Со стороны стола послышался шорох. Она обернулась.
Из окна косо падал ромб света, стекла лежащих на столе очков поблескивали под солнцем. На подоконнике сидел со стороны улицы голубь и чистил перышки. Он выглядел совершенно невзрачным, как большинство городских птиц, вскормленных на объедках.
Ее настигла банальная мысль о переселении душ, и она так рассердилась на себя, что прыгнула к окну и резко стукнула по стеклу. Птица улетела.
Вернувшись к гробу, она встала рядом и положила руку отцу на грудь, рассеянно нащупала под слоями материи край тетради, нервно потеребила вторую пуговицу рубашки, пригладила галстук, чтобы не топорщился. Взгляд пробежал по стене, ни на чем не останавливаясь, не рассматривая картины, не угадывая названия книг на полках, не бродя по жилкам-рекам на карте.
Книги... Полки и полки книг, толстых и тоненьких, с разноцветными корешками, больших и маленьких, собрания сочинений и отдельные томики... Отец любил... Она не читает такие книги. Они кажутся ей скучными и примитивными. Старомодными. Жаль, что он не взял их с собой. Но ничего. Может быть, он станет приходить сюда и сидеть в своей библиотеке. Вдруг сможет как-то досюда добраться? Научится со временем. А на первых порах ему хватит дневника. Будет перелистывать его и просматривать жизнь, как сон, который кончился. Вдруг оттуда можно попасть сюда только при помощи дневника, вчитавшись в строчки, написанные собственной рукой?..
Она не станет мешать отцу. Пусть он работает, как это было всегда. Она выйдет из комнаты, а завтра, после похорон, запрет ее и никогда не будет отпирать. У мертвых тоже должно быть место, где им не мешают. Если не на кладбище, так хотя бы здесь он найдет покой. Как мило: все будут приходить к нему, навещать по праздникам и класть на землю цветы, разгребать разросшийся по могильному холмику барвинок и сажать бархотки, разговаривать с ним и рассказывать последние новости, а он будет сидеть здесь и читать свои книги. Теперь ему не надо есть, он сможет работать без перерывов. Ему никто не позвонит, не пошлет письмо или телеграмму с неприятным известием. Да и какое известие может теперь показаться ему неприятным, ему, теперь, когда у него есть все, о чем мечтал?
Она поцеловала отца в лоб. Смерть, пронеслось в голове, - одна из тех целей, что всегда оправдывают средства.
Жаль, что нельзя взглянуть ему в глаза. Очень, очень жаль.
Светло улыбаясь, она подошла к столу, заперла верхний ящик на два оборота, положила ключ в нижний, на письма. Ей бросилось в глаза, что одно их них не распечатано.
Она оперлась руками на деревянный подоконник, где стояли горшки с цветами. Два дня их никто не поливал. Внизу на улице мимо дома проехал троллейбус. Как славно, что остановка за углом, отметила она бессознательно. Прохожие деловито шагали в разные стороны. Дети возвращались из школы напротив. Некоторых родители держали за руку. Она вспомнила, как тоже ходила в эту школу, куда за двадцать лет до этого ходил ее отец, и училась у его первой учительницы - все родители старались отдать своих детей в класс к собственной первой учительнице - и тоже закончила с серебряной медалью, но еще раньше десять лет подряд переходила эту улицу, скакала с девчонками в резиночку, а теперь эту игру почти забыли, но отец рассказывал, что тогда девчонки тоже прыгали, да и мальчишки иногда присоединялись, часто у них даже лучше получалось, потому что девчонки в то время должны были в школе обязательно носить юбки, а в юбках прыгать не так удобно, как в брюках, поэтому девчонки стеснялись, юбчонки развевались по ветру, мальчишки смеялись и показывали пальцами под задранные юбочки, на попки в белых трусиках, а вот с ними мальчишки редко играли, нет, почти никогда, она не знала почему, еще отец рассказывал, что они подолгу играли в футбол на старой площадке в конце переулка, затерявшейся во дворах, а теперь ее сломали и построили на этом месте дом под офисы, уродливый, фиолетового цвета, с зеркальными стеклами, хорошо, что в этой комнате нет зеркал, а в коридоре она уже завесила, у отца в квартире только одно зеркало, интересно, а если он будет приходить сюда, то зеркало, что в прихожей, всегда должно быть занавешено или можно потом открыть, Бог его знает, хотя кому оно нужно, это зеркало, ведь если даже она будет приходить, причесаться можно и в другом месте, да, и потом, у нее с собой всегда пудреница, там есть маленькое кругленькое зеркальце, его занавешивать не надо, а пух с тополей как летит, так и набивается в форточку, вот уже по углам сбился в кучки, дунешь на него - и разлетается слипшимися клочками, а на улице он летит снизу вверх, как мило, зимой снег идет холодный, тяжелый и сверху вниз, а летом - тепленький, легкий и снизу вверх, да еще зимний снег нельзя поджечь, а летний - сколько угодно, вон школьники балуются, жгут его по канавкам и вдоль бордюрных камней, у тротуаров, отец говорил, они тоже жгли пух, он любил вспоминать детство, ему казалось, все очень изменилось и дети теперь другие, а она говорила, что может, да, может, и другие, но пух жгут, правда, сам посмотри, действительно, жгут, молодцы, а вот учителя ругались, так это они и в мое время ругались, а это как, твое время, да это... наверно, когда я ходил в школу... наверно, тогда и было мое время, а теперь, стало быть, чье-то еще, хотя я еще жив, ха-ха, но это же не важно, а главное, я чувствую, что не мое, возраст здесь ни при чем, здесь что-то другое, вот смотри, например, я хочу с ними сейчас побрызгаться, я же так похож на них, чем я отличаюсь, только опытом, но желания во мне те же, только вот сил нет, ну, что ты, это у тебя-то сил нет, ты вон и плаваешь, и бегаешь по утрам, мне иногда кажется, это я по сравнению с тобой старуха, брось ты, это я обманываю себя, или еще что-то, для того и бегаю, а сил-то нет, поэтому и время не мое, что-то ты запутался, старик, ты перестань, да, да, ты права, все в порядке, а как же еще, здорово сейчас вон тот этого из водяного пистолета - отец всегда старался быть современным, только не в отношении книг, - да, классно, а мы-то возьмем, бывало, бутылку из-под шампуня, проткнем аккуратно шильцем, а то еще лучше проплавить гвоздиком тоненьким, на огне его раскалишь, держишь пассатижами над плитой, над конфоркой, потом в крышечке дырку проткнешь, а он входит в пластмассу, как в масло, правда, как в масло, а пластмасса развоняется, мама ругалась, нет спасу, что всю кухню, да, да, папа, ты говорил, так что же с того, что говорил, вспоминать приятно, понимаешь, сейчас, я смотрю, какие-то другие игры стали, а я бы их своей-то брызгалкой враз облил, у меня ведь и запас воды побольше, да и бьет дальше, точно-точно, а то еще есть такой способ, раньше такие ручки были дешевые, за тридцать пять копеек, так дождешься, пока кончится такая ручка, а потом развернешь ее и вот длиненькую часть вставишь в колпачок, так она еще дальше бьет, чем если гвоздиком протыкать, да, да, папа, а главное, чтобы не протекала брызгалка, а то всю воду зря разольешь, понимаешь, какая штука, ага, ага, а знаешь что, я вот когда-то, помню, еще ма-аленькие мы были, так окатил одну девчонку, у меня тогда был здоровенный шприц, на двадцать пять миллилитров, так бил, что просто ах, ну, запас воды, понятно, небольшой, так я носил с собой бутылочку, заправлялся, зато обрызгать мог с любого расстояния, так я ее обрызгал всю, всю, ты знаешь, мальчишки девчонки, вечная война понарошку, так представь себе, много лет уже прошло, а на ней женился сосед по лестничной клетке, наш старый сосед, они поженились и переехали, да, я не знала их, нет, ни его, ни ее, ну, верно, откуда тебе было знать, а еще, когда я был даже не помню каким маленьким, но в школу уже ходил, наверно, у нас во дворе прокладывали трубы, да глубоко так, метра на три - четыре раскопали, так оказалось, дом стоит на кладбище, а мы-то маленькие еще были, не знали ничего, а родители наши слышали что-то, да им невдомек было, чего об этом говорить-то с детьми, ну и вот, а мы с приятелем спустились в эту яму, а там здорово так, из стен черепа торчат, кости всякие, тогда казалось, интересно, можно было вытащить, рассмотреть, правда, потом нам советовали положить на место, а то нехорошо как-то получалось, так один рабочий, помню, подошел к стенке, а там из земли высовывается что-то желтоватое, округлое, тут он начал руками разгребать землю вокруг, потихонечку разгребал, разгребал, смотрим: череп, точно, череп, а он совсем раскопал его, выковырял из стенки, положил нижнюю челюсть в левую руку, а коробку черепную правой сверху обхватил, и так весело раскрывает рот ему и зубами стучит, а сам-то тоже под стать тому зубами щелкает, чтобы, значит, озвучивать, то-то мы смеялись, малыши были, что тут поделаешь, малыши они и есть малыши, так представь себе, потом нашлась такая старушка, она помнила, что на этом месте стояла церковь, а при церкви было кладбище, вот как оно было-то, так вот, это кладбище-то и раскопали, а уж потом, как закопали яму, наверху долго еще кости валялись, ну, сама понимаешь, кто убирать-то будет, дворники-то все боялись, кости-то человеческие, а их в контейнер для мусора значит, нет, пусть так валяются, а что валяются, собаки их грызть не станут, ясное дело, а мы как-то вышли с приятелем, пацаны, веселые идем, лопатка валяется, целая кость, большая такая, наверно, мужик здоровый был, ну, а мы-то, настроение такое хорошее, солнце, тепло, мы давай ее пинать друг другу, легонько, чтобы не расколоть, а тут отец мой с работы возвращался, так и встал, как вкопанный, онемел даже, ты, говорит, знаешь, что это такое, знаешь, ну-ка, домой живо, и загнал домой, а теперь-то вот вспоминать, какие были... да... а сейчас все стройки заборами обнесут, не подлезешь, да что там говорить, нет у них, у теперешних детей, детства, а может, и вправду нет, думала она, кто знает, а через двадцать лет скажут, что было, да, тоже попинали бы кости, легкие, пожелтевшие, как долго пролежавший в земле кусок гипсовой статуи, да, отец так и рассказывал, какими они были, как лазали по деревьям, вот, одно и до сих пор растет, не засохло, а другие уже спилили, а эта высоченная липа тогда была тонкой, и ветки росли чуть не от земли, можно был