— Не плачь, сестрёнка, — подал голос и Кан. — Да мы через неделю домой вернёмся. Мы ж Нориты, война — наша мать родная, что нам сделается?!
— На сердце тяжело, — будто в бреду, прошептала девочка, отстраняясь и глядя в лицо брата долгим запоминающим взором. — Вернись живым, братик, очень тебя прошу! Вернись живым!
Присутствующие были смущены состоянием девочки, в Допотопные времена таким словам придавали огромное значение.
— Да что ты его к смерти-то приговариваешь?! — выкрикнул Торит. — Пожелай нам удачи, сестрица! Пожелай нам удачи!
— Удачи тебе, братик! — улыбнулась сквозь слёзы Виса — записная вертихвостка и похитительница юношеских сердец. — Удачи, воины! Возвращайтесь с победой, и не сердитесь на свою глупую Вису.
Воины надели плащи и разобрали снаряжение. Окинув взглядом добрый отцовский дом, они вслед за Тенцием вышли на улицу. Улица была заполнена вооружёнными людьми — здесь жили кузнецы и оружейники, состоятельные горожане, традиционно служившие тяжёлыми пехотинцами — гоплитами. Соседи уважительно приветствовали этот маленький, но грозный отряд. Тенций шёл, сияя от гордости, словно его озолотили.
Центральная городская площадь Афин — агора — в Допотопные времена имела совершенно иной вид, нежели в античное время (да и сам город был гораздо крупней). Огромное пространство было огорожено крепостной стеной, храм Афины располагался в северной части площади, с одной стороны к нему примыкало здание гимнасия со спортивным двором, а с другой — дворец царя Эгея, на парадном крыльце которого обычно вершилось правосудие, со скотным двором. Всё остальное пространство занимал рынок.
Сегодня на месте рынка и пространства для спортивных упражнений молодёжи, отблёскивая на солнце оружием и доспехами, копошилась гигантская толпа вооружённых людей. Эта толпа и представляла собой победоносную афинскую армию, пятнадцатью годами ранее разгромившую коалицию государств центральной и северной Эллады.
Тенций и два его друга Изолий и Адамант были героями той войны — отправленные сотником Априксом навстречу обозу с продовольствием, посланному к их тысяче стратегом Якхиксом, молодые тогда оружейники были атакованы четырьмя сотнями фивян, и в ожесточённой схватке положили практически всех. Возницы обоза разогнали оставшуюся дюжину беотийцев и доставили израненных исполинов к врачу. Троица не только выжила, она поправилась и приняла активное участие в ночной битве, в которой тысяча афинских ремесленников под командой этера Ритатуя Брети в пух и прах разнесла четырёхтысячный отряд локрийцев и гнала его до самых границ Локриды.
Этим подвиги афинских умельцев не закончились. Управившись с отдельным подразделением локрийской армии, Ритатуй присоединил к своему отряду рассеянные толпы разбитых афинских отрядов на границе с Беотией, и вместе с ними ударил на этолийцев, обратив в бегство их авангард. Пока этолийское войско сплачивалось и смыкало ряды, афиняне заняли вершину довольно крутого холма и успешно отбивались на ней до ночи. А ночью тихонечко убрались восвояси, прихватив вражеский обоз и половину конского табуна.
Эгей, с изумлением узнав об успехах ремесленников, передал бразды правления войском молодому полководцу, и не прогадал. Ритатуй двинул армию на Фивы, но когда обрадованный этим басилевс Мелас выступил навстречу, афинская конница атаковала именно ту часть колонны, в которой имел несчастье передвигаться владыка вражеского войска. Басилевс дрогнул и обратился в бегство, войско последовало его примеру. Афиняне отрезали почти половину армии, частично её уничтожили, частично взяли в плен. Вечером того же дня конница появилась у ворот Фив, и деморализованный Мелас не просто подписал мирный договор, а выделил около десяти тысяч пехотинцев для похода на Этолию.
Этолийская армия после изнурительного перехода на соединение с беотийцами начала готовиться к ночлегу, воины разжигали костры, снимали доспехи, складывали оружие… И когда совсем было, расслабились, с ужасом обнаружили, что на их лагерь сомкнутым строем надвигаются афиняне и союзники-беотийцы, поджидавшие этолийцев буквально в пяти стадиях. Сопротивления практически не было — половина воинов Этолии кинулась бежать, а вторая половина запросила пощады.
Особый ужас афинская армия внушила своим врагам в эту войну тем, что, казалось, она всегда прячется там, где её не ждут, и прекрасно знает, где находится и что собирается делать её противник. По вражеским станам гуляли жуткие слухи о пророке Ритатуе, который, погружаясь в транс, общается с богами Олимпа и Аида, узнавая пути, численность и планы врагов. Локрида сдалась, не пытаясь в одиночку противостоять афинянам с их гениальным Ритатуем и бывшими союзниками.
После войны её герои получили достойные награды — троица великих воинов была освобождена от налогов в царскую казну, им вручили серебряные мечи с золотыми рукоятками; Ритатую пожаловали одно из загородных царских имений, лежащих на границе с Мегарой. Стратег понял, что ему подсунули опасный подарок, который не сегодня — завтра могут отнять. Или разграбить — граница-то совсем рядом. Но мегарцы даже не пытались присвоить имущество, принадлежащее загадочному полководцу. Поэтому имение процветало, там выращивали прекрасные оливы, дававшие щедрые урожаи, Ритатуй богател, прикупил себе парочку кораблей, которые возили оливковое масло не только на Крит, но и в Иберию, захваченную империей полвека назад. Он удачно женился, красавица жена родила ему мальчика, которого назвали Мариархом в честь прадеда, но вторая беременность проходила тяжело, Ритатуй остался вдовцом и запил. Да так запил, что не смог остановиться. Дня не проходило, чтобы к вечеру он не упивался в лёжку.
Все попытки Эгея привлечь талантливого алкоголика к командованию армией в войнах, которые вел усилившийся город Афины, не привели ни к чему — по утрам он был просто не способен отдавать внятные приказы, а те, которые удавалось расшифровать, исполнять никто не собирался, в виду их бредовости. Сегодня он присутствовал на крыльце храма Афины, где находились царь Эгей, его сын Тесей, верховные жрецы храмов Зевса, Посейдона, Афины и Ареса, известный дипломат Литапаст, сумевший внести раздор в союз государств центральной и северной Эллады, нынешний верховный стратег Якхикс и ещё какие-то незнакомые Кану люди.
Семья Норитов заняла место в рядах сотни Априкса, выстроившейся у самого подножия храма.
— Что-то поздненько ты сегодня! — так приветствовал Тенция его друг и коллега Адамант, внешне похожий на огромного рыжего ястреба. — Мы с Изолием уж было решили, что совсем не придёшь.
— Чтобы я, да отказался от славной потасовки?! — Тенций только головой покрутил. — Век тому не бывать! Просто подзаправиться решил покрепче, да сыновей подкормить. Помните, каково нам под Ферами пришлось? Если б мы накануне не отъелись впрок, натиска калидонцев могли и не сдюжить.
— Эгей велел приготовить добрый обоз, — сказал Изолий — статный атлет в позолоченных доспехах и пурпурном хитоне. — Так что недоедание нам не грозит. Сотник, рад тебя видеть!
Пятидесятилетний Априкс — старинный командир сотни оружейников и кузнецов радушно приветствовал своих грозных подчинённых. В отличие от них он не был великим бойцом, хотя рука у него была тяжела, а глаз верен. Зато он был идеальным сотником — слугой царю, отцом солдатам. Он умело командовал своим небольшим отрядом, и когда в разгар боя нужно было встать насмерть, сотня вставала насмерть, достаточно ей было услышать гордый клич Априкса:
— Кто отступит, тот — не афинянин! Умирать, где стоим!
Сыновья Тенция перемешались с сыновьями Изолия и Адаманта; Кан с Леоном приветствовали своего заядлого друга Кулиона Изолида — атлетически сложенного красавца с волосами цвета воронового крыла и синими, как небо, глазами. Кул — так его звали в быту — был записным сердцеедом и задавакой, но верным товарищем и дерзким смельчаком, непременным участником всех выходок младших сыновей достойного Тенция Норита. В преддверии смертельных сражений Кул облачился в кожаный панцирь и шлем с высоким гребнем и оловянным забралом.
— Ну, и куда вы запропастились, засони?! — насмешливо спросил друзей грозный Кулион Изолид. — Я уж думал, мне одному придётся имперскую сволочь на остров загонять!
— А ты что — никак на войну собрался?! — изумился Кан, локтём подпихивая Леона.
— Само собой! — гордо заявил Кул. — Куда ж ещё, по-твоему?!
— Судя по панцирю, на очередное свиданье, — улыбнулся меньшой Норит. — Такой панцирь хорошо служит только для того, чтобы девушки на части не разорвали.
— Это для тебя он нормально послужит, — развеселился и Леон. — Кулу для этого в чёрную бронзу облечься надо — у него девчонки совсем сумасшедшие!
— Мар! Эй, Мар! — крикнул Кул, решительно меняя тему разговора; когда его друзья начинали прикалываться, дискутировать с ними мог только насмешник Гермес. — Ты чего это от знакомых нос воротишь?!
Худой, как весло, подросток в золочёных доспехах молчком проталкивался к ступеням крыльца, куда уже взошла троица афинских героев, под глазом у него сочно налился сливовым цветом свежий синяк. Он явно не желал вступать в разговоры.
— Кто это его? — полюбопытствовал достойный сын Изолия.
— Я, — охотно удовлетворил любопытство друга Леон, скромно опустив очи долу. — А не будет к Висе с любезностями соваться. В следующий раз вообще голову набок сверну.
— Это ты правильно, дружище! — горячо поддержал грозного Леона свирепый Кул. — Вот наглости-то набрался, сморчок скрюченный! Я вот о чём хотел вас попросить, парни — когда с войны вернемся, помогите Вису похитить, я в долгу не останусь. Породнимся, подкрепим дружбу родственными связями…
— Отец всем троим головы оторвёт, — засомневался Кан. — Не знаю, как вам, а мне моя очень дорога.
— Зачем такой шлем лёгкий надел, если бестолковкой своей дорожишь? — хмыкнул Кул.
— А я свою бестолковку дома оставил, когда вернёмся, тогда и надену. Кто это?
К царю и его наследнику подвели огромного смуглого детину, конвоируемого личными телохранителями Эгея Нессом и Греантом, которые вдвоём могли запросто противостоять самому Тенцию. Царь задал ему пару вопросов, на которые не был удостоен ответа; детина презрительно ухмылялся даже тогда, когда ему хорошенько врезали по лицу.