Объяснять прописные истины и правда не требовалось, от упоминания отреченной магии по спине пробежала холодная дрожь. Магия опасна сама по себе, и всякий владеющий Даром постоянно рискует, ибо Дар требует платы. И плата эта одна — чья-то жизнь. Знахари, ворожеи, чародеи и ведуны черпают силу из себя, цедят по капельке, оттого их колдовство слабое — лечение пьянства, зубов и поноса, приворот-отворот, простенькое гадание, в котором тумана больше, чем смысла. Ведьмы и колдуны идут дальше и берут силу не только из себя, но и извне, опять же, не забывая о мере. Рядом вянут растения, земля перестает плодоносить, гибнет мелкая живность и насекомыши разные. Оттого лучше держаться подальше от ведьмы, творящей заклятие, помереть не помрешь, но здоровьишка поубавится. Ну а проклятые отреченные колдуны ничем не ограничивают себя и берут столько силы, сколько захочется, уничтожая все живое вокруг. Оттого отреченная магия повсеместно запрещена, и наказанием за нее служит жаркий костер. И тут его осенило…
— Знаешь, с чего все началось? — спросил он. — Как я вообще вляпался в это дерьмо? Неподалеку от моей берлоги вырезали деревню — Торошинку. Захар меня истребовал посмотреть, что да как. Жителей, полсотни душ, посадили на колья, и я тогда еще подумал, к чему зверство такое? А теперь понял.
— Там пытались открыть Нарыв? — сразу смекнула ведьма.
— Точно. Но что-то пошло не так. А здесь получилось. Я там вот такую штуку нашел. — Рух вытащил из кармана загадочную пирамидку.
— Фу, гадость какая. — Ольга было потянулась к находке, но тут же зябко отдернула руку. — От этой погани разит отреченным колдовством. Немедленно выбрось!
— Ага, как же, вдруг потом пригодится.
— С огнем играешь, упырь. Сколько человек погибло в Торошинке?
— Пятьдесят.
— А беженцев, говоришь, две сотни было, так?
— Ну, так, — подтвердил Рух. — Подожди, ты клонишь…
— К тому, что полусотни им не хватило, — закончила ведьма за него. — А вот двести оказалось самое то.
— Мне очень надо с этими колдунами потолковать, — зловеще сказал Рух. — Обменяться опытом и всякое такое…
— А уж мне как надо, — загорелась Ольга. — Но страшновато. Мне с ними в жизни не справиться, надо весь новгородский ковен вызывать, тогда шансы, возможно, и будут. Эх, девичьи мечты… Где сейчас колдуны?
— Понятия не имею, — признался Рух. — Леший говорит, смылись в лес, когда Нарыв принялся вырастать. Надеюсь, Гниловеем накрыло, мразот.
— Надежды мало, — возразила Ольга. — Если колдуны настолько сильны, то они уже вовсе не люди, отреченная магия уродует и извращает. Боюсь, Черный ветер им, как для нас легкий, освежающий бриз.
— Леший еще сказал, что подельники пытались убить колдунов, — выложил все оставшиеся карты Бучила. — И вряд ли во внезапно взыгравшей совести дело, смекаю, что отреченные выполнили работу, и их тут же попытались устранить. Сложная игра, мать ее так.
— Да тут гадай не гадай, — вяло отмахнулась Ольга и снова скорчилась от боли. — Дьявол, меня будто страшная тварь пыталась сожрать. Какой план у Лесной стражи? Только не говори, что его нет.
— Есть, и шикарный такой, прямо на зависть, — похвастался Рух. — Но лучше бы не было. Завтра с рассветом идем на Матку охотиться. Ну или она на нас, тут уж как повезет.
— На Матку? Я с вами, — загорелась колдунья.
— Ты-то куда? Помрешь, наверно, к утру.
— Пф, я всех вас переживу и на могилках станцую, — фыркнула ведьма. — Па-адумаешь, парочка переломов, экий пустяк. Я после Псковской осады с тремя пулями в брюхе вернулась, рубленой раной головы и спиной, прогоревшей до самых костей. Ничего, отлежалась, как на собаке все заросло. К утру буду свежа, прекрасна и сбрызнута розовой водой. Единственное, — Ольга лукаво прищурилась. — Мне нужен мужчина. Всего одна жаркая ночь.
— Ну это, помогу чем смогу. — Рух немного смутился и принялся расстегивать верхнюю пуговицу. — Помочь даме, попавшей в беду, первейшая обязанность рыцаря.
— Ты совсем, что ли, дурак? — ужаснулась Ольга. — И не вздумай даже! Морду свою в зеркале видел? Барончика мне молоденького веди. Каков нахал!
— Да и пошла ты… — Рух задом полез из кареты. Следом просвистела брошенная перчатка. — Я как лучше хотел…
— Не надо тут ничего хотеть! — крикнула ведьма. — Нашелся герой-любовник. Барончика позови. И захвати у меня в седельной сумке бутылку вина.
— Я те посыльным не нанимался, — огрызнулся Бучила и с грохотом захлопнул дверь. Посыльным он, конечно, не нанимался, но без проклятой ведьмы завтра не обойтись. Поэтому он тяжко вздохнул и потопал за Сашкой Краевским и за вином…
Глава 13Немного жертвенности
Ночь миновала неспокойная, тревожная, злая. Алое, искромсанное Нарывом небо потускнело и налилось чернотой. Скверня, выросшая размерами с блюдо, хищно скалилась из дымчатых облаков, уродливые жилы, опутавшие ночное светило, двигались и пульсировали, а может, это только казалось. Люди не спали, а кто и пытался, проваливался в кошмары и просыпался с криками, не понимая, где он и как сюда угодил. У большинства раскалывалась голова, многим чудились тени и голоса. Из близкого леса доносились протяжные, тоскливые крики, переходящие в клекот и свист. После полуночи вокруг деревни принялся шастать кто-то крупненький, воняющий падалью, мокрой шкурой и прошлогодней листвой. Рычал, вздыхал, томно поскуливал, но в гости так и не решился зайти. Рух пытался высмотреть непрошеного соседа, но даже вурдалачье зрение было не в силах разогнать кромешный, вихрями клубящийся мрак. Он лишь пару раз разглядел размытые очертания громадной, бесформенной туши, слонявшейся туда и сюда. Потом нестерпимо заломило глаза, и наблюдение пришлось прекратить. Захар строго-настрого запретил разжигать огонь, чтобы на пламя не тянулась всякая мразь и люди ужинали сухарями и солониной. Бучила вовсе не ужинал. Спасибочки, сыт. Рана в груди о себе не напоминала. Ну дырка и дырка, не первая и не последняя. Рух забился в какую-то ямину, бывший погреб, видать, и коротал время за бутылочкой неплохого французского арманьяка, злодейски стыренного из личных запасов маркизы Илецкой. Ведьма прекрасно подготовилась к конной прогулке, забив сумки хлебом, алкоголем и колбасой. В карете, где уединились голубки, было тихо, лишь изредка слышался мелодичный женский смех и время от времени повозка начинала чуть заметно покачиваться. Барон Краевский трудился на славу. Эх, молодость, молодость…
Часа в четыре со всех сторон пополз зыбкий зеленоватый туман, едва заметно светящийся в темноте, и брошенная деревенька на взгорке превратилась в крохотный островок. Туман медленно поднялся наверх и затопил гнилые избушки, оказавшись неожиданно теплым, пахнущим гнилыми яблоками и плесенью. Он обжигал открытые участки тела, оставляя россыпи мелких, нестерпимо чесавшихся волдырей.
И с рассветом легче не стало. Едва посерело, Захар поднял отряд в ружье. Два десятка уставших, не выспавшихся, злых егерей, несчастный упырь и тяжелая артиллерия в лице чудесным образом выздоровевшей Ольги Илецкой. Ну как чудесным… На выбравшегося из кареты Сашку Краевского было страшно глядеть — похудевшего, изможденного, осунувшегося и постаревшего. Цена возвращения ведьмы в строй. Ольга была похожа на объевшуюся сметаной наглую кошку. Сломанная рука не срослась, но в остальном колдунья была свежа и прекрасна. Солдаты тихонько посмеивались, поглядывая на едва переставляющего ноги барона, шептались: «заездила барыня», «вот повезло», «горячая баба»… Блаженны несведущие… Во время любовных утех ведьма залечивала раны молодой Сашкиной жизнью. Тянула потихоньку, умеючи, а он ничегошеньки даже не понял. Та ночь отняла у Краевского лет десять от отмеренного ему Господом срока, но кому в тот момент было до этого дело, когда на кону стояли сотни и тысячи жизней. Барон, едва державшийся на ногах, еще и чуть не расплакался, когда Захар отказался взять его на охоту за Маткой, и смирился, лишь когда Безнос назначил его командующим крохотным гарнизоном, оставшимся в деревеньке. Гарнизону было велено ждать, и каждый в то хмурое утро думал, что вернется именно он. И многие ошибались…
С наблюдательного пункта возле давешнего испоганенного Гниловеем древнего дуба Нарыв открывался как на ладони. Вчерашние поганые предчувствия оказались верны. С погаными завсегда так бывает, это чего хорошего разве дождешься… Слизняков ощутимо прибавилось, полсотни поголовья, не меньше. Молодые особи держались особняком и старались не попадаться старшим сородичам на глаза во избежание поедания и изнасилований. Слизни продолжали исследовать окрестности, проторив настоящие дороги в увядшем, покрывшемся плесневелым налетом лесу. Огромная Матка ворочалась и стонала в центре поляны, в хлюпающей луже из собственных нечистот, и очередь жаждущих осеменения не иссякала. Рядом с Бучилой притаились Захар, Ольга, два егеря и лекарь Осип Плясец, старающийся держаться подальше от ведьмы.
— Отвратительное зрелище, — прошептала Ольга. — Я одного не пойму, почему среди тварей животные свободно разгуливают? И никто не трогает их.
— Животинки заражены, — вполголоса пояснил Рух. — Страшилы откладывают в них свое потомство, и они тут болтаются, как неприкаянные, пока не родят. Будь с нами профессор, он бы тебе рассказал, как это прекрасно и удивительно. Во-во, смотри, начинается.
Здоровенный кабан, а может, и кабаниха, отупело застывшая неподалеку от Матки, душераздирающе всхрюкнула. Бока лесной свиньи пошли ходуном, облезшая шкура треснула, разошлась узкая рана, и на свет божий повалились крохотульные слизняки. Кабан сделал пару нетвердых шагов и упал. Он был еще жив и непонимающе смотрел на свои переваренные, гниющие потроха.
— Твою же мать, — посвежевшая, разрумянившаяся после бурной ночи ведьма вновь побледнела. Ее вдруг шатнуло, и Рух едва успел подхватить ее под руки.
— Ты чего? — изумился Бучила. Образ железной бой-бабы как-то не вязался с потерей сознания при виде родившего кабана. Нет, зрелище, конечно, на любителя, но Илецкая и не такое видывала за свою полную дерьмовых приключений длинную жизнь.