— Как? Мои дед и отец!.. — воскликнул Этьен.
— Как и ты сам, — перебил его патер Лорен, — они древней знатной фамилии, честно и доблестно служившей своему отечеству. Тебе не придется краснеть, если земли твоих предков однажды будут возвращены тебе: они приобретены не хищничеством, а получены за верную и честную службу нашему отечеству. Твой дед, по отцу, граф Санси де-Буврейль, был убит в сражении. Твой дед, по матери, герцог Брисак, всегда отстаивал обиженных и громко порицал несправедливость и злоупотребления. Он последнее время не оставался при дворе и был привлечен к суду только по злобе на него взяточников, ставших, к несчастью, во главе республиканского правления. Теперь тебе ясно, сын мой, почему честный Франсуа Ранже и его жена так старались развить в тебе чувство беспристрастности ко всем сословиям, почему они приходили в ужас, когда твои сверстники внушали тебе ненависть ко всем аристократам вообще. Поверь, сын мой, честные благородные люди, к какому бы сословию они не принадлежали, составляют гордость нации, и ты можешь смело гордиться своими предками не потому, что они знатны, а потому, что они — честные люди…
Этьен был ошеломлен всем услышанным. Его мозг работал сейчас усиленно, одно впечатление сменялось другим, и он не мог ничего представить себе ясно.
— Воспитавшие тебя Ранже, — продолжал патер Лорен, — люди без образования. Но, тем не менее, эти добрые люди не уступают в честности твоим предкам. Они укрыли тебя в минуту страшной опасности. Дед твой по матери, герцог Брисак, жил в своем поместье, когда начались ужасы революции. Ты тогда был нескольких месяцев и находился с матерью в имении деда, так как твой отец был с нашим посольством в Петербурге. Когда деда твоего казнили, мать твоя, кормившая тебя, не вынесла этого удара и умерла в страшной агонии. Ты бы погиб, как погибли многие дети аристократов, заморенные в тюрьмах и приютах, но тебя спасли Ранже. Твоя мать, графиня Маргарита Санси де-Буврейль, устроила брак Франсуа с Женевьевой, она отказалась от какой-то блестящей безделушки и деньги отдала Ранже на новое их хозяйство. Сделала она счастливыми не одних их только, но они сильнее прочих чувствовали благодарность.
— О нет! — воскликнула Женевьева. — Многие готовы были сделать то же, но я была в замке в тот ужасный день, когда явились с обыском, и мне сунула няня в корзинку Этьена вот только с этим медальоном. Если бы не добрые соседи, мне не удалось бы спрятать ребенка, но они все постарались не выдать меня, все любили графа и никто не оказался предателем. Вскоре мы с мужем уехали, не сказав никому, куда, и с тех пор Этьен считается нашим сыном, да и точно мы любим его не менее родного дитя.
Этьен бросился к Женевьеве, обнял ее, затем обнял Франсуа и сказал с чувством:
— Даю вам слово: почитать и любить вас, как это было до сих пор.
— Господь тебя наградит за это, сын наш по сердцу! — сказал Франсуа.
Женевьева только плакала и прижималась к груди обнимавшего ее Этьена.
— Отец знает, что вы меня воспитываете? — спросил молодой человек, когда немного успокоился от волнения.
— Нет, мы не могли сообщить ему этого, — ответил Франсуа. — Мы боялись выдать тебя, написав в Россию. Ты видишь, как неприязненно до сих пор относятся к нам жители Нанси, а во время нашего сюда переселения было еще хуже. С тех пор, как Наполеон сделался императором, стали относиться с меньшей враждебностью к аристократам. Но в первое время республики не щадили ни стариков, ни детей.
— И вы, мой отец, — обратился Этьен к патеру, — ничего не слышали о моем отце?
— Я избегаю всякого сообщения с эмигрантами. Если бы Женевьева не созналась мне на исповеди, кто ты, и не просила бы меня заняться твоим воспитанием как можно внимательнее, то я бы и не узнал никогда о твоем происхождении.
— Жив ли отец мой? — спросил задумчиво молодой человек. — До сих пор о нем ничего не слышно. Неужели он не разыскивает меня?
— Вспомни, Этьен, — остановила его Женевьева, — что он не знает, куда мы поехали. И даже если ему сказал кто-нибудь из наших, что ты у нас, то ему все равно невозможно было разыскать тебя.
— Если он и приезжал во Францию, — пояснил патер Лорен, — то не иначе как под чужим именем. Наполеон хорош только с теми аристократами, которые не стоят на стороне королевской партии. Между тем отец твой, находясь в России, всегда держался стороны принцев и готовился помогать Людовику занять французский престол, на который тот имеет права по наследству своего брата Людовика XVI и его малолетнего сына. Ты поймешь, мой юный друг, как опасно при подобных обстоятельствах приезжать во Францию, где малейшая неосторожность может грозить твоему отцу смертным приговором. Если он знает, что ты жив, то обязан беречь свою жизнь ради тебя; если же он думает, что ты убит, то тем более не станет разыскивать погибшего…
— Это верно! — согласился задумчиво молодой человек.
— Дай тебя благословить на дорогу! — продолжал патер Лорен. — И запомни слова своего старого воспитателя. Ты принадлежишь к обоим сословиям и не должен никогда забывать этого. Сословная вражда не должна существовать для тебя. Помни еще, что как есть худые и хорошие люди в разных сословиях нашего народа, так точно они есть и в каждом народе, а потому ты должен считать всех людей нашими близкими, как указал нам Спаситель, и щадить тех, с которыми нам приходится вести войну. Ты умен, образован и не трус; весьма вероятно, что счастье тебе улыбнется, и тебя сделают офицером. Тогда ты обязан будешь не дозволять своим подчиненным ни грабежа, ни насилия, никаких безобразий: Каждый обязан помнить, что он не только солдат, но и человек. Только при таких условиях я и могу благословить тебя на борьбу с неприятелем, который, может быть, как и мы с тобой, любит мирную жизнь, но вынужден защищать свое отечество и проливать кровь наших братьев — французов.
По уходе патера Лорена Этьен долго еще расспрашивал Франсуа и Женевьеву о своих: об отце, деде, матери. Женевьева так живо описала наружность их, привычки, образ жизни, что юноше казалось, будто он увидел их. Его интересовали малейшие подробности, и вся ночь прошла в рассказах о замке и его обитателях.
— Однако пора тебе отдохнуть! — сказал Франсуа, вставая из-за стола. — С рассветом вы выступаете в поход. Тебе необходимо быть бодрым.
— Я не засну, — сказал тихо Этьен.
— Если не заснешь, то полежишь спокойно, приведешь в порядок свои мысли.
Но далеко не спокойно провел Этьен оставшиеся часы последней ночи под мирным кровом людей, столь долго заменявших ему родителей. Все кругом спало. Свет луны проник в его маленькую комнату, и Этьену казалось, что он видит то бледное лицо своей матери, то энергичное лицо деда, то умное, ласковое лицо отца. Все они манили его куда-то, в неведомую ему сферу в сферу людей, которых он когда-то так не любил, к которым относился всегда с пренебрежением. И об этих-то людях он узнал столько хорошего: в них было так много правдивости, любви к своему отечеству, ума, благородства, такое серьезное знание всех наук, о каких он получил только маленькое понятие в мирных беседах с патером Лореном.
Глава IV
аснул Этьен только перед самым рассветом. Вскоре его разбудил оглушительный барабанный бой. Франсуа и Женевьева были уже на ногах. По улицам двигались рекруты. В соседнем доме в растворенное окно высунулся капитан Дюшо, отдавая разные мелкие приказания.
Молодой человек не скоро очнулся: все, происходившее вокруг него, представлялось ему продолжением горячечного бреда, начавшегося тем, что ему сообщили о его знатном происхождении. Но через минуту он был уже на ногах и в лихорадочном волнении выскочил на улицу. На крыльце соседнего дома стоял капитан; серый плащ его, свернутый в трубку, был перекинут через плечо.
— Остается четверть часа до выступления! — говорил капитан своим подчиненным. — Смотрите, чтобы рекруты не опоздали.
Не успел Этьен выпить теплого молока, вскипяченного Женевьевой, и закусить вчерашним бараньим жарким, как послышался непрерывный барабанный бой: барабанщики всех частей, собравшись на площади перед ратушей, производили неистовую трескотню.
Пора в путь! — сказал Этьен, обнимая Франсуа и Женевьеву. — Спасибо вам за все. Буду счастлив, если судьба дозволит мне хоть чем-нибудь отблагодарить вас за ваше попечение о моем детстве, за чисто родительские ласку и любовь.
— Не забывай нас! — сказала Женевьева, порывисто обняв его.
— Пиши нам через патера Лорена, — добавил Франсуа.
Через несколько минут Этьен был уже на площади. Родные и знакомые новобранцев окружали их плотной толпой. Тут собралась вся семья Арман, провожавшая Ксавье. Глаза Розы были сильно заплаканы; даже хорошенькие ее бровки едва выделялись над покрасневшими распухшими веками.
Капитан Дюшо едва сдерживал своего рыжего жеребца, так и танцевавшего под ним. Офицеры окружали его. Сержанты делали перекличку.
Вот раздалась громкая команда Дюшо:
— По местам! Марш!
Новобранцы потянулись длинной вереницей к городским воротам. Мальчишки побежали за ними, крича: наши уходят! глядите-ка, глядите, как они маршируют! словно настоящие солдаты!..
Не прошло и получаса, как все скрылось из виду выступавших: огороды, дома, казармы, пороховые заводы… исчезли скоро и крыша ратуши, и высокая церковная колокольня… все точно потонуло в мглистом тумане.
Прошли новобранцы много селений. Перед каждым из них барабанщики поднимали неистовый барабанный бой. Новобранцы приосанивались и, с бодрым видом людей бывалых в походах, проходили молодцевато мимо женщин; а те, глядя на них, говорили грустно: «Это новички». Причем многие из них вздыхали о ком-нибудь из своих близких, где-нибудь тоже марширующих под треск барабанов. Особенно молодцевато выпрямлялся всегда Ксавье Арман, стремившийся во что бы то ни стало прослыть лихим солдатом в глазах начальников и новых своих товарищей.
На остановках новобранцев принимали большей частью радушно. Жители обязаны были давать им только ночлег, но они зачастую кормили их даром: то появится перед рекрутами молоко с ломтями домашнего хлеба, то