ственное купе, а перед купе и позади его — по цистерне.
Волков остановил машину. Навстречу ему из вагона спустился Вагиф. Прежде чем поздороваться, оба посмотрели на часы, — ровно десять. И тот и другой — люди пунктуальные, за что и ценят друг друга.
Вагиф — плотный сорокалетний мужчина с легкой проседью в густых черных волосах и тяжелым взглядом. Он крепко пожал Волкову руку и пригласил в вагон.
В купе под привинченным к стене квадратным столиком и на диване были сложены резиновые, похожие на кислородные, подушки. Руки Волкова задрожали от возбуждения: он прекрасно знал, что в подушках не кислород.
— Шесть, — сказал Вагиф, — как договаривались. — И добавил: — Если нужно, могу еще пятнадцать сделать?
— Нет, Володя, это лишнее. Да и куда я их размещу? У меня ведь не грузовой фургон.
— Деньги принес? — спросил Вагиф, усаживая гостя на диван, и, сдвинув башенку подушек в угол, сел рядом.
— Деньги после реализации. Привезу завтра утром.
— Лучше бы сегодня вечером, — улыбнулся Вагиф дюжиной золотых коронок. И добавил с теплотой в голосе: — Ты ведь знаешь адрес. Я остановился, как всегда, у своей подруги.
— Если сегодня, — ответил Волков с сомнением, — то лишь после двенадцати.
— Приезжай в любое время, — ободрил его Вагиф, — не стесняйся, пожалуйста. Я поздно ложусь… Выпьешь на дорожку?
— Только пятьдесят граммов.
Проводник поставил на столик тарелку с огромной, распираемой соком золотистой грушей и канистру с длинным носиком — в таких автомобилисты держат жидкое масло для коробки передач.
Вагиф разрезал грушу и налил из канистры четверть стакана.
— Вот это, — сказал он, — настоящий отборный коньяк. — Такой в продажу не идет, — объяснил Вагиф. — Знаешь, как в том анекдоте? У рабочего коньячного завода спрашивают: объясни, пожалуйста, почему на одних бутылках нарисовано три звездочки, на других четыре или пять? А тот отвечает: сам не понимаю! Из одной ведь бочки наливаю… Кушай, Боря, грушу. Кушай. После такой груши никакое ГАИ не определит, пил ты или нет. Кстати, если гаишники заинтересуются твоим грузом, что ты им скажешь?
— Скажу: решил жениться и к свадьбе заготавливаю. А в подушки перелил, чтобы бутылки в пути не разбились.
— Правильно, — одобрил Вагиф рассеянно. — Ума не приложу, куда остальные пятнадцать подушек пристроить? С Аликом, вертопрахом, связываться не хочется. Но и в вагоне их держать нежелательно…
— Скажи лучше, — сказал Волков, — как ваш «бронепоезд» на этот раз добрался?
— Плохо! — с сердцем ответил Вагиф. — Другие вагоны с большим недоливом. Вот и простаиваем на запасном пути: проводники пополняют цистерны. Пока до горловины не дольют — нельзя на завод трогаться.
Волков удивился:
— Разве проводники решают, когда и куда состав подать?
— А кто по-твоему?
— Я думал, что это зависит от начальника станции… Ну, от машиниста… словом, от железной дороги.
— От железной дороги теперь ничего не зависит, — стал объяснять Вагиф. — Ты знаешь, что с людьми я стараюсь жить в мире и дружбе. С машинистом еду как с хорошим приятелем и никогда его не обижаю. Если надо, я забираю у него накладную на груз и вагонный лист, а вместо них даю другие, которые сам выписываю. По этим документам он везет меня туда, куда мне нужно. Вот и сейчас привез не на коньячный завод, а на станцию…
— Потому, что «бронепоезд» еще не снаряжен как надо?
— Вот именно. Ты знаешь, что у меня в Ленинграде живет хорошая подруга. Я у нее всегда гощу и, когда хочу задержаться, захожу в техническую контору на станции. Там женщины сидят, подачей вагонов занимаются. Одному, ты понимаешь, надо быстрей уехать, другому — наоборот. Каждый со своим подарком, естественно, приходит. Бедные эти женщины до того в бумагах запутались, что уже ничего толком понять не могут. Хочешь по-человечески с ними договориться — презент сделай, не хочешь — сам незаметно вагонный лист забери. Они из-за потери документов задерживают отправку, ставят вагоны на запасной путь. Так и на этот раз пришлось сделать из-за моих идиотов.
Волков поинтересовался:
— А чем разбавляете коньяк?
Вагиф усмехнулся:
— Мы здесь не буфетчики, но коктейль устраиваем не хуже их. «Бурый медведь». Не слыхал про такой? Разница только в количестве: у них — стаканы, у нас — цистерны. А технология та же самая — в коньяк добавляется спирт с водой. Берем, скажем, два бидона спирта и пять-шесть ведер воды, чтобы примерно сорок градусов крепости выдержать. Ты же знаешь, как у нас пьют коньяк — будто самогон, стаканами. На вкус внимания почти никто не обращает. Поэтому самое важное в нашем деле — градусы.
— Все-таки не понимаю я, — признался Волков, — как вам удается брать груз? Ведь он же под пломбой!
Вагиф как-то грустно посмотрел на Волкова.
— Пломба это чушь. Можно новую навесить, можно и совсем не трогать, а просунуть в смотровое отверстие шланг и накачать коньяка, сколько хочешь. Ведь его в каждом вагоне по тридцать тонн налито… Пломба — туфта, а вот груз — дело святое. К сожалению, многие у нас этого не понимают.
Благоговейные слова Вагифа о грузе показались Волкову не совсем понятными. Он слушал не без удивления. Вагиф продолжал:
— Вот возьми наш «бронепоезд». На юге его наполняют по-купечески — с верхом. Причем коньяк — повышенной крепости: 40,3 градуса. В магазине он, конечно, не такой уже крепкий и на вкус не тот, не совсем кавказский. Без этого не обходится. Но ведь нельзя же на людей совсем наплевать и лить в бутылки из-под коньяка простую чачу. Меру надо знать. А главное, я считаю, надо быть человеком. Если ты можешь сделать десять тысяч — оставь себе две, а восемь отдай людям. А получается, что кое-кто готов половину коньяка по пути в Ленинград пустить налево, не думая ни обо мне, ни о тебе, ни о покупателе! — Вагиф с досадой стукнул кулаком по столу.
«Любопытная теория, — подумал Волков. — И воруй, и человеком оставайся. Что-то новенькое». Он хотел переспросить, но удержался. Упоминание о воровстве могло обидеть Вагифа.
— Ну, — сказал Волков, доедая грушу, — давай подушки грузить, пока ОБХСС не нагрянул.
Небольшое облегчение Волков почувствовал только на Выборгском шоссе. Он не спеша вел машину по асфальту, подогретому августовским солнцем. В багажнике и на заднем сиденье «Жигулей» лежали наполненные коньяком «кислородные» подушки — шесть штук. А рядом с Волковым сидела Люба. Ему пришлось сделать по городу круг, чтобы захватить ее с собой. Вообще-то говоря, посторонних в это дело вмешивать не следовало, тем более женщину, но Люба давно просила вывезти ее за город, пока не кончилось лето. И, самое главное, она обладала деятельной и оптимистической натурой и умела поднять настроение Волкова, которое последнее время оставляло желать много лучшего.
Люба беззаботно откинулась на обтянутую кожзаменителем удобную спинку сиденья, небрежно скрестила чуть полноватые загорелые ноги и любовалась бегущими за окнами машины деревьями.
Ей нравилось негромкое рокотание двигателя. У «Жигулей» оно ровнее и приглушенней, чем у «Москвича», на котором она еще недавно ездила с теперь уже бывшим мужем. Они развелись год назад, и машину пришлось продать.
Владелец «Жигулей» Волков был Любе по душе. Он казался ей милее бывшего мужа, а его новые «Жигули» внушали большую симпатию, чем проданный «москвичонок».
Свободная поза женщины, ничем не омраченное лицо говорили, что ей все равно, куда ехать. Она катается просто так, ради удовольствия, и не преследует никакой цели. По крайней мере, в настоящий момент.
— Скажи, Боб, куда мы направляемся? — обратилась она к Волкову. — Хочу знать, на что настраиваться.
— К Виктору Робертовичу.
Так звали его приятеля, директора популярного загородного кафе.
— Это называется «отдохнуть в лесу»? — засмеялась Люба. — Ну что ж, по крайней мере, сыты будем. А подушки, стало быть, подарок Робертовичу? — Она повернулась к Волкову. Глаза ее еще светились смехом.
— Почти. Я отдам их за полцены, а он реализует в своем кафе с полуторной наценкой.
Лицо Любы посерьезнело.
— Что в подушках?
— Коньяк. Двести десять литров.
— Где же ты его достаешь?
— Его доставляет в Ленинград кавказский «бронепоезд». Так называют состав с цистернами, в котором перевозят коньяк. Робертович возьмет у меня коньяк по четыреста рублей за подушку, а на товарной станции цена подушки — полторы сотни. Давай подсчитаем прибыль, чтобы не ошибиться. — Волков сбросил скорость. — Я умею правильно выбрать главное направление, но часто ошибаюсь в арифметике…
С полминуты Волков помолчал, производя в уме несложные вычисления.
— Короче, на обратном пути от Робертовича у нас с тобой будет две тысячи четыреста рублей. Из них девятьсот я, к сожалению, должен отвезти Вагифу. Таким образом, останется всего полторы тысячи. Гонорар за сегодняшнюю поездку! А ты говоришь — отдых на природе…
Волков снисходительно потрепал правой, свободной от руля, рукой Любины волосы. Она помрачнела, взгляд ее потускнел. Поездка больше не доставляла ей удовольствия.
— Зачем тебе это? — спросила она бесцветным голосом.
— Деньги-то? — Он покосился на Любу и криво усмехнулся.
— В том числе и деньги. Раньше ты говорил, что хочешь иметь машину. Прекрасно! Ты своего добился. Чего тебе не хватает еще?
— Сказал и сделал.
— О да, ты человек деловой. Даже слишком. — В ее голосе прозвучал вызов.
— Скажи, только без эмоций, чем ты недовольна? Чего от меня добиваешься?
Отвернувшись к правому окну, Люба ответила:
— Мне от тебя ничего не нужно, ты это прекрасно знаешь. А вот к чему стремишься ты, мне неясно. Видно, собираешься всю жизнь трепать нервы и себе и людям…
Волков вздохнул:
— Тогда деньги нужны были на машину. Теперь на ее эксплуатацию. Один бензин сколько стоит! Вот я на работе получаю двести рублей в месяц. Скажи, могу я из своей зарплаты выкидывать на заправочной станции по шестнадцать рублей за бак? А я заправляюсь через день. Но ведь я не только езжу, мне и отдохнуть хочется, сходить в кафе, ресторан. Разве они существуют не для трудящихся? Вот мы с тобой посидели в субботу в «Европейской». Разве мы шиковали? Нет, только поужинали с шампанским, верно?