— Ну даешь, а я думал, врут про штучки ваши колдовские. Ну чего? — Захар посмотрел испытующе.
— Ничего. — Бучила с трудом поднялся.
— Волчья сыть. — Сотник сжал кулаки.
Из зарослей вышел Ситул и сообщил своим тихим, вкрадчивым голосом:
— В двадцати саженях от дороги стояли, ушли на рассвете, костра не жгли, следов мало.
— Кто?
— На траве не написано, — пожал плечами Ситул. — Но лошади подкованы.
Лесные стражи понятливо закивали.
— Ну подкованы, нам с того какой интерес? — удивился Рух.
— Нелюдь коней не кует, — пояснил Захар. — По их вере лошадь животина священная, запрещено поганить кнутом, шпорами и подковой. Маэвы, к примеру, даже удил не признают, одними коленями правят.
— Значит, люди?
— Выходит, люди, — подтвердил Захар и повернулся к купцам: — Мальчишку заберете с собой, в ближайшем селе сдадите властям, обскажете, что случилось и как. Пускай вызывают жандармов для выяснения. Ну там знают, что делать. Понятно?
— Понятно, — закивали мужики. — Все сделаем.
— Записку черкану, передадите. — Захар достал из седельной сумки бумагу, перо и чернила, отозвал Ситула в сторонку и быстренько набросал отчет.
Рух смотрел на мертвого Алешку Бахтина. Страшно, когда гибнут молодые и пылкие. Жить бы да жить, любить, надеяться, верить, влипать в передряги, ухлестывать за бабенками, напиваться до бесчувствия, совершать невинные глупости. Страшно, если смерть ставит точку в самом начале пути. Когда-то, много лет назад, и Рух Бучила погиб молодым.
Глава 3Пепел и мертвецы
Рух на пути встречал множество пепелищ, больших и малых, свежих и поросших быльем. Слышал вопли и стоны обгоревших до мяса людей. Ему приходилось видеть, как несчастные роются в углях, и он видел обезумевших матерей с мертвыми детьми на руках. На пепелище Торошинки царила мертвая тишина, пахнущая гарью, палеными костями и человеческим горем. Черный круг среди зеленых полей, с торчащими ребрами объеденных пламенем бревен и закопченными печами на месте рухнувших изб. Дождя не было четвертый день, и налетавший ветерок гнал волны невесомого серого пепла.
За версту до села их встретил патруль Лесной стражи, двое молчаливых, покрытых шрамами егерей, затянутых в кожу и зеленую ткань. Коротко переговорили с Захаром и отправились на пожарище. Как оказалось, службу здесь нес всего один взвод во главе с долговязым десятником по прозвищу Грач, и вправду похожим на черную остроклювую птицу. Десятник, обрадовавшийся появлению Захара и возможности переложить ответственность на другого, был весьма возбужден и все время косился на лес.
— Тел, значит, нет? — спросил Бучила десятника.
— Здесь ни единого, — побожился Грач. — Мы уголья поворошили, изгваздались поросятами дикими, а ничего не нашли. Перед церковью сгоревшей костей огромная куча, но все животина, людей нет.
— Постой, — не сразу понял Бучила. — Что значит «здесь»?
— Тут такое дело, — растерялся десятник. — За мной идите, это видеть надо, словами не передать.
Грач повернулся и быстрым шагом повел отряд сквозь ячменное поле. До опушки оставалось саженей полста, и Рух уловил хорошо знакомый тошнотворно-приторный аромат. Густой, почти осязаемый запах разложившейся плоти. Казалось, в лесу издохло нечто огромное.
— Что за херня? — удивился Захар.
— Сейчас поглядите. — Грач спрятал глаза.
К мерзкому запаху добавился равномерный гудеж. Грач уступил дорогу, Бучила выбрался из рябинового подлеска и удивленно вскинул бровь. Стало понятно, почему десятник молчал. О таком и правда лучше не говорить. За спиной сдавленно матерились бойцы, поминая Бога и Сатану. Большая вырубка на краю леса кишела зелеными мухами и воняла сотней раскопанных скотомогильников. В воздух с шумом и гамом поднялась огромная стая ворон. Отяжелевшие птицы расселись на ветках ближайших деревьев и яростно загалдели, рассерженные прерванным пиршеством. Поляну опоясывал кошмарный круг из кольев с насаженными мертвецами. Ближе всего к Бучиле скорчилась обнаженная женщина, ноги примотаны к измазанному дерьмом, кровью и слизью колу, лицо искажено смертной мукой, в распахнутом рту поселились жирные мухи. Вытянутые руки притянуты бечевой к рукам соседних мертвецов: парня лет двадцати, свесившего голову на грудь, и малолетней девки с вырванными сосками. Дальше еще и еще, кружа бесконечный дьявольский хоровод из пронзенных тел и связанных рук. Больше полусотни человек, посаженных на колья с изуверской, нечеловеческой выдумкой. Ничего подобного Рух еще не встречал. Тела подгнили на солнце, в ранах копошились и отжирались гноем сотни безглазых червей. Отыскались пропавшие жители сгоревшей Торошинки. Они никуда не ушли, приняв самую лютую смерть.
— Такие дела, — нарушил гнетущее молчание Грач. — У меня первый раз, как увидел, ноги едва не отнялись. Двадцать годов в страже, но чтобы так…
— Почему колья пустые? — глухо спросил Рух, насчитав три прорехи в ряду.
— Мы сняли, — почему-то смутился десятник. — Вона, в тенечке лежат. Живые были, кольями порваны до кишок, а живые. Глядим, все мертвые, а эти дышат еще, мужик один, крепок был, глаза открыл и мычал жалобно так. Сняли, а поделать ничего не смогли, тут бы и лекарь не справился. Помучились, Богу душу и отдали.
— Говорили чего? — жадно спросил Захар.
— Какое там, — отмахнулся Грач.
Рух, пригнувшись, вошел в круг из обезображенных тел. Мужчины, женщины, дети. Вспоротые животы, пробитые головы, сломанные кости, сорванная кожа, оголенная плоть. Мертвецы слепо пялились выклеванными глазами и безмолвно кричали, кричали, кричали распахнутыми в муке черными ртами. От беззвучных воплей кружилась башка, хотелось повернуться и убежать, забиться поглубже в нору, заткнуть уши и выть, столько здесь было боли и мук. Бучила чувствовал скрытый умысел, но какой именно, догадаться не мог. Было ясно одно: поляна скрывала нечто большее, чем желание пограбить или убить. Дальше, головами к центру, лежали еще с десяток иссушенных, съежившихся, почерневших, опаленных пламенем тел. Настолько хрупкие, что кости с треском дробились под каблуком.
Он прошел лабиринтом искромсанных трупов и увидел в середине круга пятно выгоревшей земли, исчерченное хаотичными линиями. Или не хаотичными… Прорытые узкие борозды сплетались в неуловимый глазом, внушающий неясный ужас, похожий на затейливую пентаграмму, узор. Бучила переступил тело обгоревшей беременной женщины со вспоротым чревом, отметив про себя, что ребенок исчез, и замер, глядя под ноги. Недоуменно хмыкнул и присел возле плоского камня, спекшегося от жара и покрытого жирной копотью. Рух провел пальцем и принюхался. Обычный камень, обычная гарь. Откуда огонь? И такой сильный, что трупы испепелил. Молния вдарила? Может и так…
На камне кособокой свечкой торчала оплывшая пирамидка. Рух раскачал и с усилием оторвал намертво прикипевшую хрень. По руке пробежал колючий озноб. В странной штуковине чувствовалось истончающееся присутствие чего-то нехорошего, темного. Едва уловимый зыбкий аромат отреченного колдовства. В железное месиво вплавились осколки мутного, зеленого стекла, на потекших гранях виднелись угловатые знаки. Надпись? Узор? Клят его разберет. Одна сплошная загадка, грязная, кровавая тайна.
Бучила спрятал находку в недра балахона и поспешно вышел из круга, отгоняя с лица назойливых мух. От мысли, что насекомые только что пировали на падали, становилось не по себе.
— Теперь понял, зачем тебя с собою позвал? — поинтересовался Захар. — А это я еще вот про это непотребство не знал.
— Тут разве совсем придурок какой не поймет, — рассеянно отозвался Рух. — Давай засылай гонца куда там положено. Пускай вызывают всесвятош и разбираются с этой клятней.
— Все так херово?
— Ага, и это я еще приукрашиваю. Тут не проказы нелюдей и не нападение москалей. За версту смердит самым поганейшим колдовством.
Бучила увлек сотника к свободному колу. Свежее, грубо ошкуренное дерево пропиталось кровью и человечьим дерьмом.
— Видел такое? — спросил Рух.
— Ни разу, — мотнул головой Захар. — Маэвы куда уж пытошных дел мастера, а до такого даже они не дошли.
Бучила задумчиво поцокал языком. Кол имел перепялину в двух вершках от острия. Зачем? Обычный кол загоняют в задницу, и большинство жертв сразу умирают от шока, лишь единицы, самые стойкие и сильные, выдерживают много часов, весом тела потихонечку насаживаясь на кол. А здесь сработала изощренная, дьявольская фантазия, кому-то было нужно, чтобы несчастные страдали, оставаясь в живых. Кому-то была нужна боль этих людей. Кому и зачем? Ответа не было. Только кровавая, воняющая смертью и падалью темнота, поглотившая Торошинку и ее обитателей.
— А вдруг все-таки нелюдь? — с надеждой спросил Захар, хватаясь за врага реального и привычного. — У них шаманы тоже колдуют, и кровавые жертвы в чести.
— Это тебя надо спросить, — отозвался Бучила, не сводя взгляда с изувеченных мертвяков. — Кто у нас Лесная стража, я или ты? Правильно, ты. Значит, должен нелюдские повадки знать на зубок. Похоже здешнее блядство на маэвские безобразия?
— Ну так, не особо, — признался Захар. — Нет, жечь и уродовать они обожают, но зачем уводить людей в лес? Время тратить? Маэвы нападают молниеносно, грабят, режут и утекают в чащу, пока не подоспели войска. Думаю, московиты тут покуражились.
— Гадание на кофейной гуще, — фыркнул Рух. — Сейчас понятно одно, все это подозрительно смахивает на засратый колдовской ритуал. Людей заставили страдать, словно кто-то собирал их муки и боль. В любом случае без церковников не обойтись.
— А если без них? — брезгливо скорчился Захар. — Понаедут, будут носы всюду совать, лезть куда не следует, молитвы то и дело орать. Может, ну его на хер?
— Ты главный, тебе и решать. Отвечать тоже тебе, — обольстительно улыбнулся Бучила. Нежелание сотника связываться со святошами было понятным. Всесвятая консистория по делам веры и благочестия, особая служба новгородского патриарха по выявлению и уничтожению нечисти, ереси и колдовства. Суровые ребята в плащах черной кожи, бойцы, натасканные убивать любого по приказу владыки. Дозн