Колдуны довольно зашипели и поползли прочь, увлекая за собой армию живых мертвецов. Бучиле в затылок воткнулась невидимая раскаленная спица, он вздрогнул и влился в толпу собратьев. И рядом с ним, прихрамывая и что-то неразборчиво шепча, шел Захар. Как, сука, в старые добрые времена.
— Захар, — сам не зная зачем попытался окликнуть товарища Рух, но получилось отрывистое, лающее: — …ахар… хар…
Безнос не услышал, не мог услышать, мертвый мозг разучился соображать. На Руховой памяти встречались заложные, сохранившие разум на несколько часов или дней, но таких были единицы на тысячи, на десятки тысяч, на сотни, скорее всего. Злые шутки уставшего Бога, по непонятной прихоти обрекающего и без того мертвого человека еще больше страдать. Толпа мертвяков покинула опустевшую деревню и устремилась в сторону Нарыва. Бучиле открылся план колдунов. Они называли слизней своими Избранными детьми и собирались вернуться к своим прекрасным чадам, приняв их обратно в семью. А дальше объединенная орда заложных и тварей двинется на север, к селам, деревням и городам. Не ожидающий нападения Волочек будет первым, и его падение пополнит войско некромантов сразу тысячами новых бойцов. Это будет словно нарастающий снежный ком, только вместо снега слепленный из зубов, гнилой плоти и торчащих костей. И ком этот, при самых херовых раскладах, остановят только ледяные Балтийские воды. Лишь бы Сашка успел… лишь бы успел…Что? Почему Сашка? Куда успел? Какой Сашка…
Под ногами мокро чавкало, сквозь мох проступала черная торфяная вода. Сашка Краевский дважды проваливался по пояс и с трудом выкарабкивался, хватаясь за ломкие ветки и с хлюпом выдирая из трясины онемевшее тело. Правый сапог он давно потерял, засосало болото. Он выбрался на небольшой островок, заросший чахлыми березами и жесткой травой, и свалился без сил. Пропотевшее тело тут же облепили голодные комары, но укусов Сашка не чувствовал. Время, прошедшее после расставания с Рухом, превратилось в сущий кошмар. Успел отвязать только одного коня, второй замотался поводьями в сучьях, а за спиной уже подвывали идущие вслед мертвяки. С дури сунулся напрямик, через лес, и быстренько о том пожалел. Вдумчивость вообще никогда не была сильной Сашкиной стороной. Слава богу быстро опомнился и вернулся обратно, на дорогу к заброшенной деревне и егерям. Вроде крюк, да лучше по торному, чем в чаще плутать. Ну и опять пожалел… Отмахал версты три и наткнулся на всадников: навстречу неспешно рысили с десяток мавок, и Сашка, ничего плохого не чуя, приветливо помахал зеленокожим издалека и тут же получил стрелу в левое плечо. Вторая угодила в шею коню, обезумевшая от боли животина завизжала и бросилась в лес, напролом. Сзади истошно орали мавки на своем птичьем, чирикающем языке, явно бросившись в погоню. На пути мчащегося коня выросла елка, Сашке хлестнуло мохнатой лапой по роже, он вылетел из седла, шмякнулся об землю и кубарем скатился в неглубокий овраг. Хорошо хоть шпагу не потерял. Лежать и жалеть себя было некогда, и Сашка ползком рванулся в заросли папоротника и колючих кустов. Погоня прошла мимо, мавки с дикими криками помчались за раненой лошадью, а Сашка вскочил и кинулся наутек. Понимал ясно: от драных мавок в лесу не уйти, эти твари мышь найдут по следам, но бежал, надеясь непонятно на что. И тут вдруг неожиданно повезло. Лес стих, опустились холодные сумерки, но мавки так и не пришли, о чем Сашка нисколечко не жалел. Он так и не понял, какого дьявола эти суки стали стрелять. Отвара, что ли, своего мухоморного перепились? Ответов он не находил, да особо и не искал, хер ли толку с того? Стрелу давно вырвал, благо засела неглубоко. На память осталась лишь тупая, зудящая боль. Он затаился в мелком ельнике, передохнул, а потом потопал дальше, держа заходящее солнце по левую руку. На что рассчитывал в лесу на ночь глядя, осталось загадкой и для него. Не успел оглянуться, солнышко село, и чащу накрыла непроницаемая, чернильная тьма. Сашка забился в яму под огромными корнями упавшей сосны и до рассвета дрожал и клацал зубами от холода, порой проваливаясь в недолгий, отупляющий сон. В лесу стонало, верещало и выло, едва заметно светились сгнившие пни, в чаще вспыхивали и гасли бледные огоньки. Время остановилось, и, едва мрак посерел, Сашка поспешно двинулся в путь и вышагивал бодро, пока не угодил в эту блядскую топь. Думал пройти краешком, а когда понял, что никакого краешка нет, возвращаться было поздно, обратная дорога затерялась среди мертвых деревьев и ям с протухшей водой. Можно было бы в принципе сдаться и лечь помирать, но Сашка был глупее, чем кажется, и поэтому попер дальше, едва не утоп и выбрался наконец на увитый клочьями ядовитого тумана, покрытый клюквой и белокрыльником островок. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулась болотина без начала и без конца. Сашка свернулся клубком, обнял отцовскую шпагу и немного всплакнул. Ног он не чувствовал, саднили ободранные бока, башка налилась застывшим свинцом. Барон чуть успокоился, утер сопли и слюни разорванным рукавом с промокшим остатком кружева и заорал что было оставшихся сил:
— Эй! Кто-нибудь! Эй! Помогите!
— …ите… ите… ите, — зловещее эхо заметалось среди голого, мертвого леса и затянутых ряской озер.
— Помогите!
Особой надежды Сашка не питал, и тем удивительней, что он вдруг услышал ответ. Откуда-то справа легкий ветерок принес отрывистое «Ау». Неужель показалось? Краевский вскочил на ослабшие ноги, приложил ладони ко рту и прокричал:
— Эй-эй! Эй-эй-эй! Я здесь! Помогите!
— Ау. Ау, — донесся тихий ответ, Сашка обрадовался, подхватил березовую жердь, сунул шпагу под мышку, рухнул в болотину, провалился по колено и попер неизвестно куда.
— Ау! Ау!
Чужой голос то приближался, то отдалялся, насмехаясь или играя, а Сашка упорно лез на него, прекрасно зная то, чему каждого новгородского ребенка учат, едва от мамкиной сиськи отняв — что бы там ни было, никогда не ходи на голос, услышанный на болоте или в лесу, каких бы сокровищ и исполнения всех желаний тот ни обещал. Поддашься зову, и косточки твои никогда не найдут. Сашке было плевать, его охватило то самое безразличие обреченного, когда уже нет разницы, помирать с голодухи или в желудке болотного чудища. Лишь бы все это закончилось поскорей…
— Ау! Ау! — голос звучал все ближе, становясь уверенней и звончей. — Ау!
Сашка заторопился и упал, потеряв слегу и неуклюже барахтаясь в жиже. Ушел с головой, вынырнул отфыркиваясь и снова утоп. Уже вроде смирился с неминучей погибелью и рванулся из последних сил, высунув рожу из смрадной трясины.
— Ну ты это, поменьше хлебай, — сказал вдруг тоненький, скрипучий голос, напоминающий потрескивание сучьев в лесу. — Все одно болото не выпьешь, как ни старайси. И перестань бултыхаться.
— Тону, я тону, — прохрипел Сашка, не видя собеседника. Глаза залило грязной водой, по щеке бежало что-то противное, склизкое.
— Хер ты тонешь. — Неизвестный хихикнул. — Тута по колено тебе, а со страху кажется, будто бездна без дна.
Сашка сконфуженно замер и понял, что и правда, никуда он не тонет, а барахтается в мягком, странно теплом и умиротворяющем иле. Он рывком встал, весь облепленный тиной и водорослями, обтекая потоками вонючей воды. Перед глазами прояснилось, и он увидел в пяти шагах от себя сидящую на кочке невиданную никогда прежде тварюшку: мелкую, чуть повыше человеческого колена, горбатенькую, заросшую лоснящейся шерстью, со вполне человеческими руками и утиными лапками. Рожица приплюснутая, ушки остренькие, глазки крохотные, внимательные и цепкие. Было заметно, что тварюшка напряжена и готова сбежать. Позади нее вздымались к серому утреннему небу зеленые елки. Сашка всхлипнул и снова едва не упал. Вышел, мать твою, вышел, не сгинул, показал дьяволу шиш! От переизбытка чувств он заплясал, хлюпая жижей.
Тварюшка тут же отпрыгнула в сторону.
— Да ты не бойся, — улыбнулся Сашка. — Я тя не хотел напугать. Ты мне аукал?
— Ну я. — Тварюшка на всякий случай сделала еще шажочек назад. — Мимо шел, слышу воет кто-то в болотине. Обычно таковским умертвия балуют, но их-то я издали чую, не спутать, гадин, ни с чем. А тут слышу, человек живой голосит. Ну, думаю, надо помочь.
— Дайка я тебя обниму, дорогой ты мой! — Сашка выдрал ноги из ила, вылез на сухое и раскрыл пошире объятия.
— Не-не, ручищи свои убери. — Тварюшка пружинно скакнула подальше. — Ты бы и без меня вышел, туман бы раздергался, увидел бы бережок. И близко не подходи, боюся тебя.
— А зачем спасал, раз боишься? — удивился Сашка и рухнул в траву. Живой, Господи, живой…
— Ну мало ли, — пожала плечиками тварюшка. — Кто тебя знает. Вас, человеков, не разберешь. Можете в благодарность и башку открутить, случаи бывали.
— Ты кто такой вообще? — спросил Сашка и сел.
— Анчутка я, — сообщила тварюшка. — Балабошкою звать.
— Здравствуй, Балабошка, — кивнул Краевский. — А я Сашка. Спасибо тебе. Я бы тебя отблагодарил, да нет ничего, все потерял, одна только шпага осталась, да ее не отдам. Память.
— Мне и не надо, — отозвался Балабошка. — Только железа и не хватало. Жжет оно нашего брата, никакого спасения нет, хужей железа только проклятое серебро. Не надо мне от тебя ничего. Спас и спас. Тихо, замри.
Анчутка прижал уши к голове, крадучись обошел со спины и вдруг запустил лапку удивленному Сашке за шиворот, тот и опомниться не успел, как острые коготки полоснули по позвоночнику, и Балабошка тут же отскочил, сжимая что-то верткое, зеленое и отвратительное. Со всего маха саданул непонятной хреновиной о дерево и закинул ошметки в кусты.
— Варявка, — пояснил изумленному Сашке анчутка. — В болоте живет, а если кто мимо идет, заползает, дырку проедает до самых кишок и гнездо внутрях вьет. Пакость кака.
— Еще раз спасибо тебе. — Сашка поклонился нечистику. — Второй раз меня спас.
— Я тебя спас, а время придет, может, и меня кто спасет, — смутился анчутка. — Я по случайности тут, ухожу отсюдова навсегда, плохо нынче стало совсем, чудища завелись и Злой ветер дел натворил. Нету места теперь мне в отчем лесу. Свела нас с тобою судьба, человек, а ныне каждый своей стороною пойдет. Вон туда шлепай. — Балабошка указал направление. — Там дорога, а на ней другие человеки, все в жгучем железе и с огненным боем, совсем скоро придут. Я как раз туда шел, увидал их и деру задал. — Анчутка подхватил лежащий в траве узелок. — Прощай, человек.