Брюс задумчиво выпустил облачко дыма.
– Больше всего, – сказал он, – меня разозлили разглагольствования этих писак насчёт того, что у медведей, дескать, существуют какие-то свои особые «знаки». Боже милостивый, послушать их, так выходит, что достаточно медведю подняться во весь свой рост да сделать на дереве отметину – и вся округа будет принадлежать ему, пока не заявится другой медведь, побольше, и не переплюнет первого. В одной книге, помнится, рассказывалось, как один гризли прикатил под дерево бревно и взобрался на него, чтобы сделать отметину выше, чем она была у предыдущего. Подумать только! Да ведь отметки, которые оставляют медведи, не имеют ровно никакого смысла. Я видел когда-то, как один гризли отгрызал от дерева здоровенные щепы и скрёб их когтями, совсем как кошка. А летом, когда у них идёт линька и кожа зудит, они встают на задние лапы и, прислонившись к дереву, трутся об него. Трутся потому, что у них чешется, а вовсе не для того, чтобы оставить свою визитную карточку для своих собратьев. Карибу, лось и олени делают то же самое, чтобы у них с рогов сошёл пушок. Кроме того, всё те же писаки считают, что у каждого гризли есть своя зона. Ну а у них этого не водится, вот не водится, да и всё тут! Я видел, как восемь гризли кормились на одном и том же склоне. Ты ведь, поди, и сам помнишь, как два года назад мы пристрелили четырёх гризли в долинке, вдоль которой и мили-то не было. Время от времени у гризли заводится свой главарь, вроде того верзилы, за которым мы с тобой охотимся. Но даже и он и то не хозяйничает в своих владениях в одиночку. Бьюсь об заклад, что в этих двух долинах обретается штук двадцать других медведей! А тот натуралист, с которым я бродил два года назад, не мог даже различить следов гризли и чёрного медведя, и провалиться мне на месте, если он знал, что такое коричневый медведь!
Он вынул трубку изо рта и яростно сплюнул в огонь. Теперь Ленгдон знал, что Брюс выложил ещё не всё. Самыми интересными для него были такие часы, когда обычно молчаливого Брюса так вот прорывало.
– Коричневый медведь! – проворчал он. – Ты только подумай, Джимми: он считал, что существует такая порода – коричневый медведь! А когда я сказал ему, что такой породы вообще не существует и что коричневый, мол, медведь, про которого тебе случалось читать, – это просто гризли или чёрный медведь с шерстью коричневого цвета, так он поднял меня на смех. Меня, который и родился и вырос буквально среди медведей! У него глаза вылезли на лоб, когда я принялся ему рассказывать о мастях медведей, и он решил, что я ему просто голову морочу. Позже я сообразил, что, пожалуй, поэтому-то он и прислал мне эти книги. Хотел доказать мне, что прав был он… А ведь ни одна другая порода, Джимми, не имеет больше мастей и оттенков в окраске, чем медведи! Я видел чёрных медведей, которые были белы как снег, и гризли почти таких же чёрных, как чёрные медведи. Мне попадались чёрные медведи коричневого цвета и коричневые гризли. Я встречал и тех и других, которые были коричневыми, золотисто-рыжими и даже почти лимонно-жёлтыми. Масти у них так же разнообразны, как и характеры их и привычки в еде. Я пришёл к выводу, что большинство натуралистов делают так: совершат вылазку, понаблюдают за одним каким-нибудь гризли и подгоняют описание всех гризли вообще под своего знакомца. Не очень-то это красиво по отношению к остальным гризли, просто чертовски некрасиво! Да ведь они не написали ни одной книги, в которой бы не говорилось, что гризли – изверг и самый страшный людоед на свете! А он совсем не такой – если, конечно, не доведёшь его до крайности. Любопытен, как козлёнок, и самого покладистого нрава – только не приставайте к нему! Большинство из них вегетарианцы, хотя и не все. Попадались мне гризли, которые охотились на горных коз, баранов и карибу. Но видал я и таких, которые добывали себе пищу на одних склонах вместе с этими животными и не делали никаких попыток напасть на них. Гризли – очень занятные существа, Джимми. И о них можно рассказывать без конца. Так зачем же ещё приплетать к этому всякие небылицы!
Брюс выколотил из трубки пепел, как бы подчёркивая этим значение своего последнего замечания. И, пока он снова набивал её, Ленгдон сказал:
– По-моему, не может быть никаких сомнений насчёт того, что уж наш-то верзила, за которым мы охотимся, специалист по крупной дичи, Брюс.
– Да как сказать… – отозвался Брюс. – Размеры медведя не всегда говорят сами за себя. Знавал я как-то одного гризли, который и весь-то был чуть больше собаки, а жил охотой. Каждый год зимой сотни животных гибнут в этих горах, и, когда наступает весна, медведи поедают их останки. Но от того, что он отведает падали, гризли ещё не может пристраститься к убийству. Бывает, что гризли родится плотоядным, а иной раз его делает таким какой-либо случай. Но если уж ему пришлось убить один раз, то он будет убивать и в дальнейшем. Я видел раз, как коза набрела на склоне горы прямо на гризли. Медведь и не шелохнулся, но коза с перепугу кинулась очертя голову прямо на этого чудака, и он убил её. Минут десять после этого он и сам не знал, что ему делать дальше. С полчаса обнюхивал ещё тёплую тушу со всех сторон и только позднее разодрал. Так впервые он отведал тёплой крови. Я не стал убивать его. Уверен, что с тех пор он окончательно перешёл на мясо.
– А по-моему, и размеры кое о чём говорят, – возразил Ленгдон. – Мне кажется, что медведь, питающийся мясом, будет крупнее и сильнее вегетарианца.
– Вот тебе одна из тех интереснейших загадок, о которых не мешало бы написать, – отозвался Брюс, посмеиваясь. – Почему медведь толстеет так, что еле ходит, именно в сентябре, когда ему почти не перепадает никакой другой пищи, кроме ягод, муравьёв да кореньев? Ты бы растолстел, питаясь одной смородиной? И почему он так вырастает за четыре, а то и за пять месяцев спячки, хотя не проглотит в это время и маковой росинки? Почему медведица кормит медвежат месяц, а то и два своим молоком, не просыпаясь? Ведь медвежата рождаются, когда она проспит чуть больше двух третей положенного срока. И почему медвежата родятся такими маленькими? Тот самый натуралист, о котором я тебе говорил, чуть не лопнул со смеху, когда я рассказал ему, что у гризли медвежонок рождается чуть побольше котёнка.
– Это просто один из тех глупцов, которые не желают учиться… И всё-таки не так уж он и виноват, – заметил Ленгдон. – Четыре-пять лет назад я бы и сам ни за что не поверил этому, Брюс. Я не мог по-настоящему поверить этому, пока мы с тобой на Атабаске не откопали из берлоги тех двух медвежат: один весил одиннадцать унций, другой – десять. Помнишь?
– И им была уже неделя, Джимми. А мать весила целых семьсот фунтов.
Некоторое время оба молча попыхивали трубками.
– Трудно поверить! – заговорил Ленгдон. – И всё-таки правда. И это не причуды природы, Брюс, это результат её дальновидности. Ведь если бы величина медвежат при их появлении на свет и величина самой медведицы соотносились так же, как у котят и кошки, то медведице не прокормить бы их в течение тех недель, когда сама она живёт без пищи и без воды. Но в этом расчёте, кажется, всё-таки допущена какая-то ошибка. Ведь взрослый чёрный медведь почти в полтора раза меньше гризли, а медвежата у него при появлении на свет куда больше, чем у гризли. Почему же, чёрт возьми, так получается?
Брюс перебил друга, добродушно рассмеявшись.
– Да ведь это проще простого, Джимми! – воскликнул он. – Помнишь, как в прошлом году мы собирали землянику в долине, а два часа спустя играли в снежки, поднявшись на гору? Чем выше поднимаешься, тем холоднее, правда? Сегодня, например, первое июля, а поднимись на какую-нибудь из этих вершин, и закоченеешь. Гризли устраивается на спячку высоко, а чёрный медведь – низко! Когда там, где гризли устраивается на спячку, снегу навалит уже на четыре фута в глубину, чёрный медведь всё ещё может подкармливаться в долинах и лесной чаще. Он заваливается спать на неделю, на две позднее гризли и встаёт весной на столько же раньше. Он жирнее в начале спячки и не такой истощённый после неё. Поэтому у чёрного медведя медвежата ещё до рождения набираются от матери больше сил. По-моему, в этом всё дело.
– Ты попал в самую точку, Брюс! – закричал Ленгдон в полном восторге. – Мне это и в голову не приходило!
– Мало ли какие полезные истины в голову не приходят, пока вдруг невзначай не столкнёшься с ними, – отозвался горец. – Ты сам говорил об этом только что… Когда начинаешь понимать, что охота не сводится только к тому, чтобы убивать, а состоит ещё и в том, что оставляешь дичь живой, – тогда именно подобные открытия и придают ей особую прелесть. Как-то раз я пролежал на вершине горы целых семь часов, наблюдая за стадом горных баранов, как они резвились, и это доставило мне больше радости, чем если бы я перестрелял всю эту братию.
Брюс встал и потянулся – обычная процедура после ужина, неизменно служившая сигналом, что он намерен отбыть ко сну.
– Хороший денёк будет завтра, – сказал он, зевая. – Посмотри, как бел снег на вершинах.
– Брюс…
– Да?
– Сколько будет в этом медведе, за которым мы гоняемся?
– Тысяча двести фунтов, а то и побольше. Я ведь не испытал удовольствия посмотреть на него так близко, как ты, Джимми. А то мы бы сейчас уже сушили его шкуру.
– И он сейчас в самом расцвете сил?
– Да, судя по тому, как он взбирается вверх по склону, ему что-нибудь от восьми до двенадцати лет. Старый медведь не мчался бы с такой лёгкостью.
– А тебе, Брюс, попадались очень старые медведи?
– Бывали и такие, которым уже костыли впору, – отозвался тот, расшнуровывая ботинки. – Стрелял я и таких старых, что у них не оставалось уже ни одного зуба.
– И сколько же им было?
– Тридцать… Тридцать пять… а то, поди, и все сорок… Покойной ночи, Джимми.
– Покойной ночи, Брюс.
Глава 8Мать Мусквы
Брюс уже давным-давно спал, а Ленгдон всё сидел один под звёздами. У ног его, догорая, тлел костёр. Ещё ни разу в жизни не ощущал он с такой силой, как сейчас, своего слияния с природой. Оно наполняло его каким-то непонятным смятением и вместе с тем глубочайшим спокойствием. Он начинал понимать, что после долгих лет скитаний и поисков таинственный, непостижимый дух безмолвия этих мест, дух лесов и озёр окончательно покорил его и порвать связь между ними невозможно. И он томился оттого, что ещё не поведал миру об этом, что ещё не заставил людей взглянуть на милые его сердцу дебри его, Ленгдона, глазами, чтобы и они тоже поняли.