— Вот такие нам и нужны! Иди к полковнику Галину.
Но этот раз полковник встретил Кулсубая приветливее.
— По имеющимся у нас сведениям, вы ни с большевиками, ни с меньшевиками не путались, любите свой народ и будете честно бороться за его счастье. А мы присвоим вам офицерский чин… Запомните: мы — башкиры, нам политические партии не нужны, мы единый народ и должны заботиться о себе, и только о себе. Большевики хотят натравить богатых башкир на бедных, а бедных на богатых. Но кому пойдет на пользу братоубийственная резня? Русским большевикам. Нет, мы станем заботиться только о благополучии своего народа. Выбирайте, с кем вы пойдете — с большевиками или со своей нацией?
— Господин полковник, я всегда боролся за правду. Несправедливости я не терплю, — горячо сказал Кулсубай. — И я не трус! Если вы хотите счастья своему народу, то я с вами! За башкирскую бедноту я и жизни не пожалею.
Полковник поморщился.
— Беднота! Богачи! Это же явление временное. Мы — единая нация. Как только избавимся от власти русских большевиков, так последнего бедняка вознаградим землею и скотом.
— Дай бог, чтобы свершилась вековечная мечта бедняков!
Распахнулась дверь, и в сопровождении двух адъютантов вошел мерными шагами военный, смуглый, словно обугленный, с изрытыми оспой, похожими на пчелиные соты, щеками, в очках с тяжелой золотой оправой.
Полковник Галин вскочил, подобострастно отрапортовал:
— Здравия желаю, Заки-агай. Разрешите доложить… Получена оперативная сводка из Верхнеуральска: пятый стрелковый полк и шестой кавалерийский полк провели успешную битву с большевиками. Захвачены богатые трофеи.
— После.
«Заки Валидов? В кантоне говорили, что он самый злой, самый властолюбивый и самый мстительный турэ!»[3] — подумал Кулсубай и на цыпочках отошел от стола.
— Сейчас я еду к его превосходительству атаману Дутову.
Галин наклонил голову, как бы преклоняясь перед государственным значением встречи Заки Валидова с атаманом.
— Как дела с Кэжэнским кантоном? — Заки ронял слова лениво, будто бусины янтарных четок.
Приятно осклабившись, полковник мановением руки показал на Кулсубая:
— Предлагаю назначить начальником отряда Кулсубая Ахмедина. Из царских фельдфебелей. Участник японской войны. Вполне заслуживает присвоения офицерского чина.
— А!..
И вдруг Кулсубай с обидой почувствовал, что он совершенно безразличен Валидову.
— Завтра я приму вас. Запишите… Ахмедин Кулсубай. Кэжэнский кантон, — приказал Валидов адъютанту, перегнулся через стол, шепнул что-то Галину и вышел.
Полковник поднял со стола медный колокольчик, позвонил, сказал вошедшему дежурному — широколицему пожилому офицеру:
— Зачислить господина Кулсубая Ахмедина на полное офицерское довольствие.
— Слушаюсь.
Трое суток Кулсубай жил в казачьих казармах, в офицерском общежитии. За его конем ухаживал казак-конюх. Кулсубаю выдали подъемные — сравнительно крупную сумму денег, и романовок, и керенок вперемешку, — новое обмундирование, но назначения он еще не получил. Несколько раз его вызывал полковник Галин, расспрашивал о жизни на приисках, но даже не обмолвился о Михаиле и Хисматулле, а Кулсубай ждал, что его обвинят именно за дружбу с ними. Зато полковник неизменно бушевал, едва речь заходила о башкирах, прячущихся в горных заимках, по хуторам, не желавших воевать за счастье свое. Соседи по общежитию — башкирские, татарские, казачьи офицеры, все в годах, хворые, — рассказывали Кулсубаю, что атаман Дутов и Заки Валидов свирепо расправляются с отлынивающими от мобилизации: и в тюрьме гноят, и расстреливают без суда и следствия. «А что поделаешь, если война? — думал Кулсубай. — Есть армия, — значит, есть независимость Башкирской республики!..» Внезапно ему показались подпольные сходки, революционные демонстрации, забастовки, которыми так бесстрашно руководил Михаил, бессмысленными. «Нужно крепко держать оружие в руках, и ты будешь всесильным!» — сказал он себе.
Наконец его вызвали к Валидову. Скорчившийся в кожаном кресле, как бы прячущийся за огромным, покрытым красным сукном столом, Заки долго испытующе смотрел на Кулсубая и вдруг отрывисто сказал, но не ему, а Галину и стоявшим у дверей адъютантам:
— Двухмиллионный башкирский народ не может быть игрушкой в руках большевиков! У нас своя политика, свои национальные интересы. Большевики натравливают башкирскую бедноту на самостоятельных, выбившихся в люди, умом, настойчивостью достигших зажиточности хозяев, чтобы резнею, погромами обескровить нацию. Большевики страшатся нашего единства. Большевики сулят нам независимость, но ведь это обман, хитрая приманка. Атаман Дутов кафыр,[4] но он искренний друг башкирского народа. И я его глубоко уважаю, люблю!.. А башкиры должны любить меня, богом поставленного вождя народа.
— Кулсубай Ахмедин предан вам, эфенде, беспредельно! — быстро, громко заметил полковник.
— Но я и вождь, и слуга своего народа.
— Он беспредельно предан священному делу национального освобождения!
— А! — Заки одобрительно кивнул. — Значит, Кэжэнский кантон?
— Так точно. Родные места Кулсубая. Знает всех жителей.
— Но ему нужен начальник штаба.
— Пока в резерве нет ни одного подходящего офицера, — с виноватым видом развел руками Галин. — Либо больные, либо пьяницы. А ведь русского не пошлешь.
— Сколько раз я приказывал ускорить мобилизацию! — рассердился Заки.
— И пугаем, и уговариваем! Прочесываем мелким гребешком. При первой же возможности…
— Сейчас же необходимо назначить в отряд муллу. А если выразиться по-большевистски — комиссара! — Заки выговорил слово «комиссар» с отвращением, но не удержался и ехидно хихикнул.
Полковник и адъютанты подобострастно засмеялись, а Кулсубай насторожился.
— Комиссара! — повторил Валидов веселее. — Он будет служителем бога и одновременно нашими ушами и глазами.
«Мне, выходит, не доверяете?» — Кулсубай почувствовал себя оскорбленным.
— Кандидат на должность муллы имеется, Заки-эфенде. Из деревни Сакмаево, Кэжэнского кантона. Шаяхмет, джигит молодой, но вполне надежный. Сын бая Хажисултана.
— Знаю. Бывал у меня с поклоном, с обильными подношениями, — сказал Валидов. — Достойный старик. Если сын выдался в отца… Здесь он? Пригласите.
Шаяхмет робко вошел в кабинет, поклонился низко Заки-эфенде, затем полковнику, адъютантам и Кулсубаю. Парень был одет чистенько, во все новое, а держался неуклюже, и Кулсубай сразу раскусил, что Шаяхмет нарочно прикидывается таким наивным.
— Молю бога о вашем добром здравии, всемилостивый эфенде!
— Спасибо. Знаком с твоим отцом. Высокочтимый представитель башкирской нации. Надеюсь, что не опозоришь отцовские седины?
— Как можно, эфенде! — с притворным ужасом воскликнул Шаяхмет.
— Я назначаю тебя муллой Кэжэнского отряда особого назначения. Командир отряда Кулсубай Ахмедин, прапорщик. Обстрелянный!.. У него дела военные, а у тебя политические. Господин прапорщик Кулсубай, — строго сказал Валидов, — приказываю согласовать все распоряжения с муллою Шаяхметом. Сим я вручаю мулле те же права, какие дают большевики своим комиссарам. Понятно? Вопросы есть? Если вопросов нет, то, с благословения аллаха, отправляйтесь в кантон и создавайте отряд. Хуш.[5] А ты, мулла, останься для политического наставления.
«Мне они не доверяют», — подумал Кулсубай, твердо повернулся, откозыряв, и ушел.
Едва за ним закрылась тяжелая дверь, полковник Галин осторожно сказал Шаяхмету:
— Там, на приисках, были русский большевик Михаил и, на беду, наш соплеменник, предатель Хисматулла, тоже отъявленный революционер. По нашим сведениям, Кулсубай с ними…
— Знаю! — не задумываясь брякнул мулла.
Заки пристукнул по столу маленьким крепким кулачком.
— Докладывать мне лично о каждом шаге, каждом слове Кулсубая! Если изменит… Сам понимаешь! Доброго пути, мырдам![6] Отцу передай мое неизменное уважение.
2
Услышав, что в Сакмаево идет отряд башкирских всадников под командой Кулсубая, Хажисултан-бай расстроился, вызвал старших сыновей Затмана и Шахагали, живущих своими домами.
— Дети, Кулсубай издавна побратался с кафырами, отрекся от нашей веры. От него добра не жди! У нас с ним были стычки, теперь он сведет счеты. Надо бы все добро, моих и ваших жен и детей увести в лес, на заимку… Дутовские казаки были сущими разбойниками, а свои джигиты будут еще хуже.
— А кому подчиняется Кулсубай? Кто вооружил его всадников? Если он присягнул на верность Заки-эфенде, то радоваться надо, а не пугаться, — рассудительно заметил Затман.
— Ты бы, отец, послал надежного гонца в Оренбург, — посоветовал Шахагали, — чтобы все там выведать. Бросить дом легко, да вернуться в него обратно трудно, ой как трудно!.. Где Шаяхмет? Почему не шлет вестей?
— Шаяхмет холостой! Он птица перелетная. Одному Шаяхмету ваше добро не уберечь. Как эти злодеи вломятся в ваши дома, так вспомните мое предостережение, но будет уже поздно! — стонал бай.
На счастье, этой же ночью примчался верхоконный, стукнул плетью в окно: Шаяхмет на словах велел передать, что он в большой чести у Заки-эфенде, назначен муллой в отряд Кулсубая с неограниченными полномочиями, пусть отец и братья готовят торжественную встречу.
Хажисултан-бай воспрянул духом, незамедлительно позвал сыновей, старосту, муллу, торговцев, зажиточных хозяев.
— Мой Шаяхмет с ними! — назидательно подняв палец, часто повторял он.
Односельчане единодушно решили оказать кантонному отряду посильную помощь. Нигматулла Хажигалиев, со скромным достоинством носивший ныне титул «хозяина золота» — владельца золотого прииска, привез четверть мешка сахара, пять осьмушек чая, полтора пуда пшена. Никто из богачей не остался в стороне от святого дела… Приносили соль, войлок, седла, уздечки, махорку в кисетах, трут, кремни для высекания искры, сапоги, ичиги — мягкие кожаные сапожки, каты — глубокие кожаные галоши, портянки, бешметы, кушаки. Все имущество сложили в доме, где до свержения советской власти помещался сельсовет. В хлеву этого же дома поставили собранный по приговору старейшин скот: с каждых десяти домов брали телку, с трех — барана или козу; Хажисултан прислал своих работников кормить и поить скотину.