«Ага! – подумал я. – Переведу-ка я разговор на семейство моего хозяина. Подходящая тема для начала беседы – к примеру, эта хорошенькая девочка-вдова; мне бы хотелось узнать ее историю: из этих ли она мест или, что более вероятно, явилась из других краев? А тот обтрепанный грубиян, видно, не желает признавать в ней родственницу». С этим намерением я спросил миссис Дин, почему Хитклиф сдает поместье «Дрозды» и предпочитает жить в доме куда более скромном.
– Он недостаточно состоятелен, чтобы содержать поместье в должном порядке?
– Недостаточно состоятелен, сэр? – повторила она. – У него бог знает сколько денег, и с каждым годом его состояние увеличивается. Да, да, у него достанет денег, чтобы жить в доме гораздо лучше этого. Но хозяин рядом, в двух шагах. Может, он и подумывал перебраться в «Дрозды», однако, когда узнал, что появился хороший арендатор, не смог отказаться от возможности получить еще несколько сотен фунтов. Странно, что люди, у которых нет никого на свете, так жадничают!
– Но, кажется, у него был сын?
– Да. Сын умер.
– А молодая леди миссис Хитклиф – это его вдова?
– Да.
– Откуда она родом?
– Она дочь моего покойного хозяина, сэр. В девичестве Кэтрин Линтон. Я нянчила ее, бедняжку. Как бы мне хотелось, чтобы мистер Хитклиф переехал сюда и мы снова были вместе!
– Как? Кэтрин Линтон? – пораженный, вскричал я. Но, задумавшись на мгновение, осознал, что эта другая Кэтрин Линтон, не та, что являлась мне. – Значит, – продолжал я, – того, кто жил здесь до меня, звали Линтон?
– Да.
– А кто этот Эрншо… Гэртон Эрншо, который живет с мистером Хитклифом? Они родственники?
– Нет. Он племянник покойной миссис Линтон.
– То есть кузен молодой хозяйки?
– Да. Ее муж тоже приходился ей кузеном: один был со стороны матери, другой – со стороны отца. Хитклиф женился на сестре мистера Линтона.
– Я видел фамилию Эрншо, вырезанную над входной дверью дома в «Грозовом перевале». Их семья давно живет в этих краях?
– Очень давно, сэр. Гэртон – последний в роду, как и мисс Кэти в нашем, то есть в роду Линтонов. Вы были в «Грозовом перевале»? Простите, что спрашиваю, но мне хочется услышать, как она поживает.
– Миссис Хитклиф? Она показалась мне вполне здоровой и очень красивой, но, видно, не слишком счастливой.
– Ничего удивительного! А что скажете о хозяине?
– Грубый господин, и весьма. Я прав?
– Грубый, как наждак, и твердый, как кремень! Чем меньше вы с ним станете водиться, тем лучше.
– Должно быть, жизнь его не баловала, раз он стал таким твердокаменным. Вы о нем что-нибудь знаете?
– Его жизнь – это жизнь кукушонка, сэр. Я все про него знаю, кроме того, где он родился, кто его родители и откуда взялись его первые деньги. А Гэртона он вышвырнул из гнезда, точно неоперившегося птенца! Бедный парень – единственный во всем приходе не догадывается, как его обманули.
– Ну, миссис Дин, вы совершите благое дело, если расскажете мне что-нибудь о моих соседях. Чувствую, не уснуть мне теперь, так что будьте милостивы, посидите со мной часок и расскажите, что вам известно.
– Непременно, сэр! Только захвачу шитье и посижу сколько вашей душе угодно. Но вы простыли – я видела, как вы дрожали. Надобно поесть немного овсянки, чтобы выгнать болезнь.
И добрая женщина поспешила на кухню, а я подвинулся ближе к огню. Голова моя горела, а тело бил озноб. Более того, я чувствовал какое-то глупое возбуждение, охватившее мое сознание и нервы. Не то чтобы мне было не по себе, но я боялся (и до сих пор боюсь) серьезных последствий произошедшего со мною вчера и сегодня. Миссис Дин вскоре вернулась, принеся с собою дымящуюся тарелку с кашей и корзинку с шитьем. Она поставила тарелку на полочку в камине, чтобы каша не остывала, и уселась поудобнее, явно радуясь, что я оказался таким общительным.
– Прежде чем я переехала сюда, – заговорила она, не дожидаясь нового приглашения начать рассказ, – я почти все время жила в «Грозовом перевале», потому как моя мать нянчила мистера Хиндли Эрншо (отца Гэртона), и я привыкла играть с хозяйскими детьми. Еще я выполняла разные поручения, – помогала на сенокосе, да и на ферме всегда была на подхвате. Однажды ясным летним утром – помню, как раз наступило время жатвы – мистер Эрншо, старый хозяин, спустился вниз, одетый по-дорожному. Отдав распоряжения Джозефу на день, он повернулся к Хиндли, Кэти и ко мне тоже – ибо я сидела за столом вместе с ними и ела овсянку – и сказал, обращаясь к сыну: «Ну, мой красавец, я сегодня отправляюсь в Ливерпуль. Что тебе принести? Выбирай, что твоей душе угодно. Только небольшое, потому что я иду пешком туда и обратно, а шестьдесят миль в одну сторону – путь неблизкий!» Хиндли выбрал скрипочку. Тогда хозяин спросил у мисс Кэти, а ей в ту пору еще и шести не было, однако ж она могла скакать на любой лошади из конюшни и попросила хлыстик. Обо мне он тоже не забыл, ибо был человеком добросердечным, хоть иногда и довольно суровым. Мне он обещал принести полный карман груш и яблок. Поцеловав детей, хозяин отправился в дорогу.
Для всех нас время тянулось долго – те три дня, что он отсутствовал, – и маленькая Кэти часто спрашивала, когда же воротится отец. Миссис Эрншо ожидала мужа к вечеру третьего дня и каждый час откладывала ужин. Однако мистер Эрншо все не шел, и дети уже устали бегать к воротам и смотреть на дорогу. Стемнело, хозяйка хотела уложить их спать, но они умоляли позволить им остаться, и вот около одиннадцати часов тихонько поднялся дверной засов, и на пороге появился хозяин. Он рухнул на стул, смеясь и охая, и велел не кидаться к нему с объятиями, потому что он еле жив. Ни за какие полцарства он больше не соберется в такое путешествие!
– Да еще чтоб под конец меня чуть не до смерти исколошматили! – сказал он, развернув плащ, который держал в руках. – Смотри, жена! Меня сроду так никто не пинал. Но ты должна принять его как дар Божий, хоть он такой черный, что больше похож на порождение дьявола.
Мы столпились вокруг, и из-за плеча мисс Кэти я разглядела одетого в лохмотья грязного черноволосого мальчишку. Судя по его возрасту, он, должно быть, умел ходить и говорить. И лицо его казалось более взрослым, чем у Кэти, но, когда мальчика поставили на ноги, он только озирался по сторонам и нес какую-то тарабарщину, которую никто не смог разобрать. Мне стало страшно, а миссис Эрншо уже готова была вышвырнуть его за дверь. Она не на шутку рассердилась и спросила хозяина, как его угораздило притащить в дом цыганенка, когда у них есть собственные дети, которых надобно кормить и растить. Что он думает с ним делать? Может, он обезумел? Хозяин попытался оправдаться, но и впрямь был полуживой от усталости, поэтому, слушая их препирания, я поняла лишь, что он увидел на улице этого голодного, бездомного мальчишку, все равно что немого, подобрал и хотел найти его хозяина или родителей. Но, как сказал мистер Эрншо, ни одна живая душа не знала, откуда он взялся. Времени и денег у хозяина уже оставалось в обрез, и он решил, что лучше будет принести дитё домой, чем затевать бессмысленные поиски и тратить деньги в Ливерпуле, ибо рука у него не поднималась оставить мальчишку там, где он его подобрал. В конце концов хозяйка, поворчав, успокоилась, а мистер Эрншо велел мне вымыть найденыша, одеть в чистое и уложить спать вместе с другими детьми.
Хиндли и Кэти тихонько смотрели и слушали, однако, когда в доме воцарился мир, они принялись исследовать карманы отца – искать обещанные подарки. Хиндли было четырнадцать, но, вытащив из отцовского кармана то, что осталось от скрипки, – одни ломаные деревяшки, – он зарыдал во весь голос. Кэти же, узнав, что, возясь с найденышем, отец потерял ее хлыстик, тоже проявила характер – оскалила зубы и плюнула на противного мальчишку, за что получила от отца хорошую затрещину, призванную научить ее приличным манерам. Оба наотрез отказались спать с найденышем в одной постели и даже в одной комнате, ну а мне ничего другого не пришло в голову, кроме как уложить его на лестничной площадке в надежде, что, может, наутро он и сам куда-нибудь денется. Случайно, а может, привлеченный звуком хозяйского голоса мальчишка подполз к двери мистера Эрншо, где, выйдя из комнаты, его и обнаружил хозяин. Стали выяснять, как ребенок там очутился, и мне пришлось сознаться в своем проступке. В наказание за мою трусость и жестокость меня прогнали из хозяйского дома.
Вот как Хитклиф появился в семье Эрншо. Через несколько дней я вернулась (ибо я не считала, что изгнана навечно) и узнала, что мальчика нарекли Хитклифом. Так звали хозяйского сына, умершего во младенчестве, и с тех пор это имя служит ему также и фамилией. Мисс Кэти и найденыш теперь сдружились, но Хиндли его ненавидел, и, правду сказать, я тоже. К стыду своему, признаюсь, что мы дразнили и обижали его, ибо не было во мне тогда достаточно разумения, чтобы понять, как это несправедливо, а хозяйка, увидев, что мы ведем себя с ним дурно, никогда его не защищала.
Он казался мне угрюмым, терпеливым ребенком, вероятно, привыкшим к плохому обращению. Он сносил побои Хиндли, не поморщившись и не проронив ни слезинки, а когда я его щипала, только втягивал носом воздух и шире открывал глаза, будто случайно сам себе сделал больно и винить тут некого. Старый Эрншо приходил в ярость, если узнавал, что приходится терпеть парнишке от его собственного сына, который не дает жить «бедному сироте», как хозяин называл приемыша. Удивительно, до чего мистер Эрншо привязался к Хитклифу и верил всему, что тот говорил (хотя говорил он на редкость мало и обычно сущую правду), и мальчик стал его любимчиком даже больше, чем Кэти, которая росла чересчур шаловливой и строптивой.
Так, с самого начала Хитклиф принес в дом разлад, а после смерти миссис Эрншо, последовавшей менее двух лет спустя, Хиндли стал видеть в родном отце не друга, а деспота. Хитклиф же был для молодого хозяина самозванцем, укравшим у него отцовскую любовь и положенные привилегии. Лелея свои обиды, он все более проникался злобою к тому, кто был их причиною. Некоторое время я сочувствовала Хиндли, но, когда все дети заболели корью и мне пришлось за ними ухаживать, в одночасье взяв на себя обязанности взрослой женщины, я свое мнение переменила. Хитлиф болел тяжело, и когда ему было совсем худо, он все просил, чтобы я сидела рядом. Видно, он чувствовал, что я многое для него делаю, но не догадывался, что делаю я это не по своей воле. Однако должна сказать вам вот что: ни у одной сиделки никогда еще не было такого тихого подопечного. Это его отличие от двух других детей научило меня быть к нему менее предвзятой. И Кэти, и ее братец изводили меня ужасно, Хитклиф же лежал безропотно, как агнец, хотя то было следствием не столько мягкости, сколько твердости его характера.