— Я заказывал скрипача, а не флейтиста!
Тишина. Бледные пальчики не двигаются. Флейта молчит.
— Что же ты не играешь! Играй! — орет Гробовщик.
Вместо того чтобы остановить съемку, очкарик дает указания:
— Черт с ним! Смейтесь! Смейтесь! И как можно дольше!
Он не любит дублей. Он экономит пленку. Камера выплывает из-за спины. Поликарпу кажется, что оператор развил бешеную скорость. Постепенно он осознает, что кино кончилось. Мальчик с флейтой не двигается, не открывает глаза. На лице у него толстый слой пудры. Поэтому он как живой, но Гробовщика не проведешь. Гробовщик все видит.
Съемочную группу парализует страшный рев кардинала.
— Стоп! — визжит белобрысый. Он не понимает, что кино уже кончилось.
Кардинал выбритой тонзурой бодает обескураженного оператора. Камера сходит с рельсов.
— Кто?! Кто?! — хочет знать хозяин кладбища, авторитет, босс отъявленных громил Анастас Карпиди.
Он бросается на режиссера. Валит его на землю и начинает душить. Белобрысый хрипит. Извивается змеем. Поликарпа еле отрывают от него пять или шесть человек из съемочной группы. Обливают холодной водой из вёдра. Усаживают на холодный камень с надписью «сон».
Паника. Кто-то по сотовому вызывает милицию. Потом приносят другой гроб. Голубой. Там настоящий флейтист. Студент музыкального училища. И тоже мертвый.
Капли воды с кардинальского креста падают на кладбищенский песок.
— У вас тринадцатое место, — сообщила немолодая проводница в форменной синей пилотке, вернув паспорт и билет мужчине в длинном темно-зеленом пальто.
Он сказал своей спутнице: «Иди домой!» — но та и не подумала, прошмыгнув вслед за ним в черный проем вагонной двери.
В четырехместном купе не было ни души. Там царил образцовый порядок и чистота. До зеркального блеска начищенные стены, свежая занавеска на окне, ковровая дорожка, только-только из-под пылесоса, белоснежная скатерка на откидном столике, ваза с искусственными незабудками, прохладительные напитки, чайный сервиз, шоколад, печенье, пакетики с кофе, чаем и сахаром.
— А здесь уютно, — заметил мужчина, поставив средних размеров саквояж на полку под номером тринадцать. — Давно не ездил в поезде. С детства.
Он снял пальто, оставшись в ярко-рыжем свитере и серо-зеленых брюках, ему было лет тридцать или около того. Приятное, слегка вытянутое лицо с улыбающимися серыми глазами, короткий бобрик светлых волос. В мужчине с первого взгляда угадывался интеллигент. И в то же время не хлюпик. Такие особи чаще встречались в конце прошлого века и все реже встречаются теперь.
— Зря ты пошла со мной. Не люблю расставаний. Отходящий поезд навевает смертельную тоску.
— Но ведь на перроне останусь я, — чуть не плача, прошептала его спутница, совсем юное создание, не по годам задумчивое. Из-под широких черных бровей на него глядела вся мудрость Востока. Густые каштановые волосы растрепались. Тонкий, с легкой горбинкой, нос покраснел.
— Нас не должны видеть вместе. Ты же знаешь, куда я еду.
— Мы пока еще в Москве, — возразила она.
— Это тебе так кажется, — усмехнулся он. — Здесь уже кончается Москва.
— Ты меня специально пугаешь?
— Нет. Я хочу, чтобы ты была готова ко всему.
— Я не понимаю… Ты едешь оформлять развод?
Он кивнул, продолжая улыбаться.
— В этом есть что-то противозаконное?
— Скорее противозаконное было в моем браке, — пошутил мужчина.
— Ты от меня что-то скрываешь, — все больше волновалась девушка. — У тебя в этом городе еще какие-нибудь дела?
Вместо ответа он полез в саквояж, выудил оттуда толстенную книгу и черный бархатный футляр с очками. Очки оказались с замысловатой, под старину, оправой. В них он выглядел немного странно, существом не от мира сего.
— Ты носишь очки? — раскрыла от удивления рот его спутница.
— Знаешь, тебе пора, — твердым, не терпящим возражений голосом произнес он.
Уже в дверях купе, она спросила:
Когда тебя ждать?
— Не знаю. Позвоню.
Однако девушка не ушла далеко. Она стояла на перроне, напротив его окна и терпеливо ждала отхода поезда. Они молча разглядывали друг друга. Он ей подмигивал, и по его губам она могла прочесть оптимистическое: «Все будет хорошо!»
Оставалось не больше пяти минут, и он уже тешил себя надеждой, что путешествие пройдет в одиночестве, в тишине, за чтением любимого, уютного Диккенса. Но мечтам не суждено было сбыться. Дверь купе распахнулась, и какой-то запыхавшийся субъект уселся на полку под номером пятнадцать. Интеллигент в очках успел только заметить, что у попутчика нет никакого багажа. В глазах его спутницы появилась тревога.
— Здрасьте, — буркнул субъект.
Мужчина повернул к нему голову и в свою очередь поздоровался.
У попутчика было темное, изможденное лицо с водянистыми глазками, крупным, угреватым носом, лоснящимися щеками, покрытыми двухдневной щетиной.
Мужчина в странных очках сделал девушке красноречивый знак, чтобы она уходила, но та осталась стоять и сложила губы как для поцелуя. Затем снова с тревогой взглянула на попутчика.
— Чё ей надо? — вдруг занервничал тот. — Чё она тут стоит? Ты ее знаешь?
— Это моя девушка, — спокойно ответил мужчина.
— А, ну тогда ладно. Пусть стоит, — разрешил попутчик. — Она провожает тебя, что ли? — догадался он в следующую минуту. — Переживает, что ли? А чё переживать-то? Скажи, чтобы не переживала.
Мужчина в странных очках пропустил мимо ушей пожелание соседа, только повнимательней вгляделся в него. Тот явно нервничал и чего-то боялся. На вид ему было за сорок. Кожаная коричневая куртка, черная кепка, наверняка прикрывающая лысину, грязноватый ворот скатавшегося свитера.
Соскочив со своего пятнадцатого места, мужчина крикнул девушке через окно:
— Не переживай! Все будет в порядке! — Он поднял вверх большой палец.
Девушка засмеялась, а глаза у нее при этом плакали. Ее возлюбленный брезгливо усмехнулся. От попутчика несло перегаром. Поезд тронулся.
— Валера, — протянул грубую, широкую ладонь сосед, когда перрон за окном исчез.
— Юра, — подал ему холеную руку мужчина в странных очках.
— Москвич? — сразу учинил допрос Валера.
— С недавнего времени. А вообще-то мы земляки.
— Не признал бы. Ты где родился?
— То есть?
— В каком районе?
— В районе завода РТИ.
— Улица Военная? — с ходу выдал Валера, ошарашив того, который назвался Юрой.
— Откуда вы… Откуда ты знаешь?
— Угадал? Так ведь? Угадал! — захохотал попутчик, сверкнув золотым зубом. — Военная, 5а. Заводское общежитие для семейных. Вонючее желтое здание в четыре этажа.
— Ничего не понимаю. — Он даже снял очки, чтобы получше разглядеть земляка. — Там жили мои родители… Мы разве знакомы?
— Чё ты уставился на меня? Я тебя в первый раз вижу! Просто мы с женой в той общаге мыкались пять лет. Когда ты сказал, «в районе РТИ», первое, что пришло на ум — Военная, 5а, семейная общага. Совпадение, Юрик! Одень очки! Простудишься!
— Странно как-то… — пожал плечами Юра. Было видно, что он не поверил в совпадение. И чтобы уйти от дальнейшего разговора, потянулся за книгой.
— А чем ты занимаешься в Москве? — продолжил допрос бесцеремонный Валера. — Чем можно заниматься в этой толкучке?
— Я — критик.
— Кто? Критик? Ну, ты даешь! Разве такое бывает? Никогда не видел живого критика! Меня тоже будешь критиковать?
— Если напишешь стихи или рассказ, то буду.
— Я чё, совсем? — Он покрутил пальцем у виска.
— А ты чем занимаешься? — спросил Юра.
— Я — бродяга, — ответил попутчик и мигом посерьезнел, даже нахмурился.
— Тоже неплохо, — улыбнулся критик. — И давно?
— Я по жизни бродяга.
— По жизни мы все бродяги, — философски заметил Юра и уставился в книгу.
Минут пять ехали молча. Валера наконец снял кепку, пригладив остатки волос. Расстаться с курткой он не торопился.
— А эта, твоя девушка на вокзале… Чеченка, что ли?
— Грузинка, — не отрываясь от книги, ответил тот.
— Один хрен! — махнул рукой Валера. — И давно ты с ней?
— Около года.
— И без проблем?
— В смысле?
— Ну, родственники ее тебе горло перерезать не обещали?
— У нее нет родственников. Все погибли. В Сухуми.
— Тогда конечно, — понимающе закивал головой Валера. — Пойду курну.
Мужчина в странных очках облегченно вздохнул, когда его попутчик вышел из купе. Но общество Чарльза Диккенса тоже не доставило удовольствие, потому что тревожные мысли о новом знакомом мешали чтению.
— Извините, вы что-нибудь понимаете во времени?
В проеме двери торчало нечто толстощекое, с обаятельной улыбкой и маленькими шарящими глазками.
— Там в расписании стоит московское время. — Не в меру упитанный парень в клетчатой рубахе и джинсовой жилетке отодвинул дверь и одной ногой ступил в купе. — А разница в два часа. Это вперед или назад?
Юра не мешал ему говорить. Появление нового действующего лица не слишком обрадовало критика.
— Я сам из Смоленска. В такой, знаете, запарке весь день. Надо было успеть переехать с одного вокзала на другой. — Парень вошел в купе, не прикрыв за собой двери, и уселся на полку Валеры.
Юра отметил про себя, что Валера ушел курить, прихватив с собой кепку. Очень уж стеснялся своей лысины!
— От этой беготни в голове все перемешалось, — тараторил парень. — Еще надо было отправить телеграмму маме. Волнуется старушка. Так как же со временем? Вперед или назад?
— Вперед.
— Значит, в десять вечера прибудем на место?
— В десять.
— Вот спасибочки. А ведь еще предстоит искать адрес. Я никогда в этом городе не был. Десять часов — поздновато! К тому же мне сказали, что далеко от вокзала. Пролетарский район, знаете ли…
— Такого района там нет.