Ну конечно же, он, Хамфри Гоулд, не сразу попросил руки мисс Гроув. Сначала он увлек ее рассказами о жизни королевского двора… Жизни, к которой он был каким-то образом причастен. В то время как жизнь ее, Филлис, протекала в деревне, где она была знакома лишь с пастором и кухаркой.
Зато теперь, после знакомства с Хамфри Гоулдом, Филлис, будто воочию, видела этот гордо высившийся на холме Глостерский замок, летнее обиталище монарха!
Правда, о «неравенстве», о котором, скорее всего, заговорили местные джентри, приходится сказать и другое. А именно… Друг отца Филлис, один из немногих оставшихся в столице графства Бате его друзей, ответил на восторженное сообщение Гроува о помолвке, что не видит особой разницы в положении жениха и невесты. Ибо точно знает, что пока (до получения в случае смерти своего отца некоторого наследства) Хамфри Гоулд беднее церковной крысы.
И все же репутация жениха его дочери, члена дворянской фамилии, говорила мистеру Гроуву слишком многое — возможное родство с ним поднимало его в собственных глазах. И он, подобно молитве, вознес свои надежды на лучшее будущее.
Что ж… Эти, именно денежные, обстоятельства жениха и послужили оправданием (быть может, вполне справедливым) тому, что он все откладывал бракосочетание. Когда наступила осень и король покинул свой приморский замок, Хамфри Гоулд переселился в Бат. Написав оттуда, что приедет к невесте через несколько недель.
Однако вот… Наступила уже и зима.
О том, что причиной столь долгой его задержки в городе могла быть женщина, Филлис даже и не думала. То есть из этого понятно, что любви к жениху она не испытывала. Любви в том ее смысле, в каком испытала она ее впоследствии… Нет, нет, и здесь ей надо поверить: она, невеста Хамфри Гоулда, его — уважала! (Так потом, в своем повествовании, уверяла меня мисс Гроув.) И очень ценила его знакомство со всем, что делалось, делается или еще будет делаться в королевском дворе (повторяем, это ее любопытство было вполне естественно, если учесть, как мало она до своего знакомства с Гоулдом знала о жизни за порогом своего дома). И она даже гордилась, что такой уважаемый мужчина избрал именно ее… Когда мог бы сделать выбор, соответствующий его положению в обществе.
…Но он все не приезжал!
А пришла уже и весна.
То есть письма от Хамфри приходили регулярно. Причем обращался он сразу к ним обоим, отцу и дочери. Что, понятно, не очень-то нравилось невесте. А потому на его письма отвечал отец. И хотя сказать, что без него, Хамфри Гоулда, она, Филлис, скучала больше, чем прежде, было бы не совсем верно… Однако неопределенность своего положения стала уже ее тяготить. И росла обида на виновника такого положения дел.
Между тем за весной последовало лето, и вернулся на морские купания король.
Вот только… Не возвращался к своей невесте Хамфри Гоулд. Но он продолжал писать: оказывается, заболел его отец… Так что отец Филлис оправдывал его перед ней: «Хамфри — единственный из всех своих братьев и сестер, кто живет с больным отцом».
Больше того. Он, ее отец, вдруг заговорил с ней о себе… Хотя ей ли, Филлис, не понимать своего отца? Его горечь, с какой он переживал необходимость их переселения в деревню. Оставить в городе общество образованных людей, дружеское общение с ректором тамошнего их прихода… И уехать едва ли не в ту же деревню, из какой в свое время начинал возвышение их фамилии его отец, дед Филлис.
А еще и то, что касалось ее самой. Как-то их кухарка сообщила им обоим, ей и ее отцу, что сын фермера стал бывать в церкви чаще, чем раньше. И что он просит разрешения подойти к ним после службы. Чтобы познакомиться. Потому что, сказал он, уже все в их деревне не верят, что этот джентри, Гоулд, возвратится…
Но… Отец даже и думать не хотел, чтобы она, его дочь, вышла замуж здесь, за кого-то из деревни.
Ну да, да, он, ее отец, — он хотел надеяться! Хотя и не могла она, Филлис, не рассмеяться (разумеется, про себя) тому, как обрадовался отец, когда его друг в Бате подтвердил в своем письме, что отец Хамфри болен действительно.
II.
Кто из англичан не знает, что король Георг III был внуком немца. Того, кто, прежде чем призванным стать королем Англии, был курфюрстом, то есть монархом одного из многочисленных государств Германии, впрочем, довольно большого — Ганновера. В этом союзном Англии государстве и стали с тех пор вербовать солдат для службы в британской армии. И вот на этот раз Георг не захотел даже на лето (на время морских купаний) расстаться со своим любимым Немецким легионом.
…Странной показалась бы нам теперь форма британского солдата того времени — и особенно солдата упомянутого Легиона. С ее громадными эполетами, причудливыми треуголками шляп, опоясывающими все тело лядунками патронниц (их потом назовут патронташами) и с такими башмаками! На пряжках — с суконными, на подкладке, голенищами, называемыми самими немцами Halbstiefel, то есть штиблетами. Еще бы!.. Его, солдата, экипировали тогда как божество, смотрели на него как на нечто монументальное, а сама война считалась великой доблестью.
И просто не могли тогда англичане не любоваться в этом Легионе полком Йоркских гусар, его блестящей, еще более примечательной формой и великолепными лошадьми. Ах да, не забыть еще сказать о том, что привлекло особенное внимание девушек нашей местности… Усы этих гусар — редкая в те времена принадлежность британских солдат.
Как раз этот полк (Йоркских гусар) расположился на лугу, просматриваемом с того края деревни, на котором стоял дом мистера Гроува.
Конечно же, Филлис тоже заинтересовалась этим вторжением военных. Хотя как раз из-за них отец запретил ей выходить на улицу одной, без него. Ведь даже, сказал он, такая пустая, на первый взгляд, вежливость, как поклон гусара, может иметь далеко идущую цель, о чем девушки обычно не думают.
Лагерь гусар был виден из сада.
…Хотя и невысока садовая стена, всего-то по плечи, а все, наверное, лучше смотреть с нее. Стена выведена из местного, скрепленного известковым раствором камня, так что влезать на нее было довольно легко, и такая была толстенная, что можно было встать на ней во весь рост.
Впрочем, все-таки, до поры до времени, в жизнь лагеря, боевую и не очень, Филлис всматривалась меньше, чем в море. Смотреть на море — после города, в котором много еще на что можно было смотреть, — давно уже для Филлис стало необходимостью. Она даже узнала у отца названия виднеющихся вдали островов: Портланд и Сент-Альдхельм.
Вот и в тот день… Филлис сидела на стене боком, свесив ноги (разумеется, не наружу), и рассеянно смотрела в морскую даль.
Глаза человека (и не только его) так устроены, что стоит чему-то, в пределах видимости, прийти в движение, как тотчас взгляд переносится на этот предмет. Вот и в эту минуту… Взгляд уловил — и вовсе не в море — какую-то одинокую фигуру, которая подвигалась от лагеря военных.
Тропинка, по которой двигалась фигура, шла мимо их сада. Вглядевшись, Филлис поняла, что это действительно кто-то из лагеря, и приготовилась увидеть одного из тех гордых гусар Йоркского полка, о бравом виде которых говорили во всей округе.
Однако этот шел, глядя в землю. Он, кажется, и голову опустил бы долу, если бы тому не препятствовал стоячий воротник мундира.
Не замечая никого, а лишь следуя поворотам тропинки, гусар шагал уже вдоль ограды, так что его лицо можно было теперь разглядеть хорошо.
И она, Филлис, удивилась. Гусар был печален! Что это он? Что могло омрачить его сердце? Другое дело — ее… Ей-то было что переживать. А что — ему?..
В самом деле, удивление мисс Гроув… тогдашней Филлис, можно было понять. Ведь ее представление о военных (столько теперь о них рассказывала кухарка!) — ее, Филлис, представление о любом из гусар было таково, что всегда у гусара легко на душе… Вон как начищены пуговицы его мундира.
Что-то заставило солдата поднять глаза, и он увидел девушку на ее позиции — красивую молодую девушку с кисейным платочком на милых плечах и выступавшей из ворота платья прелестной шейкой. Вообще — вся она во всем своем белом наряде…. при свете этого удавшегося сегодня солнечного дня — так и бросилась ему в глаза! Солдат даже покраснел от неожиданности этого, наверное, особенно яркого среди его казенных буден видения… Но не остановился, прошел.
…Лицо иностранца-гусара виделось Филлис, даже когда она разогревала обед. Так мужественны и так гармоничны были его черты. Но… Такое оно было красивое, его лицо, а — грустное… Почему?
Так что, вполне естественно, на другой день, в этот же час, Филлис опять смотрела с ограды: ведь он же вчера ее увидел — и вполне может в свободное свое время прогуляться здесь опять.
На этот раз он шел медленно, читая (сколько же можно его читать) какой-то листок. Письмо? От кого?..
Солдат заранее рассчитал, сколько надо сделать вдоль ограды шагов, чтобы поднять голову и ее увидеть… Он улыбнулся ей, остановился и сделал поклон. Такой учтивый, на какой не был способен ни один молодой человек в их деревне.
— Какой сегодня хороший день, не правда ли? — сказал он.
Разумеется, что с этим замечательно мудрым наблюдением над погодой Филлис не могла не согласиться. И спросила сама:
— Что вы читаете?
И он ожидал этот ее вопрос (ведь только уставшим от жизни и ни на что в ней дольше не надеющимся показались бы эти слова молодых людей пустой банальностью), он отвечал, что письмо от его матери из Германии, что письма от нее приходят редко, и потому он, вот, перечитывает их по несколько раз.
Вот и все, что произошло в этот день, в это их никак не условленное свидание.
Но очень даже правильно решил он, гусар, что не надо и говорить о том же часе на другой день…
Теперь, когда я далеко уже не тот мальчишка, которому мисс Гроув рассказала эту историю, я догадываюсь, почему она, англичанка, хорошо понимала немца… Всегда они, молодые люди, к какой бы национальности ни принадлежали, поймут друг друга, если друг другу понравятся.