Глава 2Почта приходит вовремя
Рух трясся на пегой кобыле, проклиная на чем свет стоит Захара Безноса, Лесную стражу, сраную Торошинку и тот день, когда народился на свет. Родной балахон пришлось сменить на одежку, больше подходившую для увеселительных прогулок верхом — камзол черного сукна, высокие сапоги и плащ с капюшоном. На рожу натянул плотную маску, какие носят всадники от пыли и грязи. С виду натуральный странствующий инкогнито дворянин. Завзятым наездником Бучила никогда не бывал и теперь горько жалел, не истребовав себе самую завалящую телегу. Лошадь стоически вынесла упыря, немножко побеспокоилась и смирилась, перебирая тонкими ногами с распухшими бабками. За несколько часов задницу стер до костей, внутренняя сторона бедер пылала огнем. Пейзажи тянулись однообразные — угрюмые чащи, светлые перелески, поля от края до края да редкие селения, отгородившиеся от мира тыном и рвом. Работавшие крестьяне замирали и провожали всадников долгими взглядами. Попадавшиеся навстречу повозки спешно съезжали к обочине, извозчики перешептывались и, узнав Лесную стражу, успокаивались, пряча взведенные самострелы в солому. У моста через неприметную речку, где поили лошадей и разминали затекшие ноги, их нагнал одинокий всадник, несущийся во весь опор на храпящем коне. Молоденький, лет шестнадцати, безусый парень осадил скакуна и крикнул ломким, взволнованным тенорком:
— Нарочный республиканской почтовой службы Алексей Бахтин. Уступите дорогу и назовите себя!
— Лесная стража, — отозвался Захар. — Третья сотня четвертого егерского полка.
— «Волчьи головы»? — Гонец немного расслабился. — А я смотрю, кто-то мост перекрыл, вдруг, думаю, бандюки.
— Испугался? — подначил страж с черной повязкой на правом глазу.
— Нарочные республиканской почтовой службы ничего не боятся, — по буквам отбарабанил юнец. — Не будь у меня срочного дела, я бы воспринял это как оскорбление.
— Так восприми. — Одноглазый сплюнул на землю.
— Уймись, Чекан, — приказал Захар. — Куда торопишься, парень? Ночь близится.
— У меня срочная депеша в Пелевский гарнизон. — С ног до головы покрытый пылью гонец облизнул пересохшие губы. — Через три версты село Щукино, там почтовый пункт, сменю коня и дальше поеду.
— Так нам по пути, давай с нами, — предложил сотник.
— Можно и с вами, — нехотя согласился гонец, взглянув на заходящее солнце. Конь под ним дышал тяжело, поводя покрытыми мыльной пеной боками.
Кавалькада продолжила путь, Бучила с интересом разглядывал покрытую белыми солевыми пятнами спину гонца. Вот работенка, маму ети, не приведи Господь Бог. Одному нестись сломя голову по лесным дорогам, кишащим нечистью и лихими людьми. На зашифрованное письмо не покусятся, конечно, но жизнь человеческая копейка по нынешним временам, за кусок хлеба убьют, а тут камзол, оружие, шляпа, лошадь и сапоги. Гонцов оберегает закон, смертью карающий всякого посмевшего покуситься на почтаря, да только закон этот не действует в болотах и чащах. Там закон свой, закон темной ночи, черного умысла и топора. Нечисти законы и вовсе не писаны. Сколько нарочных пропадают каждый год без следа? Поэтому и набирают мальчишек, эти еще не понимают, как устроена жизнь, подвигами, опасностью грезят, сам черт им не брат. Ни разу за долгий свой век не видел Рух гонца преклонного возраста. Быстро скачут, быстро живут.
Почтовый что-то доверительно шептал Захару, наклонившись в седле. Сотник слушал и кивал. Бучилу на совещание не позвали, а он не обиделся, меньше знаешь, крепче спишь. Догнал неспешно едущего в сторонке маэва и поздоровался из чистого любопытства:
— Вечер добрый.
— Всех благ, виаранатэш, — маэв не повернул головы, голос был тих и скрипуч, словно мертвые ветки терлись в лесу.
— Виарачего? — не понял Бучила.
— Пожелание хорошей дороги, на моем языке.
— Вроде как мне мимо тебя клятовать?
— Каждый понимает по-своему. — Маэв остался бесстрастен. — Я дитя Леса, ты дитя могильных червей, о чем нам говорить?
— Ну о погоде, о бабах, — смутился Рух.
— Погода отличная, бабы у меня нет.
— Ну, видишь, сколько у нас общего?
— А еще две руки, две ноги и голова, почти братья. — Гримасу маэва можно было с большой натяжкой принять за улыбку.
— Тебя Ситулом зовут? — Бучила решил не отступать, несмотря на холодный прием.
— Да.
— А я Рух, Рух Бучила.
— Знаю. Так что тебе нужно, Тот-кто-не живет?
— Скучно, — признался Рух. — Смотрю ты один, я тоже один.
— Я не по этой части, прости.
— Сука ты, маэв. — Бучила фыркнул и придержал коня, пропуская ехидного маэва вперед. Ситул не обернулся и не изменился в лице, сидя в седле прямой, как стрела. Белесо-коричневые волосы собраны в лоснящуюся косу и переплетены кожаными шнурками, виски выбриты, открывая затейливую вязь вытатуированных узоров. Если маэв собрал волосы, значит, он вступил на путь воина. Корчит из себя бог весть чего. В этом все маэвы похожи, Бучила одно время водил подобие дружбы с Наэром, вождем племени, обитающего в лесах западнее Нелюдова. Ну как дружил, услуга за услугу, дашь на дашь, искренние рукопожатие и страх повернуться спиной. Договорились о выгоде, Наэр допускал людей в свои леса, богатые грибом и черникой, получая взамен сто пудов ржи, три десятиведерных бочки пива, пятьдесят сажен сукна и всякой мелочи без всякого счета. Неделю было спокойно, а потом разом пропали четыре бабы и два мужика. Ни косточки, ни волоска не нашли. Наэр выслушал претензии Руха, посмотрел куда-то мимо него в пустоту, сказал: «Лес взял, кто я против него?», и ушел. Больше Бучила дел с маэвами не имел и другим не советовал. Хер поймешь, чего у них на уме.
Дорога виляла разбитыми колеями, чувствовалось приближение большого человеческого жилья. По обочинам спешили припозднившиеся путники, тащились телеги, груженные дровами, битой птицей и свиными тушами, в глубине тучных полей чернели крыши крохотных хуторов. Серый бугор, показавшийся впереди, распался кубиками домов. Щукино, богатое купеческое село, разжиревшее на лесе, меде и воске. Три церкви, два кабака, постоялый двор, почта и бордель с гулящими девками. Красивая жизнь. Такому селу и Заступа не нужен, своими силами отобьет любую беду.
— Стоять, кто такие? — Воротник, крупный детина с одутловатым лицом, предупредительно вытянул руку, вальяжно опираясь на жуткого вида бердыш. Трое его товарищей посматривали на конных оценивающе. Открытые ворота были перегорожены легкими рогатками с шипами и православным крестом. С наскоку ни татям, ни тварям нечистым не взять. В теньке били хвостами и порыкивали на Руха два сторожевых кобеля.
— Лесная стража. — Захар обнажил шею, давая рассмотреть волчью башку. — С нами нарочный почтарь с донесением и нелюдовский Заступа Бучила. Под мое слово.
— Добро. — Страж кивком велел своим убрать рогатки с пути. — Милости просим. — И когда Захар тронул коня, с надеждой спросил: — Надолго к нам?
— Одна ночь, — отозвался Безнос.
— Понятно. — Страж помрачнел.
— Случилось чего?
— У Кузьмы в «Медведе» заселились обормоты какие-то, — понизил голос стражник. — Вроде тихо себя ведут, да веет недобрым от них.
— Что за народ? — приостановился Захар.
— Продажники, — сообщил страж. — Шестеро их, сказали, в Бежецк идут, работу искать. А знамо, как они ищут, чуть чего, головы полетят.
— Приглядимся. — Захар въехал в Щукино.
— Эй, рыло немытое, — окликнул стража Чекан. — Шестерых испужались? На клят вас держат таких?
Мужик раскрыл было рот, но промолчал. Бучила, проезжая ворота, ощутил беспокойство и неприятное покалывание в затылке. Поганое чувство, будто стоишь голым под обличающим взглядом толпы. В нишах воротных башен он заметил иконы в богатых окладах. Дополнительная предосторожность против особливо изворотливой нечисти. Псов и людей можно и обмануть, но не святых. Если чуть задержаться, жуткая боль скрутит винтом, оттого каждого гостя просят замереть в воротах, под пристальным взглядом потемневших от времени образов. Руху на этот раз повезло оказаться среди Лесной стражи и неприятной проверочки избежать. Щукино встретило печным дымом, звоном металла и пением петухов. Соседнюю улицу запрудили спешащие на вечернюю дойку коровы, сочно щелкал кнут пастуха, слышались озорные матюки.
— Благодарю за компанию, сотник, — отсалютовал гонец, разворачивая жеребца. — Я на почту, туда и обратно, встречаемся в «Медведе»!
Он лихо гикнул и исчез в узком и грязном проулке.
Окраинные покосившиеся избушки сменились просторными теремами, с лавками на первом этаже и купеческим жильем на втором. Под копытами застучала дощатая мостовая, они проехали мимо церкви, свернули направо и уперлись в постоялый двор под вывеской «Медведь», с мастерски нарисованной мордой лесного хозяина. Двор был запружен подъехавшим обозом, ржали лошади, суетились люди.
— Местов нет! — крикнул пробегавший мимо слуга с соломой, запутавшейся в растрепанных волосах.
Захар, словно не слыша, спрыгнул с коня. Рух спустился осторожненько, суставы скрипели и постанывали, отвыкнув от твердой земли.
— Чекан, Ситул, Бучила, идем глянем, чем кормят, — распорядился Безнос. — А вы, ребята, как лошадок устроите, догоняйте, а то без вас начнем.
— Куда прете, забито все, — буркнул маячащий на входе краснорожий детина и, рассмотрев татуировки волчьих голов, тут же расплылся в щербатой улыбке. — Ба, лесники, добро пожаловать! — Он отступил, перехватив за шкиряк попытавшегося прошмыгнуть мимо пропитого мужичка. — Куда лезешь, шушера? Сказано, под завязку! Пшел! Входите, входите, дорогие гости. Эй, Венька, проводи!
Пьянчужка получил пинка под зад и рухнул в вымешанную навозную грязь. К ним подскочил парнишка с заискивающим лицом и открыл тяжелые двери.
— Прошу.
Нижний этаж постоялого двора занимал огромный, гудящий голосами и смехом, до отказа набитый народом обеденный зал. Под потолком вились струйки дыма, пахло потом, капустой, жареным мясом и пригорелым луком. Меж столов сновали взмокшие половые в белых рубахах, чудом не поскальзываясь в пивных лужах. Под ногами похрустывали куриные кости.