на друга коров, овец и свиней поднималась сажени на полторы, припорошенная сверху курицами, кошками и кролями. Под ногами хлюпала пропитавшаяся кровью земля. От тошнотворного медного запаха слезились глаза. Вспоротые горла и животы облепили жирные мухи, издавая мерзкий равномерный гудеж. В новом ударе колокола читалась дьявольская насмешка.
— Господи, помилуй. — Бледный как полотно Савелий двинулся к церковным вратам, осторожно обходя гору свежей мертвечины. Земля, напитавшись реками крови, превратилась в смрадную грязь. Скотину забили всего несколько часов назад.
Андрейка отвел глаза. В животе булькал рвотный комок. Его замутило. Церковные врата открылись бесшумно, впустив внутрь жидкие лучики света угасавшего дня. В храме пульсировала и переливалась смердящая кровью и ладаном хищная темнота. Андрейка утробно сглотнул. Крест с распятым Исусом был перевернут ногами вверх. Грудь, живот и лицо Спасителя покрывала поблескивающая черная жижа. Андрейка уловил тихое сосущее причмокиванье. Глаза привыкли к полумраку, и он увидел распростертое перед аналоем тело в поповской рясе, с крестом на груди. Тело казалось нереально раздутым, и он не сразу понял, что над мертвым попом безобразной опухолью нависла черная тень. Тень дрогнула, чмоканье оборвалось, фигура выпустила десяток извивающихся щупалец и показала окровавленную безносую харю. Горящие злобой глаза уставились на незваных гостей. Тварь зашипела. Сверху зашуршало, просыпалась древесная труха. Андрейка поднял глаза и тихонечко заскулил. Вторая тварь стекала из-под купола по отвесной стене сгустком рваных лохмотьев и изголодавшейся тьмы.
— Андрейка, беги! — Савелий выстрелил. Чудовище, высасывавшее попа, играючи уклонилось, болт пронзил грудь распятого на кресте Христа, убив Бога и всякую надежду на избавление.
— Беги! — заорал Савелий, выдирая из-за пояса топор.
Андрейка пришел в себя, попятился и рванул в густеющую на улице темноту. Нога поехала, он поскользнулся и рухнул плашмя в кровавую грязь. Мертвая корова смотрела на него затянутыми мутной пленкой глазами. Андрейка вскочил и понесся к воротам, подстегиваемый истошным, исполненным боли и ужаса воплем из церкви, полной демонов, праха и мертвецов…
Глава 1Начало пути
Весна выдалась поздняя, холодная и удивительно мерзкая. Солнце наотрез отказывалось смотреть на засратый мир и куталось в низкие свинцовые облака, сыпавшие то мелкими дождями, то леденистой крупой. Проклятущий, всю душу повымотавший снежище сошел дай бог к середине апреля, устроив новый Потоп, от которого всякий сам себе Ной спасался кто как придется со скотом, женами, детьми и прочими тварями с парами и без пар. Большая вода, как оно водится, приволокла с собой кучу паскудных подарков — грязи, тины, рваных рыболовных сетей, множество потонувшего зверья и парочку не первой свежести мертвецов. И будто этого было мало, раздувшаяся, вышедшая из берегов Мста притащила с верховий разложившуюся тушу страшенного чудища величиною с корову, обросшую щупальцами, шипами, жуткими зенками и зубастыми ртами в самых непотребных местах. Пацанята-озорники, нашедшие падаль в излучине, потыкали несчастную зверушку палками, поиграли в победителей нечисти, а потом принялись за грошик водить на берег заезжих гостей и непременно бы обогатились сверх меры, но за два дня дохлая тварь расплылась в черное месиво, оставив после себя жирное пятно и ужасную вонь.
Новгородская земля, к вящему удивлению, пережила зиму без особых уронов. Падальщики и чудь белоглазая особо не баловали, порченые не лезли, Москва занималась делами далеко на юге, по доходившим слухам, в Крыму случилось нечто ужасное, с разрушениями, безумием и кучей смертей. Вроде как с Гнилого моря ветер надул злую болезнь, но правды никто никогда не узнал.
Голод и войны обошли республику стороной, детишки рождались здоровенькими, в столице с помпой открыли очередной мост через Волхов, а по случаю избрания нового канцлера голытьбе раздавали пиво и дармовой хлеб. Вроде бы радоваться да жить, но кликуши на папертях, юродивые и гадалки видели в спокойствии большую беду и грозили небесными карами. Испугались не многие, нынче карами небесными разве кого удивишь? И без того наказаны людишки без меры и удержу.
Единственное, в декабре, еще до больших снегов и морозов, возле Ладоги видели Костяной маскарад, процессию живых мертвяков числом около сотни: налипшие на скелеты прах и гнилое мясо, волокущие за собой на цепях гробы и ржавую повозку на огромных колесах, с водруженным на ней высоченным крестом, свитым из костей, веток и хвороста, с приколоченной гвоздями, истошно воющей тварью, похожей на человека с содранной кожей, только ростом сажени в три и с раздувшейся, бугристой башкой. Может, хотели вымолить у Бога прощение, а может, пытались Господа оскорбить. Хер этих мертвяков разберешь. Процессия вышла из чащи, перепугала окрестные села и удалилась по древней, мощенной плоским камнем дороге, ведущей из ниоткуда и в никуда.
Костяные маскарады, взявшиеся непонятно откуда, шлялись по лесам еще со времен Пагубы. Первый попал в летописи в марте 1309-го, второй засвидетельствовали через три года, следующий через десять, а потом процессии мертвецов то появлялись, то исчезали, став одной из диковин новгородской земли. Одни поговаривали, будто это останки давно сгинувших народов, поднятые колдовством, а другие утверждали, будто мертвецы заблудились между мирами и отныне обречены вечно скитаться в поисках непонятно чего. Главное и самое странное — вреда от Костяных маскарадов не было вовсе. Если вся прочая нежить стремилась уничтожить живое, то маскарады попросту игнорировали деревни, села и встречных людей.
Из тьмы нарождалась новая тьма и погибала во тьме, считая дни за безвременье. Лето пришло спокойное, тихое, в меру дождливое, и Рух Бучила, известный защитник обиженных им же самим, уже настроился на мирные месяцы, но, как известно, хочешь рассмешить Господа — расскажи ему о своих планах. В день июня семнадцатый в Нелюдово нагрянули конные, числом в дюжину, запыленные, усталые, провонявшие конским потом и порохом. В селе не задержались, напоили лошадей и сразу помчались на Лысую гору, к проклятым развалинам. Бабы и старухи крестились, девки краснели, а восторженные мальчишки с криками бежали за всадниками, затеяв на окраине игру в охоту на нечисть, переросшую в драку, ибо никто не желал нечистью быть, все хотели быть суровыми воинами в зеленых кафтанах и вареной коже, с татуировкой волчьей головы на загорелых, жилистых шеях. Через Нелюдово пронесся отряд Лесной стражи, или, как их еще называли, «Волчьих голов», пограничной службы Новгородской республики, закаленной в боях с нелюдью, нечистью, бандитскими шайками и московитами. Бойцов, умевших выслеживать добычу по малейшим следам, днями обходиться без пищи в засадах, тихо подкрадываться и убивать, преследовать врага в болотах и чаще и выживать даже в Гиблых лесах.
Командиром оказался давний Рухов знакомец, сотник Захар Проскуров по прозвищу Безнос, здоровенный, неимоверно мускулистый мужик лет сорока родом откуда-то с Псковщины, дослужившийся до младшего офицерского звания из простых рядовых. Этой вроде бы незначительной мелочью Лесная стража отличалась от всей новгородской армии. После военной реформы 1654 года, проведенной на европейский манер, Лесной страже присвоили название егерской службы и единственной разрешили оставить старую систему званий, в качестве признания былых заслуг и подчеркивания особой роли подразделения. Но вольность с производством в офицеры рядовых попытались отнять. Где это видано, чтобы мужичье сиволапое в командирах ходило? «Волчьи головы» противиться не стали, умным людям в Новгороде видней. Прислали им дворянчиков-офицериков, распределили по сотням, отчитались в успехе. А потом дворянчики стали массово умирать. Уйдут в патруль, и с концом, все вернутся, а они нет, прямо беда. Армейская контрразведка сбилась с ног, выискивая причину, «Волчьи головы» на допросах разводили руками, дескать, служба опасная, самые лучшие первыми гибнут всегда, а может, болезнь какая срамная напала, хер его разберет. Офицеры продолжили умирать. Когда счет погибших перевалил за два десятка, нововведение тихонько свернули, вернув Лесной страже былые порядки. По странному стечению обстоятельств прекратилась и смертельная эпидемия среди новеньких офицеров-дворян. Так уж исстари у «Волчьих голов» повелось, командовать может только человек, поднявшийся из самых низов, прошедший огонь, воду и медные трубы, знающий службу и заслуживший уважение однополчан, и не было разницы, граф ты или провонявший дерьмом золотарь с Плотницкого конца.
Лесная стража влетела на гору и вытребовала Бучилу. Два дня назад конный патруль заметил ночью багровое зарево. Утром проверили — нашли пепелище на месте крохотной деревеньки Торошинки. Деревня выгорела дотла, живых не нашли, а в лесу у дороги отловили обезумевшего от страха бродягу. Несчастный, грязный и оборванный, почти разучившийся говорить, прятался в яме, а когда вытащили, валялся в ногах, заикался, выл и нес несусветную чушь про чудовищ, опустошивших Торошинку. На место для разбирательства направили сотника Безноса с малым отрядом. Дело отчетливо пахло нечистым, и сотник решил прихватить с собой Руха Бучилу, первейшего, по его собственной оценке, Заступу в этих краях.
— Вот тут деревня эта траханая. — Захар черным ногтем указал точку на расстеленной карте. Они сидели в прохладной тени старых развесистых ив, неподалеку от входа в Рухову сырую нору, прихлебывая вино. Егеря отдыхали рядышком, слышалось шварканье точильного камня. Ни разговоров, ни грубых шуток, ни смеха. Люди выглядели усталыми и опустошенными. Тянуло костром, жареным салом и наваристым, мясным кулешом. На карте-верстовке черными чернилами были тщательно прорисованы леса, болота, реки, деревни и города с множеством цифр, пометок и непонятных значков.
— Да знаю я, — поморщился Бучила. — От нас двадцать верст по прямой. Они как-то меня пытались сманить, да я не пошел, негоже Заступе села менять.