Еще была голова красивой девушки. Умиротворенная, светлая голова благородного происхождения. Это детское, в общем-то, лицо каким-то странным образом казалось взрослым, и если хорошенько приглядеться к закрытым векам, на нем виднелись одновременно грустные, веселые и не по годам взрослые мысли. На этом лице была запечатлена какая-то печать жизненной тоски рано повзрослевшего человека. Женщина нянчилась с этой головой, как если бы это была ее собственная дочь. Расчесывала ее длинные черные волосы, наносила на лицо косметику. Заботилась о ней и так и эдак, и ее лицо озарялось добротой, будто вобрав в себя все цветочные ароматы.
Для головы этой благородной девушки потребовалась подходящая голова одного молодого благородного юноши. О ней женщина тоже заботилась, и ухаживала за ней с помощью косметики, и обе эти головы использовала для игр в безумную всепоглощающую любовь. Они злились друг на друга, ненавидели, спорили, обманывали, грустили, а когда их чувства вспыхивали с новой силой, огонь любви одного передавался другому, и тогда, казалось, от этого бушующего пламени может сгореть дотла все, к чему оно прикасалось. Но им помешали грязные головы злобного самурая, похотливого мещанина и падшего монаха, которые до смерти избили голову благородного юноши, а потом со всех сторон накинулись на голову девушки. На нее налипали кусочки сгнившей плоти атаковавших, ее драли зубами, больше похожими на звериные клыки, отгрызли кончик носа и выдрали волосы. После этого женщина проделала в голове девушки дырочки, прорезала кинжалом и выскоблила часть мяса так, что получилась самая уродливая голова, какую только можно себе представить. После чего отбросила ее прочь.
Мужчина ненавидел столицу. Как только он привык к этому необычному городу, у него осталось лишь чувство отторжения по отношению к нему. Он одевался в простую одежду, как и все, и выходил на улицы города. Днем нельзя было доставать меч. Ему приходилось ходить на рынок и расплачиваться деньгами за выпивку в питейных, где засиживались уличные путаны. Над ним издевались городские торговцы. Над ним насмехались все, даже крестьянки и их дети, приносившие на продажу овощи. Над ним смеялись даже уличные путаны. В столице середину улицы всегда занимала аристократия, предпочитавшая передвигаться на повозках, запряженных волами. Их сопровождали вассалы с красными от выпивки лицами, одетые в дорогие одежды суйканы и ходившие с крайне самодовольным видом. В городе, на дороге и в прихрамовом дворике — всюду его называли не иначе как дураком, тугодумом или болваном. Несмотря на все это, он совершенно не злился.
От чего он действительно страдал, так это от скуки. Общаться с людьми было настоящей тоской — устало думал он порой. Они казались ему слишком шумными. Когда по улице идет большой пес, то мелкие шавки начинают на него тявкать. Он как раз и был этим большим псом, на которого все огрызаются. А еще он ненавидел препираться, обижаться и предаваться раздумьям. «Горные звери и птицы, реки и леса — они так не докучали мне», — с тоской думал мужчина.
— Скучное место эта ваша столица, — жаловался он хромой прислужнице. — Не думаешь о том, чтобы вернуться в горы?
— Мне так не кажется, — отвечала ему она. Весь день служанка занималась тем, что стряпала, стирала белье, общалась с местным людом.
— В столице можно пообщаться с разными людьми, поэтому я и не скучаю, а вот в горах мне, наоборот, было тоскливо, и я их ненавидела.
— Тебе что, не становится скучно от всей этой болтовни?
— Конечно, нет. Да кто угодно не заскучает, если будет общаться с другими. А ты ни с кем не общаешься, вот тебе и тоскливо.
— Сильно в этом сомневаюсь. Когда болтаю, тогда и становится скучно, поэтому я и не занимаюсь этим.
— Все же попробуй еще разок поболтать — уверена, скука пройдет.
— И о чем же?
— Да о чем угодно.
— Как-то мне неохота, — раздраженно ответил он и зевнул.
Около столицы тоже были горы, но на их вершинах располагались храмы, хижины отшельников и множество жилищ простого люда. С гор была хорошо видна столица. «Как же много там домов и как много грязи», — думал мужчина.
Днем он практически полностью забывал, как каждую ночь убивал людей. Просто потому, что убийства он тоже считал скучным делом. Ничто его не интересовало. Он взмахивал мечом — и голова скатывалась с плеч. Головы были мягкие, практически не чувствовалась твердость кости — почти то же самое, что рубить редьку дайкон. Только они были неожиданно тяжелыми.
Ему казалось, что он отчасти понимает чувства женщины. В одном из буддийских храмов монах от отчаяния начал звонить в большой колокол. «Какой же он дурак, — думал мужчина. — Зачем он начал это делать — непонятно. Хотя, если бы пришлось жить, каждый день сталкиваясь с такими типами, то, может, и я бы развлекался так же».
Однако прихотям женщины не было конца, и они ему тоже уже надоели. Ее желания, если можно так выразиться, были подобны птице, которая носилась по небу без всякого отдыха. Такие птички не знают усталости. Словно ветер, они разрезают воздух и могут бесконечно парить в небе, наслаждаясь полетом.
А вот сам мужчина был абсолютно обыкновенной птицей. Он мог порхать с ветки на ветку, иногда парить над долиной, в общем, он скорее походил на сову, которая предпочитала дремать на суку. Вот такой птицей он себе казался. У него было здоровое тело, полное жизни и движения, быстрые реакции и прочее. Но он был очень тяжел на подъем. Для него полет без отдыха и передышки становился делом немыслимым.
Мужчина вглядывался в столичное небо с вершины горы. Его напрямик разрезала одна птичка. Небо то светлело днем, то темнело ночью, и так снова и снова — это была бесконечная череда тьмы и света. В этой жизни нет ничего, кроме бесконечных тьмы и света, но мужчина не мог принять их бесконечность. День, еще день, а потом еще один он размышлял об этой непрекращающейся смене света и тьмы, и у него раскалывалась голова. Это нельзя было назвать усталостью от раздумий, скорее муками раздумий.
Когда он вернулся домой, женщина развлекала себя игрой с головами. Увидев его, она застыла в ожидании.
— Сегодня ночью принеси мне голову уличной проститутки. Это должна быть голова необыкновенной красоты. Она будет у меня танцевать и петь самые модные песни.
Мужчина попытался вспомнить бесконечную игру света и тьмы, за которой он наблюдал с вершины горы. В этой комнате должно было быть небо с бесконечной и вечной сменой тьмы и света, но он уже не мог вспомнить, как это было. И женщина уже являлась не птицей, а, как всегда, неизменно красивой женщиной. Тем не менее он ответил:
— Мне не хочется.
Женщина удивилась, но, в конце концов, рассмеялась в ответ:
— Ой-ой! Да ты никак струсил. Ты тоже обыкновенный слабак.
— Нет, я не боюсь.
— В чем же дело?
— У этого нет конца, поэтому мне надоело.
— Как странно. У всего, чего угодно, нет конца. Каждый день ты ешь, у этого ведь тоже нет конца? Каждый день ты спишь, и это неизменно, так ведь?
— Это другое.
— И в чем же разница?
Он затруднился ответить, но знал: это было другое. Он не хотел, чтобы женщина его переубеждала, поэтому вышел на улицу.
— Захвати с собой голову проститутки! — прозвучал у него за спиной голос женщины, но он не стал отвечать.
Вечерело. Мужчина вновь забрался на вершину горы, но неба уже не было видно. В следующее мгновение он подумал, что небо должно рухнуть. Оно рухнет. Он мучился так, будто свернул себе шею. Нужно убить женщину.
Можно остановить эту бесконечную смену небесного света и тьмы, если убить женщину. И тогда небо рухнет. Он перевел дух. Вдруг в его сердце раскрылась дыра и из его груди вылетел призрак птицы и растворился во тьме.
«Эта женщина — я? А та птица, которая напрямик разрезала бесконечное небо, — это был я сам? — гадал он. — Если убью женщину, то убью ли я сам себя? О чем я вообще думаю?»
И зачем нужно обрушивать небо, тоже стало непонятно. Было почти невозможным ухватить все эти мысли. А потом, когда мысли отступили, единственное, что осталось, — боль. Рассветало. У него не было мужества, чтобы вернуться домой, к женщине, поэтому он еще несколько дней скитался по горам.
Однажды утром он проснулся и понял, что спал под цветами сакуры. То было одиноко стоящее дерево в полном цвету. В удивлении он вскочил на ноги, но не для того, чтобы убежать прочь. Наверное, он остался под деревом потому, что оно было одно. Неожиданно он начал вспоминать деревья сакуры на горном перевале Судзукатогэ. Те пышно цветущие горные вишни ничем не отличались от этого дерева. В порыве ностальгии он погрузился глубоко в собственные воспоминания.
Возвращаться в горы… Надо возвращаться в горы… Как он мог забыть о такой простой вещи? И почему он вообще думал о всякой чепухе, вроде того, что должен обрушить небо? Он почувствовал себя так, будто очнулся от дурного сна. Это были спасительные мысли. Доселе забытое чувство, разбуженное ароматом ранней весны в горах, неожиданно охватило его и заставило понять свою ошибку.
Он вернулся к женщине. Она с радостью встретила его:
— Куда же ты запропастился? Извини, что изводила тебя теми несправедливыми словами. Но пойми, пожалуйста, грусть моего одиночества после того, как ты ушел.
Впервые женщина была такой доброй с ним. У мужчины заболело в груди. Еще чуть-чуть, и, кажется, его решительность совсем испарится. Однако ему удалось собраться с духом:
— Я решил вернуться в горы.
— Ты оставляешь меня?! Как такая жестокая и ужасная мысль могла прийти тебе в голову? — Ее глаза горели пламенем гнева, а на лице отразилась горечь. — Когда ты успел стать таким бессердечным?!
— Да просто я ненавижу столицу.
— Даже если я рядом с тобой?
— Я больше не хочу тут жить.
— Но я же здесь! То есть теперь ты ненавидишь и меня? Пока ты где-то пропадал, я только о тебе и думала! — В ее глазах застыли слезы. Такое случилось впервые. С ее лица исчезло и выражение гнева. На нем осталась только боль от пережитой жестокости.