелёными и красными огнями. В этот миг гризли впервые воочию увидел человека. Всей своей огромной грудью вдохнул он горячий человеческий запах и вдруг кинулся от этого запаха прочь, как от чумы.
Ружьё оказалось прижатым грудью Ленгдона к скале, и о стрельбе нечего было и думать. С бешеной энергией карабкался охотник вверх, преодолевая последние футы. Камни и щебень скользили и сыпались вниз. Но только через минуту удалось ему подтянуться к краю обрыва и взобраться на него.
Тэр был уже на расстоянии доброй сотни футов. Вперевалку, катясь, как шар, мчался он к расщелине. Снизу, из оврага, резко ударило ружьё Отто. Упав на правое колено и облокотившись на левое, Ленгдон открыл огонь с полутораста ярдов.
…Случается порой, час, а то и всего минута изменит вдруг судьбу человека. За десять секунд, промелькнувших после первого выстрела из лощины, изменился и Тэр. Он надышался человеческим запахом. Он увидел человека. А теперь почувствовал, что такое человек, на собственной шкуре. Точно одна из тех молний, которые так часто на его глазах раскалывали тёмные небеса, сверкнув, обрушилась на него, войдя в тело раскалённым ножом. И одновременно с болью ожога, пронизавшей всё тело гризли, до него докатился непонятный грохот, отдавшийся эхом в горах. Тэр уже взбирался по склону горы, когда пуля ударила его, расплющившись о жёсткую шкуру и пробив мякоть предплечья. Кости она, однако, не задела.
Он был в двухстах ярдах от ущелья, когда первая пуля угодила в него, и почти в трёхстах, когда его настигла вторая. На этот раз пуля попала в бок.
Ни один выстрел пока ещё не ранил эту громадину всерьёз. Её не уложили бы и двадцать таких выстрелов. Но второй остановил медведя. С яростным рёвом зверь обернулся назад. Громовый голос раскатился на четверть мили по долине, точно рёв бешеного быка.
Брюс услышал медведя одновременно со своим шестым, совершенно бессмысленным выстрелом с семисот ярдов. Ленгдон в эту минуту перезаряжал ружьё. Секунд пятнадцать Тэр, подставляя грудь под пули, бросал своим рёвом вызов. Он вызывал на бой врага, которого ему уже не было видно. Но вот по спине зверя огненным кнутом хлестнул седьмой выстрел Ленгдона, и, подстёгнутый неодолимым ужасом перед молниями, сражаться с которыми было ему не под силу, Тэр кинулся дальше, через расщелину.
Он слышал и другие выстрелы, звучавшие, как гром, но не похожие на тот гром, что ему приходилось слышать в горах. Пули уже не доставали медведя. Преодолевая боль, он стал спускаться в лощину.
Гризли знал: он ранен, но никак не мог разобрать, что это за раны. Когда во время спуска он задержался ненадолго, на земле под его передней лапой быстро набежала небольшая лужица крови. Недоверчиво, с изумлением обнюхал он её и зашагал на восток. Вскоре на него снова резко пахнуло человеком. Теперь запах доносил переменившийся ветер. И, хотя Тэру очень хотелось лечь и зализать раны, он припустился вперёд ещё быстрее. За это время зверь крепко усвоил: человеческий запах и боль неразлучны.
Спустившись в низину, гризли скрылся в густом лесу. Сотни раз Тэр поднимался и спускался по этому ручью. Здесь пролегал главный путь, ведущий из одной половины его владений в другую. Инстинктивно зверь выбирал эту дорогу всякий раз, когда бывал ранен или нездоров, а также и тогда, когда наступало время залечь в берлогу. На то у него была особая причина.
Здесь, в этих почти непроходимых чащах у истоков ручья, он родился. И медвежонком пасся на здешней кумавике и дикой смородине, на мыльнянке[14] и сумахе[15]. Здесь был его дом. Здесь ему никто не мешал. Это было единственное во всех его владениях место, вторгаться в которое не разрешалось ни одному медведю. Вообще же он относился к своим собратьям вполне терпимо, какими бы они ни были: чёрными ли, бурыми или гризли. Пусть себе греются на самых вольготных солнечных склонах в его угодьях, лишь бы проваливали при его приближении. Пусть ищут пропитание и спят на солнышке, пусть живут в мире и согласии, лишь бы только не посягали на его владычество. Тэр был настоящим медведем и не прогонял сородичей из своих угодий, разве что (тут уж ничего не поделаешь!) приходилось иногда напоминать, кто здесь является Великим Моголом[16]. Случалось время от времени и такое. Тогда разгоралась битва. И каждый раз после боя Тэр спускался в эту долину и шёл к ручью подлечить свои раны.
Сегодня он брёл знакомым путём медленней, чем обычно. Страшно болело предплечье. Минутами боль была так сильна, что лапы его подгибались и он спотыкался.
Несколько раз гризли заходил в ручей по плечи, давая холодной воде хорошенько промыть раны. И мало-помалу кровотечение прекратилось. Но боль стала ещё нестерпимей.
Была и другая причина, почему Тэр избирал этот путь, когда бывал нездоров или получал какие-нибудь увечья. Путь вёл к зелёной лужайке с жидкой грязью – его лечебнице.
Солнце садилось, когда медведь наконец добрался туда. Нижняя челюсть его отвисла. Голова всё ниже склонялась к земле. Он потерял много крови и выбился из сил, а боль в плече мучила так сильно, что гризли хотелось только одного – вцепиться зубами в этот непонятный огонь и рвать, рвать его в клочья.
Грязевая ванна имела футов двадцать – тридцать в диаметре. Посредине отстоялось зеркальце чистой воды… Грязь была жидкой, прохладной, золотистого цвета, и Тэр погрузился в неё по плечи. Затем он осторожно привалился на раненый бок. Прикосновение прохладной глины к больному месту действовало, как целительный бальзам. Она залепила рану, и Тэр почувствовал облегчение.
Долго ещё лежал он на этом мягком и прохладном ложе. Солнце зашло, сгустились сумерки, яркие звёзды высыпали на небе, а Тэр всё ещё лежал, исцеляя первые раны, нанесённые ему человеком.
Глава 4Планы охотников
На опушке леса, в котором ель перемешалась с пихтой, сидели Ленгдон и Отто и курили трубки. Костёр уже догорал, и последние красные угольки тлели у их ног. В горах на этой высоте по ночам бывает холодно, и предусмотрительный Брюс поднялся и подбросил новую охапку сухих еловых веток. Затем снова поудобнее улёгся, растянувшись во весь свой рост, положил голову на корни ближнего дерева и рассмеялся.
– Смейся, смейся, чёрт побери! – проворчал Ленгдон. – Говорят же тебе, я дважды попал в него, Брюс. Уж дважды-то как пить дать! А ведь я был в чертовски незавидном положении!
– Особенно когда он смотрел сверху и ухмылялся тебе в лицо, – возразил Брюс, не упускавший возможности посмеяться над неудачей товарища. – Джимми, ведь на таком расстоянии ты бы мог и камнем его пристукнуть.
– Но ружьё-то было подо мной! – в который уж раз оправдывался Ленгдон.
– Что и говорить, самое подходящее место для ружья, когда идёшь на гризли, – не унимался Брюс.