Поэма "Гуль и Навруз" отличается простотой, лаконизмом, яркостью и образностью языка. На поэме Лутфи сильно сказалось влияние народно-поэтического творчества. Поэт широко использует содержательные народные пословицы и образные выражения, которые помогают ярче раскрыть образ. Этим Лутфи приблизил "Гуль и Навруза" к народному творчеству не только по содержанию, но и по форме. Лутфи умело и щедро употребляет в поэме метафоры, живые сравнения, образные эпитеты, смелые гиперболы, очень близкие к приемам народной образной мысли.
Однако следует подчеркнуть, что общественные проблемы Лутфи решал так, как это было свойственно мыслителям средневековья, -наивно, утопически, идеалистически. Он возлагал свои надежды на справедливого монарха, героями избрал людей, далеких от народа. Мировоззрение автора и персонажей его поэмы содержит в себе много элементов ортодоксального ислама. Несмотря на то, что Лутфи обращается к устному народному творчеству и широко привлекает лексику разговорно-бытовой речи, язык его поэмы все же в значительной степени условен и традиционен. И это вполне естественно, ибо в тот период, когда язык художественной литературы был далек от живого народного языка, поэт усваивал многие традиции книжного языка с тем, чтобы удовлетворить эстетические вкусы образованных людей.
"Гуль и Навруз" — поэма, в которой сочетаются старые традиции с новыми веяниями. В поэме, с одной стороны, обнаруживается самобытность творческого мира поэта, с другой — его тесная связь с народнопоэтическим творчеством и древней письменной литературой.
В старой узбекской и. персидско-таджикской литературе много произведений, посвященных традиционному празднику народов Средней Азии- наврузу (но старому персидскому календарю первый день месяца фарвардин, то есть день нового года) и произведений, в которых созданы образы Навруза и Гуль. Тема Навруза упоминается в "Шахнамэ" Фирдоуси (934 — 1020/ 25). У Хаджи Кирмани (1281/82 — 1352) имеется поэма "Навруз и Гуль". Автор "Кашфуз зунун" Котиби Чалабы (XVIII в.) упоминает, что произведение, связанное с именами Навруза и Гуль, имелось и у поэта Муиди.
Безусловно, что Лутфи был знаком с произведениями своих литературных предшественников и в известной степени испытал их влияние, но Лутфи больше всего обращался к народным легендам. Испытав определенное воздействие однотемных народных героических легенд, он создал совершенно новое оригинальное произведение.
У Лутфи использование тем и сюжетов народнопоэтического творчества сочеталось с приближением к народной точке зрения на жизнь. В его поэме сильней, чем в других произведениях того времени, ощутимо своеобразие народной поэзии, так как в "Гуль и Наврузе" глубоки социальные основы, ярко отражены прогрессивные взгляды современников поэта, более того — мечта лучших людей о справедливом и счастливом царстве.
Поэма оказала определенное влияние на последу-Ю!цее развитие узбекской литературы. О популярности поэмы свидетельствует, в частности, список рукописи поэмы, сделанный через сто лет после ее написания. Во вступлении к поэме "Киссаи Сайфулмулук" поэт Меджлиси (XVI в.) с восхищением упоминает о поэме "Гуль и Навруз". Автор словаря "Абушка" (1560) при объяснении слов приводит около 80 строк стихов из разных частей поэмы "Гуль и Навруз". Поэма "Гуль и Навруз" оказала влияние на творчество Навои, что ярко проявилось в отдельных поэмах "Хамсы". Заметно влияние "Гуль и Навруза" в "Киссаи Сайфулмулук" на упомянутого выше поэта Меджлиси.
Жизнерадостное и высокохудожественное творчество Лутфи на протяжении веков сохраняло свою поэтическую силу и свежесть, а теперь оно с выходом в свет на узбекском языке "Избранных произведений" и на русском языке поэмы "Гуль и Навруз" становится достоянием советского читателя.
Садыр Эркинов
Начало книги
Подобный в красноречии Мессии,
Явился Хызр[2], творя слова такие:
Познал Иавшада мудрый государь
Все то, что будет впредь и было встарь.
Фаррухом звался взысканный судьбою,
Владел землею, ратью боевою,
Он правосуден был и справедлив,
И царствовал, державу укрепив.
Фарруху сына лишь недоставало —
Иной печали сердце не знавало.
Он сильно, страстно жаждал быть отцом
И был за то вознагражден творцом.
Красавица жила в его гареме,
Она познала радостное бремя.
Не в тягость было бремя для нее,
И наступило время для нее.
был в этот час весь мир красив и светел,
Веселием весны повеял ветер,
Он землю сделал раем, он принес
Благоуханье мускуса и роз.
Настал навруз, и новый год услышал:
Из раковины ценный жемчуг вышел!
На радостях добро свое Фаррух
Стал раздавать, разбрасывать вокруг,
Устроил он пиры, увеселенья,
Он обратил к всевышнему моленья,
Он узников освободил от уз —
Счастливым днем для многих стал навруз!
Наврузом сына царь нарек: звучало,
Как счастье, года нового начало!
Стал мальчик грудь кормилицы сосать, —
Не молоко сосал, а благодать!
Царевич рос, не ведая невзгоды,
Стал бесподобным в молодые годы.
Навруз постиг науки с малых лет,
В нем разума сиял бессмертный свет.
Он изучил искусство бранной славы;
Он возлюбил охотничьи забавы;
Он львов преследовал в сырую рань,
И птицу он приманивал и лань;
Устраивал пиры порой закатной,
Ища беседы умной и приятной,
Чтоб кравчие пленяли красотой,
Певцы — своей душевной чистотой.
Так благо получил он от рожденья,
Так расцветал, вкушая наслажденья;
Веселье было гостем вечеров,
Рассказы — украшением пиров.
Шли речи о красавицах Хотана[3],
О том, что девы Рума[4] — тонкостанны,
Что китаянки — радость для души,
Что дочери узбеков хороши.
Красавиц славили любого края,
Одну перед другой не унижая.
Царевич улыбался все светлей,
И цепи спутались его кудрей.
Пьянел он, описаниям внимая,
И закружилась голова хмельная.
Печальный, словно горлинки птенец,
Газель[5] о страсти вдруг завел певец.
Он пел о долгом горе, счастье хрупком, —
И кравчий подошел к Наврузу с кубком.
Навруз влюбляется в самого себя
Едва царевич кубок взял с вином,
Свое узрел он отраженье в нем,
И, собственной красою изумленный,
Свой ворот разорвал он, как влюбленный.
Да, к Самому себе познал Он страсть,
И только стыд мешал ему упасть.
Он с извиненьем прекратил веселье,
Смятенный, он улегся на постели.
Взял зеркало, взглянул, свой ум губя, —
Навруз влюбился в самого себя!
К себе он приближался с поцелуем,
Он обнимал себя, собой волнуем,
Разглядывал себя со всех сторон, —
И вдруг заснул, любовью потрясен.
Вино его повергло в сон глубокий.
Кого ж во сне увидел черноокий?
Предстал пред ним кумир, — нет, не кумир,
А пери, украшающая мир!
Темнеют косы, оттенив ланиты,
Глаза полны соблазнами, раскрыты,
В них смута без начала и конца,
А на кудрях повешены сердца.
Всех на земле прелестный лик пленяет,
А стройный стан — земных владык пленяет.
Проснулась, кубок с влагою держа,
Сама, как роза влажная, свежа.
Сказала: "Юный царь, вина отведай,
Ты всех отвергни, лишь за мною следуй
Испил царевич дивного вина, —
Горит душа, любовью зажжена!
"Луна!-он молвил, ноги ей целуя.-
Откуда ты? О, где тебя найду я?
В какой ты обретаешься стране?
К тебе дорогу кто укажет мне?
Кто ты? Душа? Так не чуждайся тела!
Иль, гурия, на землю ты слетела?"
Гуль во сне отвечает Наврузу
Она сказала, искоса взглянув,
Улыбкою чарующей сверкнув:
"Узнай, самим собою обольщенный,
Что в царстве красоты — мои законы.
Из-за меня погибнет бренный мир!
Сама страна волшебников, Кашмир,
От волшебства моих очей в смятенье!
Китай, где мускуса месторожденье,
Был потрясен, волненье перенес
От благовония моих волос.
Мои уста пылают, как зарница,
Тот, кто коснется их, воспламенится.
Всех кипарисов мира я стройней,
Сокрыта от адамовых детей.
Зовусь я Гуль